Анастасия Вертинская: «После выхода «Алых парусов» за мной все время следовала толпа»
В 1961 году в советский прокат вышел фильм «Алые паруса», в котором вместе с уже известными актерами Василием Лановым, Олегом Анофриевым, Сергеем Мартинсоном, Иваном Переверзевым снялась дебютантка Анастасия Вертинская. Экранизация повести Александра Грина пользовалась колоссальным успехом. Только за первый год проката ее посмотрели 23 миллиона зрителей. Они влюбились в Ассоль, такую красивую, хрупкую, нежную. А спустя несколько месяцев народ хлынул в кинотеатры на «Человека-амфибию». И снова увидел Вертинскую -- в роли Гуттиэре, которая была способна вскружить голову любому мужчине. Случилось невероятное — 15-летняя школьница (а именно столько лет было Анастасии, когда она снималась в этих картинах) стала, как принято говорить теперь, секс-символом огромной страны! Ей подражали женщины — в прическе, одежде, манере держаться. О ней грезили мальчишки и мужики. 50 лет назад в Советском Союзе появилась актриса, которую на Западе до сих пор считают лучшей Офелией, хотя эту роль Вертинская сыграла, еще будучи студенткой театрального вуза. Потом было много других заметных работ на сцене и на экране. Ее называли символом десятилетий. В 60-х Анастасия была девушкой мечты, в 70-х — женщиной, олицетворявшей стиль, в 80-х — кумиром театралов. Затем актриса исчезла. Ее последней значительной ролью в кино стала Маргарита в экранизации романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» режиссера Юрия Кары. Как известно, фильм, снятый еще в 1994 году, вышел в прокат только нынешней весной. И вновь стало очевидно, как много потерял кинематограф из-за того, что Вертинская больше не хочет сниматься. Обо всем этом, а также о легендарном отце Анастасии Александровны шла речь в программе российского телеканала ТВЦ «Временно доступен», которую ведут известные журналисты Дмитрий Дибров и Дмитрий Губин.
«Папе разрешали выступать, но при этом запрещали вешать объявления о концерте»
-- Анастасия Александровна, вы приготовили для почитателей таланта вашего отца замечательный подарок, издав книгу «Желтый ангел» и переиздав «Дорогой длинною».
-- Мне потребовалось четыре года, чтобы эти книги получились такими, как хотелось. У Александра Николаевича есть стихотворение и песня «Желтый ангел», которые лично я считаю шедевром. Он поет : «В вечерних ресторанах, парижских балаганах…» Поет в «дешевом электрическом раю». Только большой мастер, поэт, художник может так себя опустить, зная, что он никогда не измажется в грязи. Он разговаривает с ангелом, который обеспокоен тем, что герой поет в притонах танго… Это был период, когда эмиграция Александра Николаевича подходила к концу. Очевидно, он хотел вернуться на родину не только потому, что это была Россия, место, где он был рожден, вырос, жил, но также потому, что публика, перед которой пел за границей, сужалась. Он хотел стоять на сцене отделенный рампой от зрителей. Когда существует эта граница, артист уже не слышит, что происходит в зале. Достал кто-то из сумочки платок или шуршит конфеткой, раскрывает программку. Ты уже общаешься с космосом, с галактикой. Отделен от зрителя.
-- А там этого не было?
-- Нет. Конечно, Александр Николаевич пел и в больших залах, но чаще ему приходилось выступать в маленьких, в ресторанах в том числе.
-- А знаете, мы с Борисом Гребенщиковым сознательно собирали разные истории, если хотите, байки о вашем отце. Одна из них, которая мне очень нравится, подтверждает ваши слова. Вернувшись на родину, был он на гастролях в его любимом Киеве. Едет Вертинский в трамвае по Бессарабке. А одет, конечно, в черный плащ до пят, белый шарф, на голове широкополая шляпа. Тут какая-то зеленщица с рынка пробивается к выходу со своими корзинами. И вдруг как закричит: «Смотрите, интеллигент, а толкается, как ключник!» Александр Николаевич поворачивается к ней и говорит: «А с чего вы взяли, что я интеллигент? Возможно, я такое же дерьмо, как и вы!»
