Александр Ройтбурд: "Я художник потерянного поколения" (фото)

8:00 — 31 жовтня 2015

Інф. «ФАКТІВ»

В столице открылась выставка «Живая натура» известного украинского живописца

Александр Ройтбурд — не только один из самых значимых и успешных украинских художников, но и один из самых интересных собеседников.

ВІДЕО ДНЯ

С конца 80-х годов он активно развивает современное искусство в Одессе, Киеве, Москве, выставляется в Европе и США. Работы Ройтбурда находятся в киевском Национальном художественном музее и «ПинчукАртЦентре», московской Третьяковской галерее, питерском Русском музее, нью-йоркском МОМА, а также крупных музеях Одессы, Дарема, Любляны и других коллекциях. Шесть лет назад его картина «Прощай, Караваджо» была куплена на аукционе Phillips за рекордные на то время для украинского арт-рынка 97 500 долларов.

Ройтбурд — активный участник событий на Евромайдане. «Я не боевик самообороны, я фланирую, встречаюсь с людьми, общаюсь, — говорит он. — Как художнику мне важно накопить впечатления, чтобы писать». Накопив, пишет несколько драматичных полотен и становится активным блогером в «Фейсбуке», публикует свои остроумные мысли по поводу событий в стране и быстро завоевывает популярность интернет-аудитории.

Мэтр встречает меня в своей квартире-мастерской на Подоле, где в последнее время бывает редко. Ройтбурд — одессит, обживает новую мастерскую в родном городе и заглянул в столицу на открытие своей выставки на несколько дней. Лежа на диване и покуривая электронную сигарету, художник рассказывает о том, почему украинская культура до сих пор воспринимается многими как провинциальная, как адаптируются российские интеллигенты и интеллектуалы к новым реалиям, а также о жизнелюбии свежих картин и своей тяге к уединению.

*Работа «Ритуальный автопортрет»

«Бывает, неделями не выхожу из дому»

— Вы не скрываете, что в последнее время все чаще тяготеете к уединению. Вместе с тем на презентацию вашей выставки пришло очень много людей — галерея и двор были переполнены. Как вы справляетесь с жаждущей внимания тусовкой?

— Некоторая публичность необходима, — говорит Александр Ройтбурд. - Но я постарался и совместил два неизбежных зла — открытие выставки и свой день рождения, чтобы два раза не вставать (недавно художнику исполнилось 54 года. — Авт.). Человек 20−30 я очень рад видеть, а потом выключаюсь. У меня начинается выпадение из памяти: кто был, кто нет, кто что подарил… Туман мягко застилает, осаждает. Включается полуавтоматический режим. Раньше я действительно гораздо больше любил шумные сборища. А теперь, бывает, неделями не выхожу из дому. У меня есть электронно-вычислительная машина, в ней — удивительная социальная сеть «Фейсбук». И я пишу туда то, что кажется мне важным.

— Почему здесь, в киевской квартире-мастерской, вам пишется хуже, чем в одесской?

— В киевской мастерской я за многие годы уже выписал всю энергию. А в Одессе пространство новое, необжитое. Оно провоцирует наполнить его новыми переживаниями, эмоциями, муками, радостями. Обжить мастерскую — как разносить новые туфли. Но эротичнее.

*В своей киевской мастерской

— Недавно у вас украли картину. Как это произошло?

— Уже более 30 лет я не вешаю на стены свои работы. Но тут нашел в закромах одну картину и понял, что это некий мой талисман, что с этой работы я начался как художник. До этого пробовал себя в разных стилях, а тут написал картину и осознал — вот мое. Повесил ее, уехал в Америку, а когда вернулся, квартира была ограблена. И единственной картиной, которую унесли, оказалась эта. Хотя есть у меня вещи, которые стоят дороже.

— Вы когда-нибудь плачете?

— Плакал иногда. Как правило, это было сочетание алкоголя с любовными переживаниями.

— Под впечатлением от происходящего на Евромайдане, на который вы регулярно выходили, вы написали несколько работ, посвященных трагическим событиям. А вот ваши свежие натюрморты — это прямо-таки ода жизни.

