«Павло Тычина отказался номинироваться на Нобелевскую премию, иначе ему пришлось бы делать выбор между Украиной и выездом за рубеж»
Князь поэтов — так величали молодого Павла Тычину после выхода его первой книги «Сонячнi кларнети», поражавшей благородным, небесным звучанием, неповторимой ритмикой и образностью. А еще его называли бардом Украинской Народной Республики.
Поэт читал стихи на многолюдной Софиевской площади, когда подписывался первый Универсал Центральной Рады. Он же оплакивал погибших в бою под Крутами: «На Аскольдовiй могилi поховали їх… » (это стихотворение было опубликовано лишь после смерти Тычины). Участь многих представителей украинской элиты 20-х годов — эпохи «расстрелянного Возрождения» — Тычину миновала. Поэта не репрессировали. Но назначили на роль барда советского строя.
В разные годы он был наркомом просвещения (по-нынешнему министром образования), депутатом Верховного Совета СССР и Председателем Верховного Совета УССР, удостаивался высоких государственных наград и премий. Его «Партiя веде» и другие официозные оды тиражировались в советских учебниках, давая пищу для пародий и частушек. Парадокс: ни на ком больше так не упражнялись школьные острословы, как на Тычине — поэте, способном слышать музыку небесных сфер. По этому поводу один умудренный жизнью писатель с болью заметил своему молодому коллеге: «Если по скрипке Страдивари бить молотком, какой музыки вы от нее ждете?»
«Павло Григорьевич иногда просил меня: «Прочитай «Ластовенятко»
Кларнет, на котором когда-то играл Тычина, хранится сейчас в литературно-мемориальном музее-квартире поэта по улице Терещенковской (бывшей Репина), 5. Здесь накануне юбилея Павла Тычины мы и беседовали с директором музея Татьяной Сосновской — правнучкой поэта. Для нее этот дом стал родным с пеленок, в буквальном смысле слова…
- Татьяна Викторовна, вам ведь имя выбрал сам поэт?
— Да, но почему он так решил, в нашей семье узнали уже спустя годы. Мама с отцом рассказывали: когда я родилась, Павло Григорьевич попросил привезти и показать ему ребенка. На «смотрины» мама взяла самые новые пеленки, сверточек со мной положили на диван в кабинете Павла Григорьевича. «А як назвете дiвчинку?» — первое, что спросил он. «Я вирiшив назвати Вiкторiєю», — говорит мой отец. Павло Григорьевич кивнул и… удалился. Родители растерялись, Лидия Петровна (жена Тычины. — Авт. ) как могла успокаивала их.
Спустя время Павло Григорьевич зашел в кабинет и, еще раз посмотрев на живой сверточек, решительно сказал: «Дiвчинка буде Тетяною». Так меня и записали… Уже когда Павла Григорьевича не стало, моя мама, помогая Лидии Петровне разбирать книги в библиотеке, нашла церковный календарь: там карандашом было подчеркнуто 25 января — день святой Татьяны. Тогда мы и поняли, что Павло Григорьевич, удалившись в библиотеку, выбирал мне имя по святцам (я родилась 28 января). Его не интересовали ни кружева на пеленках, ни чепчик, ни цвет глаз — он заботился о том, чтобы ребенок, пришедший в этот мир, имел ангела-хранителя.
Когда у Павла Григорьевича собирались друзья, я часто декламировала стихи. Меня ставили спиной к роялю, возле Павла Григорьевича, который сидел в уголке дивана. Иногда он просил: «Прочитай «Ластовенятко». Я этот отрывок очень любила: «Встали мама, встали й татко: Де ластовенятко? — А я тут, в саду, на лавцi, де квiтки-ласкавцi… » Читала и посматривала на Павла Григорьевича. Помню его глаза — такие добрые, любящие… Сейчас часто думаю: будь у него свои дети, как бы он их воспитывал? Вряд ли они были бы избалованы роскошью, ведь сам поэт не хотел окружать себя дорогими вещами. Но — купались бы в любви…
- Вам, наверное, было легче других «проходить» Тычину на уроках в школе?
— Нет, в чем-то даже сложнее. И, кстати, родственных отношений с поэтом наша семья никогда не афишировала… В детстве я не читала партийно-официозных стихотворений Павла Григорьевича. И когда уже в школе одноклассники подсмеивались над такой поэзией, мне было больно, но, честно говоря, я и сама ее недолюбливала. Сложность состояла в другом: официальный «бронзовый» образ Тычины, чья биография подавалась в учебниках, никак не совпадал у меня с тем Павлом Григорьевичем, которого я помнила. Уже старшеклассницей узнала, какие должности занимал Павло Тычина, и, сопоставив это с бытом его дома — такого гостеприимного, открытого и в то же время скромного, — была поражена. Впрочем, и сейчас, когда работаешь в музее, всякий раз делаешь для себя открытия. Перечитываешь полное собрание сочинений поэта, его письма, и вдруг всплывают новые подробности…
- Меньше всего, кажется, сохранилось сведений о харьковском периоде в жизни Тычины?