-- Отец никогда не был заражен снобизмом. Он не презирал толпу, бедных людей. Его репертуар говорит об этом. Вспомните его персонажи! Кокаинетки, безноженьки, клоуны, пахнущие псиной, маленькие балерины. Целые вереницы маленьких людей, которых можно встретить, например, у Достоевского. Отец всегда был внимателен к маленькому человеку, обездоленному, с несостоявшейся судьбой. А в Россию его вернула моя мама. Вернее, его любовь к ней. Он приплыл в Харбин на белоснежном лайнере, который назывался «Чичивумару». Сошел по трапу в роскошном костюме, с бабочкой, в цилиндре. А моя 17-летняя матушка, увидев его, вырвалась из строгих рук своей мамы, которая категорически была против того, чтобы ее дочь встречалась с таким мужчиной. Ведь за ним тянулся шлейф такого ловеласа! Моя бабушка берегла свою единственную дочь, но, слава Богу, не уберегла. Отец был старше мамы на 34 года. Но они были счастливы. Моя мама Лидия Владимировна всегда говорила: «Я прожила с Александром Николаевичем 15 лет как у Христа за пазухой». Он был потрясающий муж, великолепный отец. Причем он нас с Марианной, моей старшей сестрой, никогда не воспитывал напрямую. Обращался с нами как с женщинами. Отец любил повторять: «У меня выросли две стервы…» И это было правдой. Мы с сестрой соперничали за его внимание, любовь. Особенно это касается меня. Мне казалось, что Александр Николаевич — абсолютно моя собственность.
-- Как вы думаете, почему он эмигрировал? Бежал от большевиков?
-- Для меня это всегда оставалось загадкой. Ведь он был уже широко известен в России. Но уехал от собственной славы. Может быть, его тянуло в другие страны. Ему хотелось увидеть весь мир. Знаете, Александр Николаевич пережил три этапа славы. Сначала в России, потом на Западе, а затем уже в СССР. Хотя в Советском Союзе он был этаким полузапрещенным певцом. Не издавалось никаких пластинок, его песни не звучали по радио. Но ему было разрешено концертировать. Он объездил всю страну, выступал во всех городах. При этом не было никаких афиш. Разрешалось вешать объявление о концерте Вертинского только на том здании, где он должен был петь и лишь в день его выступления. Но это не мешало аншлагам.
«В пионерском лагере нас с Марианной полностью обворовали. К тому же мы вернулись домой со вшами»
-- Рассказывают, что товарищ Сталин не отходил ко сну, что обычно происходило в четыре утра, не прослушав «В синем и далеком океане» в исполнении Александра Вертинского. И вот как-то Виктор Абакумов на вашего батюшку написал поклеп. Сталин, ознакомившись с этим доносом, на полях красным карандашом написал: «Пусть допоет».
-- Да, на отца шли доносы. Когда расформировывали Хабаровский архив, мне прислали один из таких документов. В доносе утверждалось, что Вертинский — член жидомасонской ложи, что его надо убрать… Не знаю, почему Сталин этого не сделал. У меня существует свой взгляд на это. Сталин был невыездной. Он ведь практически не выезжал из страны, которой насаждал исключительно оптимистический репертуар в любом виде искусства. Попасть в другие места он не мог, кроме как через песни Вертинского. А благодаря им он отправлялся в Сингапур бананово-лимонный, другие диковинные страны, где жили пираты, прекрасные дамы, матросы. Вертинский был для него, говоря современным языком, турагентством.
-- Александр Николаевич не жалел, что вернулся?
-- Нет. Во-первых, у него появилась настоящая семья, которую он обожал. Во-вторых, его сразу окружили друзья. Московская богема. Собирались по субботам, когда Александр Николаевич был дома.
-- Это были 50-е годы?
-- Да, уже после войны. Это были потрясающие вечера. Бабушка пекла пироги. Она готовила блестяще. Знала китайскую кухню, грузинскую, сибирскую. На ней держался весь дом. Бабушка была строга в своем воспитании. Нас, конечно, с сестрой закрывали в детской, но мы слышали раздающийся оттуда смех, шутки.