— «Живая натура» с политическими событиями уже никак не связана. 19 февраля 2014 года я находился здесь, дома, у меня был включен Интернет, доносились звуки выстрелов. За свою безопасность страшно не было. Но колотило от переживания трагизма, разлитого в воздухе. Тогда я взял кисточку и написал «Резню на Хиосе».

*Работа «Резня на Хиосе»

И все же художник чувствует внутренний трагизм бытия вне зависимости от происходящего. События — лишь повод его осмыслить. Практически всю свою жизнь я работал в тяжелых землистых гаммах — в аскетичном глубоком цвете мне комфортнее. А сейчас вот захотелось иначе.

Люблю пример Израиля — государства, которое со дня своего существования находится в состоянии либо войны, либо террора, либо потенциальной угрозы. И тем не менее люди живут полноценной жизнью. Не занимаются садомазохистским смакованием опасности, в которой они пребывают. Они создают экономику, искусство, смеются, танцуют и сексуально раскрепощены.

— В начале 2000-х ваша выставка «Распятый Будда» наделала в Киеве много шума. Религиозные люди даже срывали афиши мероприятия. За 14 лет реакции общества на современное искусство как-то изменились?

*Работа «Распятый Будда»

— Раньше любая написанная мной обнаженная женская фигура вызывала волну недовольства: мол, чего он лезет вообще в искусство со своими провокациями? А сейчас уже все свыклись с тем, что я художник и мне можно. Да и разве секс — это что-то нехорошее? Я не считаю половой акт неприличным.

Как не стремлюсь понимать зашоренное сознание, независимо от того, чем оно зашорено — религией, национализмом, социализмом, гомофобией. Любая жесткая система, в которую можно уложить свои взгляды, мне неприятна. Если человек не чувствует самоценности и собственной значимости, у него возникает необходимость отождествить себя с какой-то спасительной идеей, ценностью, запретом. Это повышает его самооценку.

«Десятилетиями переводы на украинский язык были запрещены»

— В наблюдениях за тем, что происходит с российским обществом, особую печаль вызывает тот факт, что даже умные, образованные, интеллектуальные люди поддаются действию пропаганды. Писатели, публицисты, ученые, актеры, режиссеры. Почему?

— Эти люди не стали глупее. Но хочется ведь кушать. А чтобы кушать, надо существовать в какой-то системе и ей соответствовать. В институте я писал дипломную работу о художнике Юрии Егорове, но начать ее мне надо было с цитаты товарища Андропова. И желательно что-то из Ленина и Маркса. Тогда этот диплом считался хорошим. Что писалось дальше, уже мало кого волновало. На другом уровне этот ритуал существует в России и сегодня.

Ну и потом, в России Путина спасителем считают плюс-минус 85 процентов населения. Даже если статистика привирает, это все равно большинство. Из тех, кто с этим не согласен, далеко не все либерально настроены — есть оппозиция националистическая, монархическая, имперская, белосотенная, исламская. Иных остается узкий сегмент, и этим людям очень трудно называть черным то, что абсолютное большинство считает белым. Это тяжело для психики. Ну один раз сказал, что черное. Ну второй. А потом это очень утомляет. Белое так белое. И сразу улучшается пищеварение, сон — это защитные реакции организма. Человек попадает в стадо, где принято издавать определенные звуки. И он сам начинает их издавать. Это адаптационный рефлекс. Так что этих людей можно только пожалеть.

Думаю, если бы последние 20 лет россиян массово и усиленно просвещали, пропагандировали ценности прав и свобод, а не войны и совка, то вся эта толпа пользовалась бы другой риторикой и смотрела бы на вещи иначе.

Большинство моих московских друзей сохранили адекватность в оценке происходящих событий и отношении к Украине, Крыму, войне. То есть среди деятелей современного искусства 85 процентов — это другие 85 процентов. Те, кто не поддались влиянию абсурда.

