Украинский язык — один из символов и инструментов независимости, — Олег Сенцов

«Конвоир мне тихонечко сказал: „Я слежу за вашей судьбой, я очень вас поддерживаю“. Встретился лишь один такой»

- Олег, 14 мая 2018 года вы объявили бессрочную голодовку, требуя освобождения 64 украинских политзаключенных, находящихся в России. При этом ни слова не сказали о своем освобождении. Вы продержались 145 суток, причем в конце счет уже шел на дни. Некоторые в эту эпопею не поверили. Несколько врачей мне говорили, что организм не может обходиться без пищи так долго.

— Человек не может жить без еды больше месяца. Меня, начиная со второй недели голодовки, поддерживали капельницами. Когда пошел второй месяц, давали медицинскую смесь. Я поставил себе задачу как можно дольше продержаться, чтобы привлечь внимание ко всем украинским политзаключенным, ставшим узниками российского режима. Я эту задачу выполнил, причем даже больше, чем планировал. Продержался столько, сколько мог. Если бы не медицинская поддержка, умер бы раньше. Но они не давали мне такой возможности, постоянно угрожая принудительным питанием. Они следили за моим состоянием.

В сентябре выйдет двухтомник «Дневник голодовки». Одна часть — это тюремные рассказы, а вторая — собственно, сам дневник. Я написал об этих 145 днях максимально честно. Прочитав их, все поймут, как я продержался.

— Любой взрослый человек, который отваживается на такое, понимает, каким будет самый плохой сценарий. Не раз появлялись слухи, что вы на грани или вас вообще нет в живых.

— Ну да, мог или умереть, или серьезно подорвать здоровье. Когда заканчивал голодовку, были просто ужасные прогнозы. Мне говорили: «Ты себя искалечил, ты отсюда уже не выберешься». Но потихоньку я все же выкарабкался. Спустя полгода меня обследовали и сказали: «У тебя настолько крепкий организм. Мы не верили, что обойдется без больших последствий».

Кстати, после голодовки я прочел «Блокадную книгу» Гранина и Адамовича.

— Я ее читала, когда она только вышла в 1981 году. Второй раз перечитывать ни за что не буду. Описан реально ад…

— Отличная книжка. Удивляюсь, как могли ее издать в те годы. В общем, давайте не будем углубляться в эту тему. Не очень приятные воспоминания.

— Вы рассказывали, что медики в колонии к вам относились лучше, чем в городской больнице.

— Потому что для медиков городской больницы я был зэком. Вот к ним привезли похожего на скелет человека в робе, с красной нашивкой (то есть склонен к побегу, поэтому был постоянный спецконтроль) с охраной, с автоматами, с собаками. Конечно, они смотрели, как на какого-то опасного преступника. А для медиков в колонии я был обычным зэком, каких они перевидали сотни. Они же тоже видят, кто опасен, а кто нет, и понимали, что я совсем не похож на всю эту братию. Но это тоже не сразу случилось. Спустя время, когда уже немного пообщались, они не то чтобы расположились ко мне, но стали более лояльными.

— А со стороны сотрудников колонии было человеческое отношение? Не все же негодяи и подонки…

— Нужно понимать, что у них у всех профессиональная деформация. Ты для них никто — кусок дерьма, лагерная пыль. Эта профессиональная деформация наступает очень быстро — за два-три года такими становятся все. Есть среди них и реально садисты, есть те, кто просто выполняет свою работу.

Я же был не только в Лабытнанги. Прошел много этапов. Перевозили в Ростов, в Москву, в Якутию. Путь в Якутию занял два месяца. Проехав через всю Россию, всякого насмотрелся. Были разные персонажи.

Расскажу об одном случае. Когда ехал в маленьком автозаке, я сидел в «стакане» (это такая железная коробка). Главный конвоир уселся впереди, а рядом с этим «стаканом» сидел молодой парень, видно, недавно после армии. И он мне тихонечко сказал: «Я слежу за вашей судьбой, я очень вас поддерживаю». Встретился лишь один такой, кто был именно за меня.

