На вступительных экзаменах в университет профессора и преподаватели частенько подсказывали абитуриентам, а порой даже помогали вытянуть «помеченный» билет
В старые годы поступление в вуз было таким же хлопотным и затратным делом, как и теперь. Из всех стран Европы только в Англии догадались устраивать «местные экзамены» по единым программам, рассылаемым кембриджским или оксфордским (на выбор) университетом в отдельные города с несколькими (опять-таки на выбор) задачами и темами для письменных работ. Ответы испытуемых оценивались в университетах и там же составлялись списки тех, кто мог подавать заявления о приеме в вузы. Никто никуда понапрасну не ездил, не тратился на дорогу и наемное жилье. Киевские абитуриенты подобных удобств не знали…
Желающие стать студентами брели в приемную комиссию с котомкой за плечами
С какими трудностями абитуриенты добирались до университета! Хорошо было лишь отпрыскам состоятельных родителей. Будущий киевский вице-губернатор Петр Селецкий ехал на экзамены в Киев вместе с отцом в карете. А вот бедному дворянину Михаилу Чалому, будущему мемуаристу и первому биографу Тараса Шевченко, пришлось спускаться вниз по Десне до Днепра в наемной лодке с гребцом. Будущий известный юрист Александр Кистяковский добирался до храма науки на тряской телеге, которую в народе называли «поповской чертопхайкой».
Но, пожалуй, самым тяжелым был путь в университет будущего известного педагога Алексея Андрияшева. Окончив Нежинский лицей, он решил продолжить образование в Киеве. Чтобы собрать деньги на дорогу, они с братом Михаилом заложили кое-что из одежды. И всего с двумя рублями в кармане отчаянный юноша отправился в дальний путь. До начала экзаменов он собирался навестить мать в Золотоноше (на Черкасщине), отдохнуть там две-три недели и снова вернуться в Киев. Намеченный им маршрут составлял более 400 верст (427 километров). И весь этот путь к вершинам науки он собирался пройти пешком.
«30 июня я двинулся в путь из Нежина, взявши извозчика до ближайшего села — Девицы. Так желал брат, чтобы не посрамить своего дворянского достоинства… Выехав из города, я однако отпустил извозчика и, надевши котомку на плечи, отправился по образу пешего хождения. Погода стояла прекрасная; весело шел я по столбовой дороге и скоро миновал большое местечко Носовку». Переночевал абитуриент с рабочей артелью у костра в поле. На третий день силы юноши истощились настолько, что он едва передвигал ноги. Самый трудный участок пути по сыпучим пескам от села Семиполки до Днепра он проехал на крестьянской телеге. На Крещатике познакомился с казеннокоштными студентами.
«Они пригласили меня в свою камеру, дали бумаги, и я написал прошение попечителю округа о принятии меня в университет… Попечитель — генерал Траскин, довольно внушительного вида и еще более внушительной тучности, величественно принял от меня прошение и сказал: «Хорошо, будете приняты». Я понял эти слова так, что я буду принят без экзамена, и решился поскорее отправиться домой, пока не начнутся университетские лекции. К этому побуждала меня и совершенная пустота в кармане. Из взятых мною в Нежине 2 рублей оставалась только самая малость. Я рассчитался с хозяевами, пошел на базар, купил хлеба и большую селедку, приговорил мужичка, возвращавшегося с торгу, чтоб он подвез меня до Дарницы, через сыпучие пески около 7 верст от Киева».
На пути из Киева в Золотоношу повторилась прежняя история. Под Борисполем абитуриент снова выбился из сил и лежал у дороги до тех пор, пока его не подобрал и не доставил на место балагула (извозчик, занимающийся междугородными перевозками).
Подобные истории случались не с одним Андрияшевым. В те времена на пути в Киев вместе с лаврскими богомольцами нередко можно было встретить и абитуриентов, бредущих в приемную комиссию университета с котомкою за плечами.
А перед тем, как пуститься в столь дальний и трудный путь, приходилось собирать нужные справки. Всего несколько штук. Но получить их было не так-то просто, потому что, составляя список документов для подачи в приемную комиссию университета, власти стремились не облегчить, но усложнить доступ некоторой части молодежи к высшему образованию, а для кого-то сделать его вообще невозможным.
Прежде всего требовалось метрическое свидетельство о рождении и крещении. Это был первый фильтр, который отделял от общей массы поступающих евреев. Уже в тот период их принимали по одиозной пятипроцентной квоте, негласно сохранявшейся затем и в советские времена.
