Автор снимков разрушенного реактора ЧАЭС Михаил Святненко: "Свой орден Красной Звезды я так и не получил"
— Ночью 26 апреля 1986 года у меня в квартире раздался телефонный звонок: записанный на пленку голос сообщил, что следует немедленно прибыть на службу, — говорит полковник внутренней службы в отставке Михаил Святненко. — Я служил в Киевском областном управлении пожарной охраны МВД УССР. Позвонил диспетчеру, спросил: «Что случилось?» — «Пожар на ЧАЭС». Метро еще не работало, и в управление (оно находилось на Подоле) добрался на такси.
Хотя КГБ с первых часов аварии всячески блокировал утечку информации об аварии, нам в управлении в ту ночь стало известно, что на атомной станции не просто пожар, а произошло два взрыва, радиация попала в окружающую среду. Я получил приказ вместе с другими офицерами освоить в течение следующего дня работу с дозиметром — нам предстояло выехать в Припять (город энергетиков Чернобыльской АЭС), чтобы проводить радиационную разведку тех мест, где будут работать пожарные. Дозиметрический контроль — это вовсе не наша работа, но руководство решило перестраховаться.
*Михаил Святненко: «Профессиональный фотограф отказался ехать на ЧАЭС, поэтому фотографировать пришлось мне»
— Как вам удалось сделать первые фотографии разрушенного реактора? Какой фотоаппарат был у вас?
— Когда ночью 27 апреля мы грузили вещи в оперативный УАЗик, чтобы отправиться в Припять, фотограф испытательной пожарной лаборатории (его включили в нашу группу) отказался ехать. Сказал: «Вы люди военные, а я гражданский. Мне терять нечего — погоны с меня не снимут. Поймите, у меня трое детей». Старший группы майор Василий Давыдов спросил его: «А кто же будет снимать?» Фотограф указал взглядом на меня — знал, что я внештатный фотокорреспондент нескольких киевских газет. Снимал фотоаппаратом ФЭД, который нам с женой Татьяной подарили на свадьбу ее родители. И фотографии сам печатал — по ночам дома в ванной. «Но я же не профессионал, а любитель, — пояснил майору. — Там радиация, она может засветить пленку. Я не могу гарантировать, что справлюсь». У фотографа была сумка, в которой лежали три камеры. Он дал Давыдову только одну из них: допотопную, с объективом, выдвигающимся как гармошка, а остальные решил поберечь. Через несколько часов мне пришлось вблизи снимать этим фотоаппаратом разрушенный ядерный реактор.
Около шести утра добрались из Киева до Припяти. Когда подъезжали к городу, я включил дозиметр, и его стрелка резко подскочила почти до крайней отметки — 50 рентген в час. Вскоре этот прибор, разработанный еще в 1950-е годы, вышел из строя.
В Припяти нам сразу приказали построиться. Заместитель начальника управления пожарной охраны МВД УССР полковник Станислав Грипас сообщил нам приказ только что прилетевшего из Москвы председателя правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Бориса Щербины: провести фотосъемку разрушений атомной станции. «Кто будет снимать?» — спросил Грипас. «Капитан Святненко», — ответил майор Давыдов. «Вася, ты подставляешь не только меня, но и себя, — прошептал я Давыдову. — Не выполню задание, с обоих погоны снимут — шутка ли, распоряжение самого Щербины». Борис Евдокимович был тогда заместителем председателя Совета министров СССР.
Грипас, его водитель, Давыдов и я сели в машину и поехали на Чернобыльскую станцию, расположенную в двух километрах от города. Когда тронулись, я спохватился: «Вася, ладно общевойсковые костюмы химической защиты не взяли, так и противогазы забыли! А ведь очень важно защитить органы дыхания от радиационной пыли. Мне придется без средств защиты выходить из машины — через стекло ничего толком не сниму». Резиновые костюмы и противогазы мы взяли из Киева, но, к сожалению, они остались в УАЗике, в котором мы приехали. В этой ситуации оставалось разве что шутить. Я сказал Давыдову: «Ну что, Вася, будешь выходить со мной — поддержишь, чтобы я не свалился с ног от радиации».
— Что вы переживали в те минуты?