-- Анастасия Александровна, а когда вы поняли, что ваш отец не такой, как другие, и люди, которые приходят к вам по субботам, отличаются от обычных советских граждан. Да и вы с сестрой не совсем уж обычные советские школьницы?
-- Знаете, я была очень закомплексованным подростком. Любила сидеть у папы в кабинете, читать книги из его библиотеки, которые казались мне диковинными, потому что в школе даже имен таких ни разу не слышала — Блок, Достоевский. Мне казалось, я веду тайную жизнь. И вот в какой-то момент отец, глядя на нас с сестрой внимательно, сказал за столом маме: «Дорогая, не кажется ли тебе, что мы воспитываем наших дочерей не как советских граждан?» И нас отправили в пионерский лагерь. А время было тяжелое — голодно, холодно. Нам собрали два немецких кожаных чемодана, знаете, таких гармошкой с ремешками. Туда положили гамаши, теплые шапочки, гольфы разные. Приехали мы обратно с одним на двоих фибровым чемоданом, в котором лежали два предмета одежды: Марианне принадлежала майка голубая, застиранная, на которой было вышито «Коля К.», а мне -- шаровары сатиновые с вышивкой «4 отряд». В лагере нас обворовали тотально! Но это было не самое страшное. Лагерная жизнь ужасно испортила нас. До поездки у нас были две бонны, с которыми мы воспитывались, а в лагере мы усвоили весь мат. Ввалившись в дом, мы жутко выругались и помчались на кухню. А папа стоял в зале и ждал нас. Он был одет в костюм, галстук. Мы с Марианной пролетели мимо него, даже не поздоровавшись. Нас интересовал обед, который готовила бабушка. Руками стали есть котлеты, постоянно почесывая головы. Бабушка раздвинула наши проборы, увидела ползущих там лагерных вшей и тут же взялась за нас. Обрила нам головы наголо, а волосы сожгла. Сохранилась фотография, где мы обе тощие, изголодавшиеся, лысые сидим на каких-то ялтинских камнях. На наших лицах не осталось и следа от былого воспитания!
-- Батюшка расстроился?
-- Очень. Это было еще одним разочарованием для него. Он же возвращался не в Советский Союз, а в свою Россию.
-- Скажите, осталось в памяти от отца что-то такое, что можно сформулировать как наставление?
-- Он много читал нам с сестрой Андерсена. Думаю, сознательно приземлял нас с Марианной, хотел, чтобы мы понимали бедных маленьких героев грустных сказок. Любимой была «Девочка со спичками». Образ человека, наблюдающего за чужим праздником через стекло, очень важен был и для отца, и для нас. Александр Николаевич сам такой. Очень рано осиротел. И потом убежал из дома от своих тетушек и дядюшек, которые довольно жестоко с ним обращались. Ему приходилось петь на клиросе за тарелку борща. Ему светила кочевая звезда, за которой он путешествовал в одиночестве. Шел за русской эмиграцией, пел для нее. Заметьте, только на русском языке, хотя знал много других. Он не был огражден ни от каких лишений. В нем, видимо, была заложена потребность передать нам эти ощущения и чувства.
«Если реагируешь на сплетни, молву, сам опускаешься до этого уровня»
-- Анастасия Александровна, часто происхождению человека, его крови, так скажем, приписывают мистические вещи. В то же время есть немало примеров, когда аристократы до мозга костей ломались при первых же трудностях. Что, по- вашему, защищает человека во времена лишений?
-- Защита должна быть обязательно, она внутренняя. И это индивидуально. Да, это может быть генетика, происхождение, но сколько существует интеллигентных людей без такой родословной! Защита, когда есть внутренний барьер, через который ты ни при каких обстоятельствах не перешагнешь. Что бы ни случилось, ты не станешь плевать на пол или чистые обои. Если в тебе есть эта защита, ты сильный человек. Будешь защищен от молвы, сплетен, желтой прессы. И останешься цельным и чистым. Если ты на это реагируешь, то становишься на равных с ними, тебе будет трудно дальше жить.