— Из Киева, где его преследовали, Тычина выехал в 1923 году по настоянию поэта Василя Эллана-Блакитного, который тогда занимал высокий государственный пост в Харькове. К переезду побудило еще одно обстоятельство: младший брат Павла Григорьевича Евгений был арестован в Киеве органами НКВД за то, что являлся благовестником — организатором Украинской автокефальной церкви. Павло Григорьевич под расписку (она хранится в нашем музее) забирает из тюрьмы брата, и тот переезжает жить в отдаленный район Украины. А сам отправляется в Харьков, чтобы там получить квартиру и забрать туда семью Евгения (кроме своего сына, Евгений воспитывал еще четырех племянников, оставшихся сиротами после смерти старшего брата — Михаила).
В Харькове поэт работал редактором журнала «Червоний шлях» и начал изучать иностранные языки (их Павло Григорьевич знал свыше 15, в переводах отводил душу). Об этом периоде его жизни практически не осталось документов. Ни одной записи в дневнике, лишь несколько писем… И именно в это время, на исходе 20-х — в начале 30-х годов, появляются стихи, которых ожидала от него власть.
Тогда каждый человек стоял перед выбором: спасать себя и своих родных или бороться, зная, что тебя уничтожат. У Павла Григорьевича была целая когорта родичей — девять братьев и сестер, племянники и племянницы, нуждавшиеся в его поддержке. Он, по сути, являлся единственным их кормильцем. И это обстоятельство, наверное, сыграло свою роль. К тому же по натуре он — человек с нежной, тонкой душой, не переносящий физического насилия. Не все могут размахивать саблей и скакать на коне, кто-то спасается, внутренне отстраняясь от действительности. В 30-е годы Тычина, как писал Дмитрий Дон-цов, пошел окольными путями власти, надел маску, которая приросла к его лицу, превратившись в гримасу. Но что удивительно: самые одиозные свои стихи он сочинял, будучи беспартийным.
- И даже «Партiя веде»?
— Да. Хотя многие его побратимы (и мы не имеем права их судить) вступали в компартию, считая это спасением. Но у Павла Григорьевича была своя позиция. Членом партии он стал только в 1947 году, будучи министром образования.
Думаю, он отдавал себе отчет во всем и переживал глубокую душевную драму. Парадокс: в Украине на соискание Шевченковской премии Тычину выдвигали за его партийно-государственные оды. А за рубежом Гарвардский университет выдвинул его на соискание Нобелевской премии за ранние поэтические сборники, которые в советской Украине не переиздавались. Павло Григорьевич отказался номинироваться на Нобелевскую премию, поскольку в случае согласия ему пришлось бы делать выбор между Украиной и выездом за рубеж.
«Поэту понадобилось 20 лет, чтобы убедиться: Лида — та женщина, которая ему нужна»
- Тычина был очень красив, его современники говорили, что многие девушки вздыхали по нему. Но поэт предпочел всем свою будущую жену — Лидию Папарук?
— Знаете, у Павла Григорьевича с Лидией Петровной все складывалось не так уж легко и радужно, как об этом любят сейчас писать, — рассказывает Татьяна Сосновская. — У них был долгий роман, если можно так назвать их отношения. Поначалу, когда поэт поселился в Киеве на квартире у Галины Кузьминичны Папарук, он даже побаивался дочери хозяйки — 16-летней гимназистки Лиды, смелой, бойкой на язык девушки. Она подшутит над квартирантом — и хохочет (а смех, как серебристый колокольчик), довольная, что привела поэта в смущение. Смутить деликатнейшего Тычину было нетрудно. (Он сам, вспоминая молодость, рассказывал о своей застенчивости: однажды отправился в гости к Михаилу Коцюбинскому с букетом и уже во дворе дома, смутившись, спрятал его за спину. Пока разговаривал с дочерью писателя, сзади тихо подкралась коза и… сжевала цветы. )
Хозяйка же по-матерински заботилась о жильце, в то время уже круглом сироте. Отпаивала чаем с травами — поэт болел туберкулезом. Однажды предложила Павлу встречаться с друзьями-поэтами не в парке, а у них дома. А он попросил ее с дочерью быть в числе первых слушателей его произведений. В 1920 году, спустя четыре года после прихода в их дом, Тычина читал стихи из сборника «Замiсть сонетiв i октав». И Лида услышала слова: «Я нiколи не покохаю жiнку, якiй бракує слуху». Поэт имел в виду нравственный слух, душевную чуткость. Но Лида в свои 19 лет поняла все буквально. И… записалась в хор рабочей молодежи, которым дирижировал Павло Григорьевич в доме по соседству. Стояла в первом ряду, беря любую ноту. Ей уже не хотелось быть задиристой, колючей. Очевидно, тогда в ее сердце зародилось чувство. Но еще долгое время в письмах Павло Григорьевич обращался к Лидии Петровне (которая была младше его на девять лет) — на «вы». Поженились они в 1939 году. Поэту понадобилось 20 лет, чтобы убедиться: Лида — та женщина, у которой есть слух. Возможно, многолетняя привязанность, привычка заботиться друг о друге переросла в любовь. Любовь не на самой первой стадии — страсти, а на высшей — духовного родства.
