Полковник ВСУ Владимир Горбатюк: «Когда на торжествах называют фамилии погибших ребят, многие офицеры с трудом сдерживают слезы»

«Я видел людей, которые действительно совершали подвиги»

— Владимир Дмитриевич, с наступающим праздником. Начну разговор с фразы: «Спасибо за вашу службу». Именно такими простыми искренними словами вы в 2017 году, инициировав накануне Дня защитника Украины флешмоб, предложили приветствовать каждого встреченного военнослужащего. Многие с удовольствием это делают до сих пор. Как будете отмечать праздник?

— Знаете, мое поколение родилось и выросло в Советском Союзе. Мы помним, как 23 февраля отмечали День советской армии. Теперь же, слава Богу, у нас появились свои праздники, причем имеющие глубокие исторические корни. Для всех патриотов и всех военнослужащих День защитника Украины — настоящий праздник. К сожалению, он дался нам кровью и потом. Многие в этот день вспомнят друзей, которых уже нет с нами.

— Из вашего близкого окружения кто-то погиб на этой войне?

— Без преувеличения и без пафоса каждую потерю я воспринимаю как потерю кого-то родного. Одна из первых утрат, с которой потом началась череда, — это старший сержант Александр Нехай из 72-й бригады. Мы с ним дружили. Очень светлый человек. Он был сапером от Бога. Он погиб 14 июля 2014 года под Амвросиевкой, подорвавшись на взрывном устройстве…

— Кто-то из писателей сказал, что война сродни проявленному негативу — обнажает и самые лучшие, и самые худшие качества человека.

— Согласен. Война дала возможность раскрыться всем качествам. Было немало случаев, когда пасовали в бою храбрые, казалось бы, офицеры или солдаты. И наоборот. Вроде бы робкие и несмелые парни делали чудеса.

Я видел людей, которые действительно совершали подвиги. Например, на Светлодарской дуге летом 2015 года, когда завязались бои за взводный опорный пункт «Муравейник» и по нашим ребятам непрерывно работала вражеская артиллерия, они давали просто неистовый отпор и контратаковали, хотя в такой ситуации многие просто залегли бы в окопы и просили о помощи. Я очень хорошо видел тот бой, находясь метрах в 400. И таких примеров очень много.

Известно, что в 2014 году некоторые офицеры любыми правдами и неправдами пытались не выполнять задачи. Такое ведь тоже было. А я знаю офицера, который до войны был обычным начальником клуба. И вот ему дали роту, которую сформировали относительно недавно, и ее надо было повести в бой. У него на глазах появились слезы, но он, сцепив зубы, справился с заданием. И после этого не хвастался этим и не требовал какого-то признания.

— Мужчины на войне плачут?

— Обязательно. Слезы бывают и от отчаяния, и как чисто физиологическая реакция после серьезного боя, и когда теряют побратимов. Вместе с тем, как бы это парадоксально ни звучало, слезы — это возможность дать эмоциям выйти наружу, а не накапливать в себе. Плач на войне — это совсем другое, нежели в мирной жизни. Это нормально.

Даже сейчас, когда на каких-то торжествах называют фамилии погибших ребят, не только я, но и многие офицеры с трудом сдерживаемся. У каждого из нас свои воспоминания, свои, если хотите, укоры — где-то кого-то не уберег, где-то мог не приказать и человек жил бы. Это переживания на всю жизнь.

«Эта война началась не в 2014 году»

— О вас очень мало информации. Почему вы решили стать военным?

— Я родился в поселке городского типа Тывров Винницкой области. Папа у меня пожарный, мама работала продавщицей в универмаге.

В детстве мечтал стать десантником и носить голубой берет. Недавно осуществил свою детскую мечту — в День территориальной обороны совершил парашютный прыжок.

После школы поступил в Одесский институт сухопутных войск.

— Родители не были против такого выбора?

— Нет. Они и тогда очень гордились мной, а сейчас тем более. Хотя мама, естественно, очень переживает, когда я на фронте.