-- Можете вспомнить момент, когда не вас защищало имя отца, а вы должны были защищать его?
-- Помню, как я стояла за кулисами театра «Современник» и совершенно не знала, как играть мою роль. Чувствовала себя совершенно беспомощной. Подняла голову и увидела над собой большие колосники, уходившие в темноту. И мне вдруг показалось, что я вижу отца. И от него беру энергию. Я всегда знала, что связана с отцом. Не могу сказать, когда это началось, но связь никогда не теряла. Даже сейчас я не прихожу на Новодевичье кладбище к отцу как на его могилу. Прихожу к нему лично. Он для меня жив. Отец не исчезнувший персонаж. Конечно, в пионерском лагере мне было стыдно, что не мой папа написал «Взвейтесь кострами, синие ночи» или гимн СССР, но это был единственный раз в жизни.
-- Это вы сейчас своего бывшего супруга укололи?
-- Нет, что вы. Я никого не хотела уколоть. Вы же просили вспомнить мои ощущения. Папа часто говорил маме: «Лилечка! Коммунизм — это рай!» Но по мере того, как этот рай уходил, я понимала, кто мой отец на самом деле и что он написал много других стихов и песен. И у меня возникала любовь к этой поэзии.
-- Сколько вам было, когда умер Александр Николаевич?
-- 12 лет. Потом началась взрослая жизнь.
-- Нужно сказать, что вашей семье на роду написано быть сексуальными идолами. Сначала ваш батюшка, а потом вы сами.
-- Что вы говорите? Какое горе!
-- Вам не нравится слово «сексуальный»?
-- Нет.
«С Марлен Дитрих мы вместе ездили на могилу отца»
-- Но вы же не станете оспаривать тот факт, что ваш отец по праву считался одним из лучших любовников прошлого века? У него было множество романов, до вашей мамы, конечно. Он ведь жил с самой Марлен Дитрих! А уж она до сих пор остается для многих сексуальным идолом. Почему-то многие об этом забыли и гордятся теперь тем, что российский бизнесмен Доронин живет с Наоми Кэмпбелл. Мне лично это неинтересно. Зато меня и сегодня приводит в восторг история знакомства Александра Николаевича с Марлен. В Лос-Анджелесе Дитрих пришла в обсерваторию и смотрела в платный телескоп, когда вдруг услышала мужской голос: «Той не нужно смотреть на звезды, кто и сама — звезда!»
-- Марлен Дитрих приезжала в Советский Союз. Мы вместе с ней посетили могилу Александра Николаевича. Она возложила огромный букет красных роз…
-- Вот видите. А теперь давайте вспомним начало 60-х, когда дочь Вертинского попала сначала на роль Ассоль, а потом -- Гуттиэре. Разве это не судьба? Звезда вашего отца упала на вас, Анастасия Александровна!
-- Это ужасно. Потому что было иное время. Нельзя было нанять телохранителя, например. А когда ты, 15- или 16-летняя девочка находишься, как вы выразились, в сексуальном символе, на тебя все посягают. И от посягающих нельзя спрятаться, как сейчас, в длинном белом лимузине, где черные стекла скрывают твои ноги и все остальное. И когда ты подъезжаешь в нем прямо к красной дорожке, все расступаются. Тогда голливудских клише не существовало. Я ездила, как и все, в троллейбусе, в трамвае на занятия и домой. За мной все время следовала толпа, и я мучилась от этого. Бабушка сказала: «В твоей жизни ничего не изменится. Ты как ходила за хлебом в Елисеевский гастроном и стояла там в очереди, так и будешь ходить!» Я надевала черные очки, повязывала платок, но все напрасно. Как только мы с Марианной заходили в гастроном, звучало на весь магазин: «Клава! У нас Амфибия!» Особенно страшно было ездить в Петербург на съемки «Гамлета» к Козинцеву. СВ не было, только четырехместные купе. Можно было купить билеты на все купе, но это не помогало. Появлялась проводница и с улыбкой говорила: «К вам идут!» Появлялся весь состав. С коньяком, водкой. Я и сейчас не пью крепкие напитки, а тогда подавно. И я отказывалась. До утра отказывалась. Мне бы роль повторить или выспаться, но никто не уходил. И только утром разочарованно говорили: «Зазналась!» Это очень тяжело. Боюсь, сейчас у нас ничего не изменилось.