Лидия Петровна взяла на себя все бытовые хлопоты. Помогала мужу и с рукописями, и с библиотекой, и с теми проблемами, которые сыпались на него в силу занимаемых постов. На нее сердились — за то, что иногда брала на себя роль «контрольно-пропускного пункта». Но делала так потому, что интуитивно чувствовала, кто злоупотребляет добротой Павла Григорьевича, а кому действительно нужна его помощь.
- Он ведь первым поддержал гениальную народную художницу Катерину Билокур?
— Да, и после того как Павло Григорьевич привез домой художницу — такую же беззащитную в быту, как и он сам, — Лидия Петровна стала подругой Катерины Билокур. Сохранилась их трогательная переписка…
«В свою библиотеку Тычина никого не допускал — там были книги запрещенных авторов»
- Говорят, что квартира Тычины прослушивалась и хозяин часто прикладывал палец к губам, давая понять гостю, что нельзя говорить на «запрещенные» темы?
— Мне кажется, утверждать, что дом был напичкан «жучками», — все-таки преувеличение. Павло Григорьевич был осторожен в общении и имел на то основания. На примере других убеждался: тот, кто «по-дружески» вызывал на откровенность, позже мог предать. Существовал очень узкий круг людей, с которыми поэт мог быть откровенен. Это Анатолий Карпович Павлюк, его друг еще с юношеских лет, Владимир Яковлевич Пьянов (с ним Тычина мог прогуливаться возле Аскольдовой могилы), художник Алексей Алексеевич Шовкуненко… Между прочим, в свой «книгоград» — библиотеку, насчитывающую свыше 20 тысяч томов — Павло Григорьевич никого из гостей не допускал. Как позже оказалось, у него там были книги запрещенных в то время авторов.
Я несколько скептически отношусь к воспоминаниям писателей, которые в 50-60-е годы были очень молоды, когда они пишут об откровенных разговорах с поэтом и о своих смелых возражениях или самоуверенных просьбах. Как рассказывали мои родители и Лидия Петровна, в гостях у Тычины молодежь вела себя очень скромно.
- А чем угощали гостей дома?
— Когда приходили студенты, Тодося Павловна, помогавшая Лидии Петровне по дому, непременно пекла пирожки, варила компот. Вообще Павло Григорьевич предпочитал простую сельскую кухню: борщ с пампушками, котлеты, картошку, голубцы, вареники. Очень любил квашеную капусту, а арбуз ел с черным хлебом.
Картошку покупали только «с Козельщины» (выращенную в Козельце Черниговской области). Если не было возможности туда поехать, отправлялись на Владимирский рынок и спрашивали: «Хто, дiвчата, з Козельця?» Брали у девчат по картофелине и шли через дорогу к Марии Тимофеевне, давней семейной приятельнице. У нее картошку варили и потом уже покупали ту, которая самая рассыпчатая. Во дворе дома был сарай, где все жильцы хранили продукты. Не удивительно, что в доме время от времени заводились мыши. К их отлову Павло Григорьевич относился очень своеобразно.
- Как именно?
— На спичку ставили банку, а под нее клали маленький кусочек поджаренного сала. Утром мышка оказывалась в банке. После чего ее выносили во двор и… выпускали. Павло Григорьевич стоял на балконе и строго следил за тем, чтобы мышь не задушили по дороге.
- Многие из тех, кто в студенческие годы бывал у Тычины, вспоминали, что, уже выйдя из дома, обнаруживали в карманах деньги.
— Это был, можно сказать, обязательный минимум. Благотворительность Павло Григорьевич никогда не афишировал. И страшно не любил вручать людям деньги, боясь унизить их. Когда к нему — министру — на прием приходили сельские учительницы с просьбой о помощи, он доставал из ящика свои деньги и говорил: «Это вам премия от Комиссариата просвещения». Приезжая в школы, просил директора дать ему список учеников-сирот. Потом им присылались одежда, деньги на питание… В селах Павло Григорьевич первым делом заходил в школьную библиотеку. Если видел, что она пустует, то по приезде в Киев отправлялся в книжный магазин «Сузiр'я» (он находился на бульваре Шевченко), и продавцы уже знали: план по продажам будет. Книги отправлялись в сельские школы не пачками, а машинами! Но кто отправитель, не указывалось.
В молодости Тычина, не имевший своего жилья, весь гонорар за сборник «Плуг» передал родному селу Писки на Черниговщине, на эти деньги купили сельхозмашину — триер. В войну село было сожжено дотла. На строительство новой школы Павло Григорьевич пожертвовал огромную сумму денег. Сегодня мне грустно слышать от сельчан: «Мог бы и двухэтажную школу построить, он же был министром!» Грустно и то, что полноценного музея Тычины на родительском подворье по-прежнему нет. А ведь многие люди специально приезжают в Писки для того, чтобы ступить на землю, по которой в детстве бегал поэт… Вот и в нынешний день рождения Павла Григорьевича сюда съедутся гости. А 28 января в Киеве состоится презентация поэтической книги Павла Тычины.
- И как она называется?
— «Послав я в небо свою молитву». Это строка из его стихотворения…
3644Читайте нас у Facebook
