Бруно Монсенжон: "Рихтер сыграл первые ноты с такой силой, что рояль... сдвинулся с места"
Известный французский скрипач Бруно Монсенжон стал режиссером около ста фильмов о выдающихся музыкантах нашего времени. Он относится к числу тех немногих, кто определил векторы развития кино во второй половине ХХ века. Его работы демонстрировались на ведущих кинофестивалях, отмечены большим количеством престижных наград, в том числе и золотой премией FIPA.
В рамках торжеств, посвященных столетнему юбилею Святослава Рихтера, известный француз побывал в Одессе.
*Бруно Монсенжон (фото автора)
— В Одессе я был в 1993 году, когда работал над фильмом о Давиде Ойстрахе, — говорит Бруно Монсенжон. — Я отыскал дом, в котором родился Ойстрах, походил по улицам и потом уже смело давал указания оператору, что и как следует снять для фильма.
— Бруно, как вы пришли в музыку, в кинематограф?
— С детства я не просто любил музыку, я был ею одержим. Первые мои музыкальные впечатления — прослушивания записей Иегуди Менухина. Скрипач рассказывал, как его принимали на гастролях в Одессе: «Зрители заходили не только для того, чтобы меня приветствовать, поздравить с успехом, а также интересовались, какими пальцами я достаю те или иные звуки. Они все там — скрипачи».
Второй музыкант, покоривший меня, девятилетнего, Давид Ойстрах. Исполненный им во Франции пятый концерт Моцарта (последний ля-мажорный аккорд), поверьте, до сих пор в моей голове. Волосы, вернее, их остаток у меня встают дыбом.
Затем я слушал его концерт в Париже и пребывал в состоянии культурного шока. Специально пробрался за кулисы, чтобы пообщаться с великим музыкантом. Русского языка я не знал, а он мне сказал: «Мальчик, если ты хочешь со мной общаться, выучи русский». Я это и сделал. Точно так же, как впоследствии освоил английский, немецкий, итальянский.
Ближе мы познакомились на фестивале Пабло Казальса, который проходил на юге Франции. Ойстрах взял напрокат маленький автомобиль «Пежо», и мы вместе путешествовали по горным дорогам. После этого я уже не пропускал ни одного его концерта во Франции. Ойстрах — скрипач неповторимый! Музыкант только брал в руки инструмент, как на сцене, в зале начиналось что-то невероятное. Он был огонь, пожар в хорошем смысле этого слова. Его руки, его слух выжимали из инструмента звук невероятного качества. Ойстрах был не только человеком высочайшей музыкальной культуры, но еще очень интеллигентным и необычайно щедрым. Короче говоря, не типичный представитель народных масс СССР. Потому и фильм о нем я озаглавил со знаком вопроса: «Давид Ойстрах, народный артист?» Сын скрипача, также известный музыкант, Игорь Ойстрах произносит в фильме такую фразу о своем отце: «Он ведь не в Карнеги-холле начинал, а в маленьких городах Украины».
— Вы, насколько известно, также начинали не с Карнеги-холла?
— Естественно. Я не имею морального и фактического права сопоставлять себя с выдающимися личностями. Мне повезло, сама жизнь сводила меня с ними. Таким образом я пришел на телевидение, затем — в документалистику.
Поначалу в этом помогали случайности. Например, со Святославом Рихтером. С его музыкой я познакомился еще в 1966 году, на концерте в Париже. Огромный зал был набит битком, но еще добавили стулья на эстраде, и я сидел рядом с роялем. Вышел Рихтер и еще стоя сыграл первые ноты. Но с такой силой, что рояль сдвинулся с места и порвало струну. Тем не менее он продолжил выступление, закончил сонату Прокофьева и вернулся в кулисы. Струну поменяли, но Рихтер не продолжал программу — он исполнил ту же сонату на настроенном инструменте. Это произвело на меня очень сильное впечатление.
Лично мы познакомились в начале 1970-х, затем повстречались на его фестивале во французском городе Туре. Рихтер нашел там амбар XII века — в нем проходили концерты. Каждый год он собирал своих друзей и играл камерную музыку. Я впервые был с венгерским пианистом Золтаном Кочешем, мы играли вместе. Помимо прочего, переводил для Кочеша и Рихтера — с английского на русский.
— Вы стали единственным в мире режиссером, снимавшим Рихтера в домашней обстановке.
— Мы работали в течение двух лет. Все было спонтанно, без какого-либо замысла. А над сбором материалов для фильма я трудился четверть века (!) — с момента знакомства и до самой кончины маэстро. Случались дни, когда Рихтер был в депрессивном состоянии, уставшим. Однако он привык к нашему постоянному общению, был абсолютно открыт, доступен. Постепенно, без всякого давления, он принимал идею о возможном фильме.
— Как вам кажется, на родину его не тянуло?
— Он был настоящим скитальцем. Прожив три года в Париже, стремился куда-то еще. Выбрал Вену, попав в которую, впал в полное отчаяние. Его гражданская жена и друг по жизни Нина Дорлиак (оперная певица, педагог, народная артистка СССР. — Авт.) очень встревожилась, говорила, что он не хочет обратно в Москву, ему нужно куда-то на юг. Возможно, в Италию, но там нет нужных медиков… Она сказала, что хорошо бы обосноваться на время на юге Франции, и тогда я предложил им поселиться в небольшой квартире моего отца, в Антибе, на Лазурном берегу. Там Рихтер прожил последние полгода своего пребывания во Франции, до того, как вернулся в СССР в июле 1997 года.