Вторая справка задевала за живое детей приходских священников. Чтобы получить свидетельство о происхождении и свободном состоянии, им следовало выписаться из духовного ведомства, а это было делом очень хлопотным и трудным.
Третий документ (аттестат из гимназии) ставил в затруднительное положение детей богатых дворян, учившихся на дому. Для поступления в вуз им нужно было срочно пройти с репетиторами всю гимназическую программу.
Со временем стали требовать еще одну каверзную справку — о благонадежности. Она приносила немало хлопот оппозиционно настроенным родителям, чьи дети уже со школьных лет оказывались на заметке в охранке. Этим гордились. Но наступала пора сдавать документы в университет, и возникали проблемы.
В Киеве все знали Евгения Чикаленко и его сына Левка (Льва). Одного как помещика-миллионера и издателя украинской газеты «Рада», а другого как отчаянного гимназиста, отличившегося в 1905 году в схватках с полицией. Отец уговаривал сына продолжить образование в Лозанне (Швейцария), но тот хотел учиться только в Петербургском университете и изучать антропологию. В конце концов отец уступил и отправился в охранку с просьбой позволить Левку учиться в столице. «Мы этого не можем позволить, — сказал чиновник охранного отделения, — поскольку он несколько раз сидел под арестом».
«Возмущенный и раздраженный, — пишет Чикаленко в своем дневнике, — пришел я в редакцию и рассказал там про свои хлопоты. А секретарь редакции Королев говорит мне:
- Не горюйте, а ассигнуйте лучше 10 рублей на ужин, и, может, удастся добыть свидетельство и без позволения охранки.
Я, естественно, согласился.
Несколько дней спустя Королев говорит мне, что все обошлось хорошо и без лишних затрат: знакомый губернаторский чиновник обещал выдать свидетельство. Когда я через неделю пришел в канцелярию губернатора, то чиновник, приветливо улыбаясь, сказал, что свидетельство уже отправлено в Петербургский университет и сын мой может смело туда ехать».
Для диктантов брались простые тексты
В самом университете к правилам приема относились «творчески», а иногда и просто небрежно. Если царская администрация делала все, чтобы оградить университет от «нежелательных элементов» и затруднить саму процедуру поступления в вуз, то либерально (а часто и оппозиционно) настроенная университетская интеллигенция эти препоны просто игнорировала. Всякие каверзные закавыки устранялись не только по распоряжению попечителя или ректора, но нередко и решением самих членов экзаменационных комиссий. Киевский университет, как пишут многие мемуаристы, славился своим либеральным отношением к абитуриентам.
Александр Кистяковский, закончив духовное училище и семинарию, приехал в Киев в конце августа 1852 года, когда вступительные экзамены в университет уже закончились. К тому же он явился в канцелярию попечителя без документов. «Аттестат, — пишет он, — не мог быть еще изготовлен вследствие спешности отъезда после экзамена. Об увольнении из духовного звания не могло быть и речи». Тем не менее правитель канцелярии внимательно выслушал юношу и, поняв, что опоздание произошло не по его вине, сказал, что «в допущении к экзаменам препятствий не будет, но окончательное принятие в студенты последует по предъявлении документов».
Опоздавших в тот год собралось немало, а начало занятий все время откладывали, так как местное начальство спешно готовилось к приезду царя. Пользуясь случаем, ректор профессор Траутфеттер устроил второй приемный экзамен с 11 по 13 сентября под личным председательством, хотя в правилах было четко записано, что вступительные экзамены производятся только раз в году с 1 июля по 15 августа. Если бы он не устроил этого дополнительного приема абитуриентов, неизвестно, как сложилась бы судьба юного поповича Кистяковского и отечественная наука, возможно, лишилась бы одного из славных своих имен в области юриспруденции.
Все экзамены сдавались в один день, и спрашивали сразу по всем предметам — начиная от Закона Божия, грамматики, арифметики, нескольких языков и кончая географией, историей и физикой. Абитуриентов группами запускали в экзаменационный зал, где их ждали десять экзаменаторов во главе с ректором или попечителем округа.
Для юношей, не изучавших классические языки (например, в военных училищах), латынь была самым опасным испытанием. «От испытуемого, — писалось в правилах приема, — требуемо будет, чтобы он мог переводить и объяснять из прозаиков Саллюстия, Ливия и Цицерона, из поэтов Вергилия и лучшие оды Горация, равно излагал мысли свои на латинском языке без грамматических ошибок». Но до беседы с экзаменатором на латинском языке дело обычно не доходило. В 1840-х годах преподавание на латыни античной литературы и римского права отменили, и проверка знания этого языка проводилась формально.