После института прошел все карьерные ступени. Попал в хмельницкую 15-ю отдельную механизированную бригаду (к сожалению, ее расформировали), потом был командиром роты 72-й бригады, начальником штаба 30-й бригады, в 2008 году участвовал в миротворческой миссии в Косово. После учебы в военной академии был командиром батальона и заместителем командира 72-й бригады. Война застала меня в Косово, там служил командиром контингента. С 2014-го по 2017 год был заместителем командира и командиром 54-й бригады (эта бригада сражалась на Светлодарской дуге. — Авт.). Затем выпала возможность учиться в военном колледже в Вашингтоне.

— Ничего себе!

— Когда я с бригадой был на фронте, к нам приехал военный атташе Соединенных Штатов Америки. Они предоставляли и предоставляют до сих пор военную помощь Украине. И вот мы с офицерами классно придумали, как применить некоторые американские силы и средства. Ему реализация нашей идеи очень понравилась. Пообщался с ним на ломаном английском. Он спросил, не хотел бы я учиться. Безусловно, я сразу согласился. Меня не очень охотно отпустили, тем не менее я поехал. С гордостью могу сказать, что защитил диплом магистра национальной безопасности Соединенных Штатов Америки. После возвращения был назначен заместителем командира корпуса резерва, а с апреля этого года — заместителем командующего Оперативного командования «Захід» (охватывает территорию Закарпатской, Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской, Черновицкой, Волынской, Ровенской, Хмельницкой областей; штаб командования размещается в Ровно. — Авт.).

— Когда закончится война? Руководство страны то заявляет, что «надо просто перестать стрелять», то обещает завершить боевые действия до конца этого года, а на днях было сделано заявление, что это произойдет до конца каденции Зеленского.

— Эта война началась не в 2014 году. Она периодически то разгорается, то тлеет. Она никогда не закончится. Мы всегда будем бороться за свою независимость. Вопрос в том, как будем себя в этой борьбе показывать. Мое личное убеждение, что все затихнет, когда большинство украинцев поймет, что относительный мир наступит, если наша страна станет сильной.

Известный американский писатель Роберт Грин свою книгу «33 стратегии войны» начал с такой мысли: нас со школьной скамьи учат мирному сосуществованию, а те, кто ведет себя агрессивно, всегда будут в одиночестве и под санкциями, что хорошие люди — это мирные люди. Нас не готовят к настоящей жизни, не готовят к борьбе за свою страну, а ведь это следует делать с детства.

— Вам на фронте приходилось общаться с российскими офицерами? Может, в плен брали или переговоры вели.

— Нет, видел только мертвых.

— Много?

— Немало. А один раз, когда мы забирали тело нашего побратима из 72-й бригады, видел россиян на расстоянии — они ехидно усмехались. Близко общаться не пришлось. Возможно, слава Богу, потому что вряд ли сдержался бы.

«Каждый, кто отправляется на передовую, понимает, что может не вернуться»

— Сейчас на фронте очередное перемирие. На ваш взгляд, оно может продлиться долго?

— Отвечу так: можно бороться, чтобы выиграть, а можно — чтобы не проиграть. Это существенная разница. Когда делаешь все для победы — это одно. А когда делаешь все для того, чтобы просто не проиграть, — совсем иное. Я не знаю всей картины, но верю, что у нашего высшего руководства есть видение, как развязать этот тугой узел.

Ситуация в Нагорном Карабахе показывает, что перемирие может продолжаться и 30 лет, но в конце концов снова наступает горячая фаза. Конечно, то, что на фронте не гибнут люди, очень позитивно. Но замороженный конфликт, на мой взгляд, это путь в никуда.

— Вы долгое время провели на фронте. Как складывались отношения с местными жителями?

— Как правило те, кто симпатизировал украинской армии, проявляли свои чувства и помогали нам скрытно. Их было не меньше, чем тех, кто явно противился нам.