«Их возмущало не то, что я украинец, который не признал аннексию Крыма, а то, что я эту систему ломал прямо у них на глазах на этом локальном участке»

— Вам не сулили освобождение или уменьшение срока, чтобы вы начали сотрудничать со следствием?

— Был разговор после задержания (Сенцова задержали 10 мая 2014 года в Симферополе по абсолютно надуманному обвинению и тут же сфабриковали дело о терроризме. - Авт.), допроса, пыток, обыска, когда я ни в чем не сознался даже под угрозой смерти и изнасилования. Они ничего не нашли и поняли, что на меня ничего нет, кроме крайне сомнительных показаний. Пришел молодой и наглый следак. Эфэсбэшники вообще очень наглые и беспардонные — вот просто хозяева жизни. И говорит: «Мы тебя не отпустим по-любому. Дашь показания на любого из руководителей Украины — сядешь на семь лет. А если нет — пойдешь паровозом».

— То есть?

— То есть организатором террористической группы. «Получишь 20 лет». Я отказался. «Ну, тогда не удивляйся». Этот разговор длился меньше минуты. Больше мы к этой теме не возвращались.

А до этого ночью ко мне приходил какой-то человек, видно, что высокого уровня. Я сидел в «стакане» — побитый, руки впереди скованы наручниками. Попросил попить, он мне принес воду. И говорит: «Понимаете, что происходит?» — «Да, задержан ФСБ, обвиняюсь в терроризме». — «У нас много чего на вас есть, но мы будем это показывать постепенно, чтобы вы сами во всем этом сознались». — «Хорошо». — «Мы с вами будем очень часто видеться». — «Хорошо, до новых встреч». Он ушел, и больше мы с ним никогда не виделись.

Эфэсбэшники в начале меня прощупывали: как сломать — вот так, или так, или так. А потом, когда началась масштабная поддержка (борьбу за освобождение Сенцова все эти годы вели главы государств, дипломаты, ученые, деятели культуры мирового уровня, простые люди. — Авт.), за которую я всем бесконечно благодарен, потому что она меня защитила как броня. Опера запугивали, но уже не трогали. Поняли, что я не сломаюсь.

Потом меня продержали год в «Лефортово». Там тоже пытались договориться через адвокатов и на допросах. Я отказался от допросов (в УК РФ есть 51-я статья — отказ от дачи показаний), потому что понял, что это бесполезно и что их цель — меня посадить.

И когда в июле 2014 года на суде о первом продлении ареста я сказал, что «я не крепостной, меня нельзя передать вместе с землей, никаких заявлений я не писал по поводу вступления в российское гражданство и отказе от украинского», они поняли, что мне бесполезно что-то предлагать. А когда я уже поехал по лагерям, лагерные администрации постоянно пытались меня «покрасить», чтобы я вошел в так называемый козлятник.

— Что это такое?

— Это «красная масть» — те, кто сотрудничает с администрацией, помогает режиму, кто-то в избиениях участвует, кто-то просто стучит. Это трудно понять. В книге, которая выйдет, я все это описал.

Тюрьма — очень сложно устроенный мир, где действуют весьма жесткие правила. Люди, которые никогда с этим не сталкивались, думают, что зэки просто сидят в камерах. Нет, все намного сложнее.

Там я тоже не шел ни на какое сотрудничество: «Мне с вами делить нечего, никаких вариантов у нас с вами не будет». Из-за этого у меня постоянно возникали проблемы. Вот весь лагерь марширует, а Сенцов не марширует. Что это такое? Он самый умный, что ли?

В лагере не было политики. Их возмущало не то, что я украинец, который не признал аннексию Крыма, а то, что я эту систему ломал прямо у них на глазах на этом локальном участке. Они говорили: «ОБСЕ далеко, Facebook далеко, а ты здесь». Они пытались надломить меня как человека, который борется с этой системой. Это тоже такая маленькая война.

«Вот я не сомневаюсь, что мы победим Российскую Федерацию и станем независимой, свободной и богатой страной»

— На судебных заседаниях вы вели себя очень спокойно и достойно. И письма ваши, которые адресаты опубликовывали, такие же. В интервью «Новой газете» сразу после освобождения вы сказали, что не сомневались в благополучном, насколько это слово уместно в данном случае, исходе. Откуда такая уверенность?