— Страха не испытывал. Был сконцентрирован на выполнении задачи. Мы объезжали станцию по периметру и видели, как взрывом разворотило ядерный реактор четвертого энергоблока. В более-менее подходящих для съемки местах я выходил из машины. Таким фотоаппаратом раньше не пользовался, поэтому снимал с разными диафрагмой и выдержкой — чтобы увеличить шансы получить хотя бы несколько удачных фото.
В тот же день мы повезли отснятую пленку в Чернобыль (находится в 18 километрах от ЧАЭС. — Авт.), в местный райотдел милиции. Молодой следователь лейтенант Сергей Полищук проявил ее и сообщил, что только четыре кадра нормального качества. Он отпечатал фотографии, которые передали не только Щербине, но и отправили в Москву. Мне потом стало известно, что эти снимки продемонстрировали высшему руководству СССР. А третьего мая их показали в эфире программы «Время».
Через день вертолеты стали сбрасывать на разрушенный реактор мешки с песком и другими материалами. Из кафе возле горсовета, в котором мы обедали, ЧАЭС видна, как на ладони. Мы наблюдали, как падавшие мешки разрывало тепловыми потоками, извергавшимися из реактора, и загрязнившийся радионуклидами песок разносило далеко от станции. Полковник Грипас на следующий день собрался облететь реактор на вертолете и пригласил меня: «Капитан, давай со мной — поснимаешь с воздуха». Я отказался. Спустя четыре года встретил его во время лечения во Всесоюзном научном центре радиационной медицины (после аварии на ЧАЭС это медицинское учреждение открыли под Киевом в курортном поселке Пуща-Водица). «Капитан, ты что, не узнаешь меня?» — обратился ко мне шедший навстречу болезненного вида человек, в котором я с трудом узнал некогда бравого энергичного Грипаса. «Станислав Антонович, да что вы!» — только и вымолвил я в ответ. Мы обнялись, расцеловались. Оказалось, это была наша последняя встреча. Грипас вскоре скончался.
— В Чернобыле вы где ночевали?
— Одну из ночей провели на даче народного артиста УССР актера Николая Олялина, известного по киноэпопее «Освобождение», фильмам «Назад дороги нет», «Бег». Когда в ночь на 29 апреля нас перевели из Припяти в Чернобыль, места для ночлега в местной пожарной части не было. К тому времени мы уже 24 часа не спали. Бывало, на сложных пожарах по трое суток не смыкал глаз, но так сильно, как тогда, не уставал. Видимо, сказывались воздействие радиации и сильный стресс. Кстати, в те самые тяжелые дни ликвидации последствий аварии на ЧАЭС сутки тянулись, словно целая неделя. Так вот, людей в пожарную часть набилось очень много, спали на стульях, столах. Я примостился на подоконнике. К нам подошел начальник пожарной инспекции Чернобыльского района Иван Хмель и предложил: «Поехали, устрою вас на ночлег в нормальных условиях». Добирались через густой лес, и спустя время оказались возле озера, окруженного сосновым бором. У песчаного берега стоял аккуратный финский домик. Иван пояснил, что это дача Николая Олялина. Артист как раз находился там, когда взорвался ядерный реактор. Он понял, что авария очень серьезная, поэтому решил уехать. По дороге в Киев заскочил к Хмелю (они дружили, Иван помогал Олялину на даче). Отдал ключи со словами: «Не знаю, доведется ли когда-нибудь приехать сюда снова».
*Один из снимков руин реактора, сделанный Михаилом Святненко на следующий день после аварии
— Когда вас отправили домой?
— Третьего мая. За время пребывания в эпицентре радиационной катастрофы нас трижды переодевали, мыли. Я приехал домой в новой одежде, полученной в Чернобыле. Но все равно решил не рисковать: стал на коврике перед входной дверью, разделся до трусов, сложил вещи в целлофановый кулек, который у меня был с собой, и только тогда нажал на звонок. Жена открывает дверь, а на мне минимум одежды. «Таня, пожалуйста, вынеси пакет с вещами в мусорный контейнер, а я пошел в ванну помыться». Нашему старшему сыну Андрею было тогда шесть лет, младшему Сергею — два с половиной года. Нужно было уберечь детей от радиации. Оставил служебное удостоверение, водонепроницаемые часы (я их несколько раз дезактивировал раствором хозяйственного мыла и пеной для тушения пожаров) и «карандаш"-накопитель (индивидуальный прибор для измерения полученной человеком дозы облучения).