-- На Западе разве иначе?
-- Один раз я была свидетельницей такой сцены в Париже. Патрисия Каас зашла в один из бутиков, нужно отметить, очень хороших, и две продавщицы, которые в этот момент о чем-то оживленно разговаривали, на секунду взглянули на нее, тут же подошли к входной двери и перевернули на ней табличку так, что появилась надпись «Закрыто». Каас благодарно прошептала «Мерси». Табличка «Открыто» появилась только после того, как Патрисия ушла. Она ничего не купила, но это было неважно. Продавщицы проявили к ней уважение. Это было подлинное уважение к звезде. Но если бы Патрисия Каас хоть раз позволила себе приехать на концерт в золоченом лимузине, парижская пресса стерла бы ее в порошок! А главное, французы перестали бы ее уважать. Даже если ты буржуа, не должен выделяться. Если ты заработал много денег, не должен демонстрировать это, потому что никто не дает тебе права возвышаться этим богатством над толпой. Возвышаться можно только талантом.
-- Скажите, а как вы относились к своей красоте, когда смотрелись в зеркало?
-- Я в него смотрелась совершенно с другой целью. Следила за мимикой, хотела узнать, могу ли без причины заплакать…
-- Неужели, когда впервые влюбились, вас не интересовало ваше отражение в зеркале в ином ракурсе?
-- Нет. Могу сказать, когда я впервые поцеловалась, то зашла в кабинет Александра Николаевича и сказала: «Все, папа, теперь я больше не девушка!» Отец редко бывал дома. Много разъезжал с концертами, при этом скучая по дому. Больше всего он любил бывать на даче. Его последние письма очень интересные. В них нет ни слова об искусстве или политике. Только быт, который был для него спасением. Папа спрашивал, как там кошка Фаншетта, как Биби и Настя? Биби, он называл Марианну. Не бьет ли Настенька Биби? А Настенька могла, это правда. Не нахватали ли они двоек в школе? Как клубника, дала ли усы? Для человека, у которого большую часть жизни не было своего дома, это самое важное. Он говорил: «Дом — самая дорогая моя мизансцена. Обожаю халат и тапочки».
-- А ведь Лидия Владимировна далась ему нелегко. Он не меньше года добивался ее благосклонности…
-- Да. Сохранились письма, которые Александр Николаевич писал Лидии Владимировне, возвращаясь в Россию. По пути его лайнер попал в тайфун. Все на борту думали, что судно потонет, и он писал: «В эти секунды я думал только о вас!» Безумное письмо, полное любви. И второе письмо. Раздраженное, даже злое: «Какая вы все-таки легкомысленная! Я вам пишу, что едва не погиб, наш корабль попал в страшный тайфун, а вы мне отвечаете: «Ой, какая прелесть! Как я люблю тайфуны!» Думаю, разница в жизненном опыте, наверное, его и привлекала.
«Лучше ничего не буду получать, но для меня важно, какую роль играю»
-- О Вертинском ходило столько легенд. Когда он вернулся оттуда, да еще в таком костюме, вы и сами сегодня это рассказывали, говорили, что он вывез вагон золота! Скажите, две бонны, квартира в Москве на Тверском, откуда все это? Он действительно что-то привез из эмиграции или ему так хорошо платили за концерты в СССР?
-- Никакого золота он не привозил. А зарабатывал действительно много. Но это давалось ему нелегко. Он пел, пел и пел. Потому что наша жуткая советская тарификационная ставка слишком медленно повышалась, отцу приходилось все время гастролировать. Порой он давал по два-три концерта в день. Семья съедала все. Когда отца не стало, маме пришлось пойти работать. Очень рано стала сниматься я. Мы все съели: персидский ковер потрясающий, который отец купил, наполеоновский стол замечательный с миниатюрами на фарфоре. Отец собирал антиквариат и всегда говорил маме: «Ты потом сможешь это продать…» Он понимал, что уйдет раньше, чем она, что оставляет двух дочерей. В этом сложность таких браков, когда мужчина является кормильцем семьи и при этом намного старше своей жены.