— Долгие годы сначала при Советском Союзе, а потом уже из независимой Украины многие представители украинской культуры стремились уехать в Москву. Нашу страну называли «культурным болотом», провинцией…

*Работа «Тарас Шевченко» из серии «Если в кране нет воды»

— Уезжали, потому что когда в Москве стригли ногти, в Киеве рубили пальцы. Истребляли, сажали, запрещали, и все пассионарное и здоровое отсюда стремилось сбежать. Сейчас пальцы не рубят, но наш политикум привык комфортно существовать, не испытывая потребности в такой ненужной вещи, как культура.

Десятилетиями украинской культуре отводили место «шароваров» и «вареников». Украинский язык то запрещали совсем, то смягчали запреты, но неизменным оставалось то, что были запрещены переводы на украинский. Гегеля, Байрона, Шекспира не было шансов узнать через украинский язык, только через русский. Окно в мир — только через язык империи. Украинским языком разрешалось описывать картинки малороссийского быта. И это настолько въелось в сознание, что-то гетто, в которое заперла украинскую культуру империя, сегодня воспринимается как национальные особенности, которые «ми мусимо плекати». Мол, это наше. И вот уже президентскую стипендию получает мастер плетения брилів. Шевченковские премии получают те, чьих работ украинцы не знают. В то же время художники действительно интересные в сегодняшнем контексте даже как кандидатуры не рассматриваются. Если внести на рассмотрение Шевченковского комитета кандидатуру Тистола или Савадова, сидящие в жюри как минимум испугаются.

— Что и как поменялось в украинской культуре после революции и со сменой власти?

— В Одессе с приходом Саакашвили появился какой-то элемент надежды, ожидание чего-то. Но в культурном плане — это по-прежнему глубоко провинциальный город в глубоко провинциальной стране. Вся украинская культура по-прежнему находится в глубокой жопе.

После выборов 2014 года министром культуры был назначен Евгений Нищук. Я его никогда не идеализировал, но это человек, который понял предел своей компетенции и функции, осознал, что он не демиург, а управленец. И что если он хочет развивать, ему нужно опереться на экспертное сообщество. Это было революционное решение. Я несколько раз с ним общался и ни разу его не спрашивал, насколько он компетентен в современном визуальном искусстве. Это неважно. Когда в свое время Марат Гельман боролся с Лужковым и его страстью к скульптурам Церетели, он сказал замечательную фразу: «Я вполне допускаю, что личный вкус мэра Берлина или Лондона еще хуже, чем у Лужкова. Но это никак не отражается на тех процессах, которые происходят в сфере культуры этих городов». Профессионализм не может опираться на личные вкусы.

В Украине до сих пор работают механизмы, сконструированные в эпоху великого перелома, в начале 30-х годов, когда создавалась сталинская система. Основной функцией искусства было обслуживание партийной идеологии. Сегодня идеология ушла, на ее место пытаются поставить то религию, то национализм, то абстрактную Европу, которая не имеет ничего общего с Европой настоящей. Но по факту место пустует, а механизм остался тем же — обслуживающим. Еще одна функция культуры -- развлекательная. После того как министр культуры Кириленко, вступая в должность, первым делом взялся за «важнейший» для культуры вопрос и наградил «атошников» походом на оперу «Наталка Полтавка», у меня наступила серьезная депрессия…

*Работа «Молодая женщина в испанском платье»

«Последняя закупка в коллекцию Национального художественного музея произошла в 1989 году»

— Украинцам не нужна культура?

— Украинцам, может, и нужна. А вот пацанам, которые рулят страной, — не очень. Они сами о себе в глубине души думают как о людях второго сорта, а соответственно — и о нас. Москва закончилась, а Европа еще на это место не стала. У государства нет культурной политики, потому что государство не понимает, зачем эта культура нужна. Вот президент подарил нам всем указ о патриотическом воспитании. Большего совка, по-моему, даже при совке не было.

— Объясните конкретнее, какой вы видите осмысленную стратегию культурной политики в Украине?

— Во-первых, я бы разделил между собой два направления -- охрану культурного наследия (процесс консервации) и культурную модернизацию (процесс развития). Во-вторых, нужно принципиально иное финансирование.