— Не знаю, но правда не сомневался.

— Однако вас приговорили к двадцати годам. А если бы пришлось сидеть от звонка до звонка?

— Ну какая разница? Время не имеет значения — значение имеет результат. Вот я не сомневаюсь, что мы победим Российскую Федерацию и станем независимой, свободной и богатой страной.

— И Крым вернем?

— А как может быть по-другому? Вернем и Донбасс, и Крым.

— Я очень долго в это верила. Но, честно говоря, сейчас иногда охватывает такое отчаяние, просто руки опускаются.

— У вас опускаются, а у меня не будут опускаться никогда.

— Когда и как вы узнали, что вас вот-вот освободят? Что-то предвещало или все произошло для вас внезапно?

— Ну, я же следил за всеми событиями. Увидел по российскому телеку, как в июне на пресс-конференции Путину задали вопрос об обмене. А там же вопросы не задают просто так. Путин ответил, что он в принципе не против, но все зависит от руководства Украины. Еще он сказал: «Там есть Медведчук, он этим занимается».

— Это был мощный сигнал.

— Да, очень четкий. Я понял: о, сейчас зашевелятся. Так и было. Но реальный шанс появился только с приходом к власти Зеленского. То есть Путин пытался дать ему аванс, чтобы расположить его к себе. Они же действуют не в лоб. Это чисто эфэсбэшный стиль.

Вот вы говорите об ощущении многих, что мы дрейфуем к Кремлю. Мы дрейфуем, но те, кто отвечает за наше движение куда-либо, этого не понимают. Тогда, во время подготовки к обмену, было то же самое: Зеленского завели в ситуацию, в которой ему нужно принимать решения, выгодные Москве. Вот и все.

В общем, было ясно, что дело идет к обмену, я просто ждал. Потом, когда всех ребят уже повезли в «Лефортово», мне сообщили: «Уже все там, а тебя нет». Подумал, что, наверное, поеду потом. Ведь Вышинского (бывший главный редактор «РИА Новости — Украина», в мае 2018 года обвиненный в государственной измене. — Авт.) еще не освободили (кто такой Цемах, Сенцов узнал, уже будучи на борту самолета. — Авт.). Понимал, что вопрос сдвинулся, просто шла торговля. И меня держали, и Вышинского. В день, когда его освободили, я поехал на этап. Услышал по радио, что это случилось, и понял, что все — еду домой.

— Вы рассказывали, что при этом ничего не чувствовали: «Девять дней в „Лефортово“ я не нервничал, спокойно спал. Я вообще был спокоен до тех пор, пока не вышел из самолета и не увидел дочку». Вы вообще не эмоциональный человек?

— Я эмоциональный, просто умею себя держать. Все эмоции внутри.

— Это качество в вас воспитали или вы сами выработали его?

— В любом случае ты не можешь сказать, что сам себя воспитал. Конечно, влияли родители, учителя, друзья. Но достаточно рано я начал равняться на людей, которых никогда не видел и не слышал. Очень любил песни Цоя, Высоцкого, книги, фильмы.

— Много читали в детстве?

— Я всегда много читал. И читаю до сих пор. Хотя, признаюсь честно, в последний год читаю мало художественной литературы, потому что пытаюсь восполнить пробелы в новостной информации. Но уже насытился ею и сейчас переключился на кино. В тюрьме читал две книжки в неделю, там времени на это хватало.

— Вы ничего не рассказываете о своих родителях. Кто они? Как вас растили — строго или нет? Вы были хулиганом или пай-мальчиком?

— Нет, я не был хулиганом. Я рос домашним мальчиком, плюс всегда был лучшим учеником в классе. Не отличником, потому что не ставил себе такой цели. Поведение, правда, не всегда было примерным. У меня был немножко бунтарский дух.

Мама работала воспитательницей в детском саду, она из интеллигентной семьи — все учителя. Папа был шофером, он меня в 12 лет научил водить машину.