Кстати, перед аварией мы с женой планировали поехать на выходные 26 и 27 апреля отдохнуть на берегу озера в поселке Пуща-Водица. Из Чернобыля я несколько раз пытался дозвониться домой, сказать, чтобы жена не ехала с детьми на озеро. Однако звонки блокировались — не сомневаюсь, так КГБ препятствовал распространению информации об аварии. По сути, это было преступлением против народа.
— Вы застали в Припяти пожарных, которые гасили на станции огонь сразу после взрыва реактора в ночь на 26 апреля?
— Да, мы видели, как 27 апреля их увозили на автобусе «Икарус» в киевский аэропорт «Борисполь». Оттуда пожарных отправили в Москву в известную среди профессионалов-атомщиков клинику номер шесть. Туда попадали люди, облучившиеся на атомных подводных лодках и других спецобъектах. В тот же день эвакуировали жителей Припяти.
Нужно сказать, что все четыре ядерных реактора ЧАЭС имеют общий длинный машинный зал. После взрыва четвертого реактора вылетевшие из него куски раскаленного графита упали на крышу машзала, покрытую 20-сантиметровым слоем битума. Он стал гореть. У многих пожарных сапоги тонули в расплавленном битуме. Возникла угроза, что пожар перекинется на соседние реакторы и приведет к выбросу радиации из них. Двадцать восемь пожарных под командованием молодых лейтенантов Виктора Кибенка и Владимира Правика потушили огонь, получив при этом огромные дозы облучения. Врачи шестой московской клиники не смогли спасти жизни этих лейтенантов, а также сержантов Василия Игнатенко, Николая Ващука, Владимира Тишуры и Николая Тытенка.
Начальник пожарной части майор Леонид Телятников был в отпуске до 28 апреля, поэтому имел законные основания не выезжать на тушение пожара в ночь аварии. Но он поспешил к своим подчиненным, непосредственно руководил тушением крыши машзала. Леонид получил острую лучевую болезнь четвертой степени.
После Чернобыльской аварии его перевели в Киев, и мы с ним подружились, вместе ходили обедать в рабочую столовую швейной фабрики имени Смирнова-Ласточкина. Поначалу Леонид носил дубликат звезды Героя Советского Союза, потом решил, что это ни к чему. Кстати, он с честью выдержал испытание славой. Знаете, я примерно до двадцатой годовщины избегал разговоров о Чернобыльской аварии, чтобы не травмировать свою психику. Леониду же то и дело приходилось рассказывать о страшной ночи ядерной катастрофы, ведь его часто приглашали различные организации, государственные деятели. Он побывал во многих странах, встречался с премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер. Леонид скончался в декабре 2004 года в возрасте 53 лет.
— Как ваш организм справлялся с последствиями радиационного облучения?
— Еще когда мы были в эпицентре аварии, нам сказали сдать кровь на анализ в Иванковской районной больнице. Туда из киевского Института гематологии и переливания крови командировали одного кандидата медицинских наук (его фамилию, к сожалению, не помню). Он сказал, что содержание лейкоцитов в моей крови резко упало: стало вдвое меньше нижнего предела нормы. Затем еще в течение пяти лет формула крови была нарушена. Содержание цезия в организме в десятки раз превышало предельно допустимые значения. Я перенес острую лучевую болезнь первой степени.
Мой отец Виктор Михайлович, работавший тогда председателем контрольно-ревизионной комиссии Барановского районного потребсоюза (Житомирская область), попросил своего начальника отпустить со склада для меня два ящика болгарского сухого вина «Каберне» (в то время хорошие вина были дефицитом). Ведь этот напиток помогает нормализовать содержание элементов крови. Начальник нашего управления генерал Владимир Корнийчук распорядился под свою ответственность выдавать сотрудникам в обед по стакану красного вина.
Когда я вышел в отставку, стал подолгу жить на даче. Природа, чистый деревенский воздух целебны. Важно то, что я постоянно тружусь по хозяйству — движение помогает не закисать, не поддаваться хворям.
— Вас наградили за то, что, рискуя жизнью, фотографировали разрушенный реактор и проводили в числе первых дозиметрическую разведку на ЧАЭС?
— Знаю, что меня за это представили к ордену Красной Звезды. Видимо, наградной лист затерялся в чиновничьих кабинетах. Награду я так и не получил, хотя неоднократно повторно представлялся…
Фото из архива Михаила Cвятненко
5099Читайте нас у Facebook