-- А как же авторское право? Оно должно было позволить вам после смерти отца жить безбедно! Сколько дисков с записями Вертинского было выпущено в перестройку! А книг, воспоминаний. Сколько певцов сейчас исполняют его песни!
-- В советское время Вертинский не издавался. По законодательству об авторском праве мы получали какую-то сотую от копейки. И теперь наследие Александра Николаевича не является для нашей семьи средством к существованию. И даже все то, что делаю я — реставрация голоса Вертинского, издание книг -- не ради дохода. Просто хочу, чтобы это осталось в памяти.
-- Как вы относитесь к тому, что де факто Вертинский является общим?
-- Очень лояльно. Я не хожу на концерты, где исполняют песни Вертинского, поскольку для меня это глубоко личное, мне они нравятся только в исполнении самого Вертинского. Но я не возражаю, когда кто-то берется петь их. Одно только прикосновение к творчеству Александра Николаевича обязательно даст что-то хорошее.
-- Говорят, что за право исполнить на канале НТВ песни Вертинского семья Михалковых запросила с Глеба Самойлова 100 тысяч долларов!
-- Знаете, как про Александра Николаевича ходили легенды, так и сейчас ходят мифы про его дочерей, семью Михалковых. Могу со всей ответственностью заявить, что ни Михалковы, ни моя семья никаких 100 тысяч не запрашивали. Это уже перебор.
-- Почему вы в последнее время так мало работаете в кино?
-- Могу ответить вопросом на вопрос. В каком кино я должна работать?
-- Да в любом!
-- Извините, в любом кино я не могу работать! Существует планка, которая не опускается, даже если на ней повиснуть.
-- Объясните.
-- Существуют те фильмы, в которых я играла. Это высокая литература: Толстой, Шекспир. Я всегда говорю одну фразу: «Я не буду играть маму киллера!» Где роли, по которым я должна рыдать?
-- Но ведь это все-таки бизнес. Мерзее фильма, чем, к примеру, «Ирония судьбы. Продолжение» нет на свете, но все было так устроено, что только домашние животные и фикусы с подоконников не пошли в кинотеатры на это кино! Мадам, 50 миллионов долларов! Вот сколько собрал этот фильм. Эльдар Александрович Рязанов готов был провалиться сквозь землю от стыда за этот жуткий ремейк при том, что Сергей Безруков сыграл гениально. Вам 50 миллионов долларов не интересны, госпожа Вертинская? И разве важно, что вы при этом должны играть?
-- Знаете, лучше я ничего не буду получать, но для меня важно, какую роль играю. Я уже говорила, должно быть что-то внутри тебя, через что ты ни при каких обстоятельствах не перешагнешь. Конечно, если мне завтра скажут, что есть интересная роль, особенно экранизация классики, я никогда не откажусь. Но пока не предлагают.
-- Вот вы, Вертинские, какие-то внутренние эмигранты!
-- Хорошо быть внутренним эмигрантом, когда наша поп-культура никакого отношения к культуре не имеет. Есть два пути прожить свою жизнь во второй ее половине. Первый — бежать впереди поезда и кричать: «Вот она я! Я еще танцую, двигаюсь, я еще живу, пою! Я молодая!» Второй путь — не надо никуда бежать. Нужно просто жить и делать то, что тебе нравится. Создавать, что можешь еще создать. И никогда не переоценивать себя в реальной жизни. Потому что реальная жизнь — эпоха, которая захочет и впишет тебя в себя, а не захочет — не впишет.
-- Что придает вашей нынешней жизни вес?
-- Я здесь, занимаюсь наследием отца, у меня благотворительный фонд. Имею сына, единственного, которого обожаю. Степан очень похож на Александра Николаевича.
-- Большинство русских женщин чувствуют себя недостаточно счастливыми, если рядом с ними нет мужчины…
-- Вопрос какой?
-- Вопрос такой — одиночество. Вас оно когда-нибудь тяготило?