«Я сказал о себе: «Если ты по-русски говоришь, то как бы играешь на руку Путину»

— Недавно вы написали, что мечтаете обойти вокруг света под парусом, что учитесь управлять яхтой. Как все успеваете?

— Просто хорошо планирую.

Я с детства мечтал ходить на яхте. Даже прочел несколько специальных технических книг. Когда поработал матросом на яхте, мне очень понравилось, это было вот прямо мое. Потом еще ходил. И вот сейчас я эту мечту воплощаю.

Как-то написал в Facebook пост про тапочки, которые в 2014 году в «Лефортово» передала моя двоюродная сестра. Они путешествовали со мной по всем российским тюрьмам. И вот однажды в 2017 году — до конца срока оставалось еще семнадцать лет! — арестант по кличке Сова, увидев эти тапочки, спросил, зачем они мне нужны в бараке. Я ответил, что, действительно, ни к чему, но для перемещения по белоснежной яхте будет в самый раз. Он тогда посмотрел на меня как на сумасшедшего: «Они сгниют до твоего освобождения». Я же думал иначе.

Недавно друзья, у которых есть яхтенная школа, пригласили пройти бесплатное обучение. Я практиковался с Санычем. Он очень классный человек, вообще обалденный, дважды обошел вокруг земного шара. Мы сейчас по Днепру с ним ходим,

Прошел теорию и практику, с первого раза сдал экзамен. Мне сказали, что такое бывает редко. Да еще и с похвалой от инструктора.

— Без поблажек сдавали?

— Конечно. Права уже есть. Все, уже могу выходить на 20 миль от берега.

— Вынужденный длительный карантин заставил нас по-другому смотреть на возможности, которые мы ранее не ценили. Вы же написали, что «после аскетических номеров лефортовского отеля коронавирусный домашний арест — это реально пятизвездочные условия». Вам понравилось сидеть дома?

— Когда некоторые говорят, что домашний арест — это чуть ли не трагедия, я парирую, что это вообще ерунда. Все познается в сравнении. Когда ты прошел через какие-то испытания, на таком даже не заостряешь внимания. Для меня карантин стал возможностью побыть с семьей. За полгода поездок я своих близких почти не видел. Наконец-то пообщался с мамой и с детьми, что-то мы поделали по дому. То есть нам было хорошо. Во всем нужно искать положительные моменты.

— В недавнем интервью вы очень резко высказались по поводу языкового вопроса: «Сейчас язык — это маркер. Если ты говоришь на украинском — значит, ты за Украину. А если на русском — тем самым поддерживаешь врага».

— Это журналисты немножко усилили мое высказывание. Вопрос был: почему вы перешли на украинский язык? Я ответил, что в быту продолжаю общаться на русском, но пишу посты на украинском, стараюсь больше разговаривать с носителями языка. Все, кто знает меня, отмечают прогресс. Объяснил, что украинский язык — это один из наших сегодняшних маркеров и важных символов и инструментов независимости. Я сказал о себе: «Если ты по-русски говоришь, то как бы играешь на руку Путину».

До войны я украинский хорошо понимал, но вообще не разговаривал и не писал нормально. Учил в школе, но у нас этот предмет преподавали слабо. Сейчас это осознанный выбор. Считаю, что правильно знать украинский язык и говорить на нем. Если бы не было войны, это не было бы проблемой. А война есть. И «русский мир» никуда не делся.

А журналисты немного упростили мои доводы, им нужен красивый лозунг, чтобы его можно было разгонять. Я к этому отношусь вообще спокойно и ничего не боюсь. Понимаете, меня приговорили к двадцати годам тюрьмы за терроризм, я думал, что меня убьют в том симферопольском подвале или на Майдане. Я пережил уже столько всего, что бояться, что кто-то напишет что-то в интернете, просто смешно…

Ранее «ФАКТЫ» рассказывали, что советник главы Офиса президента Андрея Ермака Михаил Подоляк раскритиковал Олега Сенцова и назвал его неблагодарным.

Читайте также: Бывшие узники Кремля заявили о политических преследованиях в Украине

1113

Читайте нас у Facebook