Хуже обстояли дела с русским языком. «Назначенный попечителем Бибиков, — вспоминал мемуарист, — обратил внимание на то, что в юго-западном крае говорят не по-русски, а на каком-то польско-малороссийском жаргоне (так киевский генерал-губернатор Бибиков именовал украинский язык. — Авт). Он предписал, чтобы при окончании гимназии и при поступлении в университет обращено было строгое внимание на знание русского языка».
Ученый совет университета ввел в программу обучения курсы русского языка, но на вступительных экзаменах особых трудностей с языком у украинской молодежи не было. Для диктантов брались простые тексты, а сами экзаменаторы по-своему их «адаптировали». Как это делалось, видно из воспоминаний мемуариста о диктанте, который он писал в 1843 году под диктовку преподавателя: «Он продиктовал мне строфу из державинского «Водопада» и при этом интонациями и гримасами как бы старался подсказывать, где ставить нужный знак препинания, где писать «ять», а не «е», и т. п. ».
«Вообще на этих приемных экзаменах, — отмечает мемуарист, — все профессора старались делать всевозможные облегчения, чтобы не затруднять доступа в университет».
Известный в свое время поэт Мусий Кононенко пишет об этом так:
«Студенческим экзаменам профессор Владимир Антонович не придавал никакого значения. Он говорил: «Можно ничего не знать и на экзаменах проскочить, и наоборот — можно очень пристойно знать предмет и на экзамене провалиться». Однажды ему стало известно, что студенты просмотрели экзаменационные билеты и сделали на них пометки, то есть понакалывали иголкой одну, две, три дырочки на углах билетов (вверху или внизу).
Профессор начал экзаменовать студентов, которые довольно бойко выбирали себе билеты с условленными отметками. Один студент был очень близорукий и поэтому не мог распознать количество дырочек. Вытянув не тот билет, который ему хотелось, студент смутился:
- Господин профессор, — заговорил он, — позвольте мне переменить билет.
Антонович наклонился к нему и тихо спросил:
- Вам сколько дырочек?
Студент побледнел:
- Т… три! — едва проговорил он.
- Вверху или внизу?
- Внизу…
Антонович подвинул к нему помеченный билет, и студент пошел обдумывать его».
Профессора лично знали каждого своего воспитанника
Профессора вели себя так еще и потому, что считали приемные экзамены пустой формальностью и оценкам гимназических учителей доверяли больше, чем ответам на свои вопросы. По существу при приеме в Киевский университет происходил конкурс аттестатов, а не экзамен в прямом значении этого слова. Уже первые три студента университета, получившие на торжественном акте его открытия в 1834 году символические шпаги из рук ветерана войны 1812 года, были допущены к занятиям по одним лишь аттестатам Волынской гимназии. Со временем пренебрежительное отношение к экзаменам вошло в практику приемных комиссий. Студенты приходили на экзамен, их о чем-то спрашивали по курсу гимназических программ, но в основном смотрели на аттестат. Тщательно проверяли лишь грамотность поступающих. Если письменная работа и аттестат устраивали экзаменаторов, то вопросов иногда вообще не задавали или спрашивали что-то мимоходом, не вслушиваясь в ответ.
«Прихожу в экзаменационную комнату, — вспоминал Алексей Андрияшев о своих экзаменах в 1846 году. — Профессор задал тему: «О влиянии монгольского ига». В полчаса я начисто написал ответ. Он начал рассматривать его и показал прочим членам комиссии мое лицейское свидетельство. Меня подозвали к столу и объявили, что мой экзамен одна формальность, и, действительно, экзамен мой сошел весьма благополучно».
Такие нравы господствовали в Киевском университете чуть ли не до конца XIX века. Ради пользы дела администрация нередко закрывала глаза на формальности. Профессора знали лично каждого своего воспитанника и хорошо представляли, чего от них можно ожидать. Студенты часто посещали наставников на дому, проводили с ними вечера за чашкой чая в теплой домашней обстановке. К ним же ходили в трудную минуту за советом, получали для прочтения редкие научные издания. Основа этих неофициальных отношений закладывалась уже на вступительных экзаменах…
1116Читайте нас у Facebook