В больших городах должны открываться новые театры и музеи — каждая эпоха требует своего театра и музея. Сколько их открылось в Киеве за годы независимости? И это столица. Что же говорить, например, о Полтаве или Виннице? Основа коллекции Национального художественного музея — это произведения искусства, закупленные советской властью. Последняя закупка произошла в 1989 году! За годы независимости ни одной системной закупки наша страна не произвела. То есть она похоронила свою культуру. И я художник потерянного поколения.

*Работа «Последний день Помпеи»

Аналогично не нашлось в Украине места для современных театральных режиссеров — Андрея Жолдака, Влада Троицкого. Троицкий пришел в старый театр на Подоле с дружелюбной программой реформ, и через три дня его врагами стали все — от народных артистов до уборщиц. Подобная ситуация в Одесской опере — пришел Сергей Проскурня, его выгнали с криками, мол, поставьте нам Алексея Ботвинова. Поставили. Но как только и Ботвинов начал что-то менять — его выгнали так же, как Проскурню. В Киевской опере не нашлось места признанному во всем мире Денису Матвиенко. В театре царит посредственность. И если это нереформируемо, то надо оставлять эти театры тем, кто там всю жизнь варится, и строить рядом новые, для нового поколения.

В Одессе при моей жизни был построен один театр — оперетты. Оперетту, возможно, имеет смысл поддерживать в Вене и Будапеште, где она — часть национальной традиции. В остальном же мире оперетта давно трансформировалась в мюзикл — коммерческое искусство, которое собирает миллионы зрителей и рентабельно. Гонорары звезд мюзиклов превышают месячный бюджет украинского театра оперетты. А наши театры продолжают существовать и выживать на госдотациях.

Мало кто в Украине рассматривает как бизнес и кино. При Януковиче, по слухам, половину из выделенного государством бюджета на фильм приходилось отдавать на откат. Да найдите продюсера, снимите фильм с бюджетом в сто миллионов долларов. Пригласите звезд мирового масштаба, на которых пойдут люди. И вы окупитесь и заработаете. А если вы снимаете малобюджетное идеологическое кино — это выброшенные деньги.

— На что же мы, строя новую украинскую культурную идентичность, должны опираться?

— На проект будущего. Прошлое подтянется. Россия, кстати, больше смотрит в будущее, чем Украина. В России многие из тех художников, с которыми я начинал, давно «музеефицированы» и признаны на государственном уровне. А мы тут — популярные маргиналы. И в Москве, и в Питере в музеях есть отделы современного искусства, новейших течений. И в Третьяковке, и в Эрмитаже, и в Русском музее. У нас -- нет. Когда-то лет десять назад Мария Задорожная из Национального музея собрала художников и попросила подарить для музея по работе. Я спросил, где они будут находиться — в постоянной экспозиции? «У нас нет такой возможности», — был ответ. Тогда какой смысл дарить? Покупайте. «А у нас нет таких денег». Позже был найден банк, который купил картины и подарил их музею. Замечательно, хотя в ту коллекцию попали случайные вещи.

Системной академичной коллекции украинского искусства нет. А все, что не куплено, потеряно для истории. Михаил Терещенко собирал свою коллекцию, выстраивая цельную картину. Третьяков свою коллекцию конструировал. Он видел в художнике потенциал и покупал у него картины в таких масштабах, что художник благодаря этому мог не писать на заказ, не размениваться на обслуживание частных вкусов, а искать, щупать, расти.

Кто-то из импрессионистов сказал: «Художником невозможно стать на природе, художником становятся в музеях». Этого-то и не понимает никто из чиновников нашей страны. Художник рисует дерево не потому, что он видит дерево. А потому что он видит в музее, как другой художник нарисовал это дерево. И хочет сделать иначе, по-своему. Для развития культуры необходимы институции.

— Литератор и художник Лесь Подервянский убежден, что Украине вообще не нужно министерство культуры. Зачем вам, артистической личности, государственные программы?

— Хотелось бы очень, чтобы происходили правильные вещи в масштабах страны. Большие проекты, хорошие музеи, украинское биеннале — непровинциальное. Чтобы художественное сообщество само генерировало новые смыслы. А пока этого нет, мне остается сосредотачиваться на индивидуальной практике…