Именно в Антибе мы смогли работать, фиксируя все на небольшую кинокамеру. Оператора я представил как своего ассистента. Рихтер не желал видеть аппаратуру, поэтому мы ставили камеру, а оборудование тянули через террасу до кухни, где находился оператор, который все контролировал. Позже выяснилось, что музыкант лишь делал вид, что не замечает камеры.
— Негодовал?
— Всякое случалось. Но мы сработались. Святослав Теофилович разоткровенничался, рассказывал, например, как играл на похоронах Сталина: «Мне все было там ужасно противно. Помню отвратительный момент. Уже скоро должны выносить гроб. Дирижировал Мелик-Пашаев, и он начал опять 6-ю симфонию Чайковского. И как только пошла разработка, на самом неподходящем месте он вдруг прекращает, и духовой оркестр начинает траурный марш Шопена. Это такая была мерзость». Помнится, он тогда сказал мне: «Все мои воспоминания… Я их почти ненавижу». Но без воспоминаний не было бы ясного представления об этом человеке. Увы, очень многое в отснятом фильме осталось за кадром.
Достаточно сказать, что мы часто ужинали вместе. По дороге в ресторан за рулем был я, а он сидел рядом и указывал, куда ехать, — весь Лазурный берег он знал наизусть. Рассказывал, как вместе читали новую симфонию Шостаковича. Композитор постоянно наливал ему коньяк, после чего Рихтер ушел совершенно пьяным. Он упал на тротуаре, провел там пять часов в снегу, а затем пошел к пианисту Нейгаузу. Супруга Нейгауза налила ему еще вина. Под воздействием алкоголя Рихтер спал два дня.
Фильм о Рихтере я монтировал 26 раз. В конце съемочного процесса, весной 1997 года, Рихтер вдруг сказал мне: «А вы знаете, что у меня была маленькая любительская камера? Я купил ее в Америке. У меня дома лежат 23 катушки съемок. Езжайте в Москву, вы можете все это привезти, мы посмотрим записи вместе». Конечно, я сразу полетел в Москву. Рихтер объяснил мне, где находились эти катушки, в каком шкафу. Я привез их в Париж, и мы провели с маэстро в его комнате в гостинице часов восемь. Большая часть была снята не им, он объяснял мне: «Здесь я во Франции, а это было в Америке…» Благодаря ему я идентифицировал все, что мог.
30 июня 1997 года я показал Святославу Теофиловичу еще не смонтированный фильм. Рихтер очень внимательно посмотрел и сказал: «Это я». Эти два слова для меня были и остаются высшей похвалой, которую я когда-нибудь слышал о своей работе.
Он поинтересовался, когда можно будет завершить наш проект. Я ответил, что через недельку могу приехать с несколькими кинооператорами, чтобы ускорить процесс. Пианист смутился, пояснив, что не любит шумиху и попросил отложить. Я предложил август, но он парировал: «Может быть поздно…» Я предположил самое худшее, что, наверное, отразилось на моем лице. Рихтер это заметил и сказал со свойственной ему очаровательной улыбкой: «Могут быть концерты».
— Это была ваша последняя встреча?
— Увы. Я заканчивал ленту уже после кончины маэстро. Там есть такие слова Рихтера: «Ну, конечно, Шостакович был сумасшедшим! А я бы так хотел быть сумасшедшим, но я абсолютно нормальный человек».
Весь этот фильм был выстрадан. Он демонстрирует истинное лицо Рихтера, а не красивую икону, которую пытались сделать из этого гениального человека.
А ведь фильм чуть было не убили. Я преклоняюсь перед продюсерами, которые сделали все возможное, чтобы его спасти, сохранить для зрителей. Во-первых, это очень серьезные финансовые траты по созданию ленты. Во-вторых, из-за огромного количества архивных материалов необходимо было приобрести право на их использование. На это выделяется определенный срок, навсегда такие права не дают, даже за очень большие деньги. В-третьих, аналогичные права должны приобрести дистрибьюторы, желающие крутить ленту в кинотеатрах, по телевидению.
Это проблема абсолютно всех лент, в которых есть архивные материалы. Например, в фильме есть короткий эпизод, где Рихтер исполняет второй концерт Брамса, совместно с берлинским оркестром под управлением Лорина Маазеля. Так вот, немецкий телеканал, который обладал авторскими правами на эту двухминутную запись, запросил за ее использование 50 тысяч евро. Еще дальше пошли в Москве, там просто обезумели, затребовав за несколько минут документальной записи Рихтера миллион рублей.
— Бруно, не потому ли вы решили создать «Запрещенные ноты»?
— Я давно хотел сделать фильм об истории советской музыки, создававшейся в очень непростой атмосфере. Откуда у музыкантов такая раскрепощенность, свобода в несвободной стране? Она была внутри их самих. Собственно, об этом повествует фильм. Можно провести параллели с великим Бахом, который сумел преодолеть препоны церковного мира. Советский Союз был загадкой для меня. Ведь именно там развивалась одна из наиболее интересных и богатых музыкальных традиций ХХ века. Как так может быть: почему талантливый народ подчиняется системе, которая не только порождает мучения, но и выявляет лучшие качества людей?
Как ни странно, музыкальное будущее я связываю с Украиной. Не потому, что сейчас нахожусь здесь и хочу сделать комплимент. В вашей стране есть очень способные молодые люди. Могу назвать одного из лучших, на мой взгляд, скрипачей нашего времени — Валерия Соколова. Я сделал фильм о нем, когда ему было только 17 лет. Впервые услышал его в школе Менухина в Англии, куда меня пригласили играть и показать один из фильмов. Признаюсь, был шокирован. Думал, что больше в своей жизни не услышу такой звук, потому что Менухин и Ойстрах уже умерли.
2030Читайте нас у Facebook