-- Одиночество? На самом деле, одиночество — то, чего не существует. Для поэта, например, это плодотворнейшая среда. Одиночество возможно только, когда у тебя внутри пустота.
-- Какую работу над ошибками вы проводили с собой последний раз?
-- О, мой сын постоянно ругает меня за то, что балую внуков. И я стараюсь сделать это так, чтобы Степан не видел.
-- Удается?
-- Да.
-- А есть принципы воспитания, которые вы переняли у своего отца и теперь придерживаетесь их, занимаясь с внуками?
-- Обязательно. Все хорошее, что во мне есть, доброе, человечное, милосердное — все это от отца. Каким-то образом он вложил это в меня. Никогда не ругался, не наказывал. Баловал нас невероятно. Все плохое, что во мне есть, от жизни. Я уверена, дети еще получат свое плохое от жизни. Поэтому хочу оставить им в душе часть, которая зовется добром. И защитит их вопреки всем коллизиям жизни. Пусть у них в сердце будет маленький уголок, где они будут вспоминать меня, как я сейчас вспоминаю Александра Николаевича.
-- Вы сейчас нарисовали идеальную русскую бабушку. Родители должны быть строги к детям, а бабушка -- баловать внуков.
-- Что ни говорите, все равно буду баловать.
«На глупую мамину болтовню папа всегда отвечал: «Лилечка, какая же ты мудрая»
-- Говорят, и я слышал это неоднократно, что Вертинская должна была оставить сыну Степану свою фамилию, потому что Михалковых много, а Вертинских по мужской линии нет.
-- У меня и в мыслях не было давать Степану свою фамилию. Я высоко чту род Михалковых, считаю, что это невероятно талантливые люди. Люблю и уважаю Никиту, никакие выступления или сплетни не являются для меня поводом, чтобы этот образ перечеркнуть. И мой сын в равной степени является наследником фамилии Вертинского и Михалкова.
-- Простите, а вы жалеете, что с Никитой Сергеевичем развелись?
-- Я отношусь к тому ужасному типу женщин, которые ни о чем никогда не жалеют.
-- Ведь Никита Сергеевич висел на руках на вашем балконе, ухаживая за вами!
-- Не расстраивайте вы семью.
-- Да он же сам сидел здесь и рассказывал, как делал это.
-- Мне было так страшно.
-- И что вы сделали?
-- Сказала, конечно, выйду замуж! Я боялась, что он упадет.
-- Как вы сейчас реагируете, когда слышите разговоры о Михалкове, его езде по встречной, мигалке, провале «Утомленных солнцем-2»?
-- С того самого момента, как мы с ним расстались, я никогда не позволяла себе критиковать его или говорить публично о том, что мне нравится или не нравится в его жизни. Это бескультурье. Более того, я не разрешаю никому в своем присутствии чернить Никиту.
-- В чем секрет, как думаете, счастливого брака ваших родителей?
-- Александр Николаевич поздно женился. У него был колоссальный жизненный опыт. К тому же он редко бывал дома. Родители не сидели друг у друга на носу, не смотрели вместе с утра до вечера телевизор. Каждая встреча была для них праздником. А еще отец был снисходителен к женским капризам. Он всегда смотрел на маму с любовью и на всю ее глупую болтовню отвечал одной фразой: «Лилечка! Какая же ты мудрая!»
-- Простите, может это очень личное, но почему же Лидия Владимировна больше не вышла замуж? Ведь такая красивая женщина! И она же была еще молода, когда умер Александр Николаевич. Наверняка эту цитадель многие штурмовали.
-- Мало ли кто и что штурмовал. Мама однажды сказала мне: «Я знаю, что могу встретить мужчину, который доставит мне какую-то сексуальную радость, но кто мне утром поцелует руку?»
-- Что для вас счастье?
-- Это просто. Счастье — это любовь! Когда ты кого-то любишь, ты, а не тебя. Когда тебя любят, хорошо, но когда любишь ты, любишь жизнь, родителей, память о них, своих детей, внуков, тогда ты счастлив.
2804Читайте нас у Facebook