В 2014 году старушки приносили нам домашнюю консервацию. Люди, которые имели какой-то свой бизнес, предлагали помощь. Помню, в Волновахе, мы несколько раз приходили в магазин, чтобы купить какие-то детали к машине, а нам их давали бесплатно. На рынке, где мы покупали какие-то фрукты, продавец брал за руку, куда-то волок и давал свежую рыбу. Таких случаев было очень много.

Знаю, что на оккупированных территориях у многих уже иной взгляд на так называемые «ДНР» и «ЛНР». Очень мало таких, кого ни в чем не убедишь, там уже клиника. Люди начали думать. Если им дать какие-то альтернативные точки зрения, они будут делать правильные выводы: может, что-то не так в этом «русском мире». Сейчас, к сожалению, у них только один источник информации.

— Случалось ли на войне, когда вы понимали, что все — надо писать эсэмэски родным и прощаться?

— Мыслей, что не выживу, не было. А переживания были очень тяжелые. Командир отвечает и за людей, и за ситуацию на своем участке фронта.

Однажды был случай, когда два дивизиона боевиков били по нам, вот просто в одну точку. Один дивизион стоял почти в центре Дебальцево, второй возле Углегорска. Отвечать нельзя, потому что там вокруг жилые кварталы, мирные люди. У меня было ощущение, что вроде я сам в эпицентре нашего расположения. Это очень сложно передать. Поймет лишь тот, что прошел через такое.

Скажу так. Каждый, кто отправляется на передовую, понимает, что может не вернуться.

Все, кто был на фронте, получают бесценный опыт. Никакая имитация боев на полигоне не дадут того, что ты ощущаешь в настоящем бою.

— Когда вы поняли, что на Донбассе — настоящая война?

— Даже дату назову. 8 марта 2014 года мы с батальоном 72-й бригады разгружались в Камыш-Заре Запорожской области. И вот появилась информация, что Российская Федерация там высадила свои крымские подразделения. И мы начали готовиться к какому-то отпору. Вот тогда я в первый раз почувствовал, что тут что-то будет, причем по-настоящему. Потом эта информация не подтвердилась. Мы тогда думали, что мы такие бравые хлопцы — за месяц-два покажем, на что способны.

— А когда осознали, что все очень и очень надолго?

— Когда весной 2014-го было принято решение, что мы возвращаемся из Косово, киевляне мне сказали: «К сожалению, вас выводят». Я отреагировал: «А чего это к сожалению? Совсем не к сожалению. Мы люди военные, должны быть там, где трудно». В ответ услышал: «Да ты все равно туда уже не успеешь, там все закончится до вашего приезда».

И вот мы прилетели. Нам прямо на аэродроме сказали, что все плохо, даже не дали домой съездить на день-два после четырех с половиной месяцев командировки. Посадили в грузовики, и мы разъехались по своим частям. Я вернулся в свою 72-ю бригаду. Они как раз выходили под Волноваху. Вот тогда стало понятно, что это надолго.

Хотя все-таки теплилась надежда, что все быстро закончится. Иногда даже мысли совсем уж детские допускали — хотелось, блин, вернуть все назад. Но такими, какими были раньше, уже никто не будет. И жизни прежней тоже никогда не будет. Жаль, что мы с течением времени как-то самоуспокаиваемся.

— Большая война может случиться?

— Все возможно. Мы должны постоянно готовить себя к этому. А когда мы ждем мира… Вот ждем, ждем: «А когда уже мир?» Это порочная практика. Такая позиция очень тревожит.

— Какой лично вы видите победу в войне? Когда над админзданиями в Донецке и Луганске появятся украинские флаги? Или когда российские наемники покинут нашу территорию?

— Это само собой. Но я рассуждаю немножко глобальнее. Я вижу сильную страну, которая покажет всему миру, что ради своего спасения готова пойти на все.

У меня есть реальные, причем довольно амбициозные идеи, как победить в войне. Не могу их изложить, чтобы никто пальцем около виска не крутил. В Соединенных Штатах, где нас учили строить стратегию национальной безопасности, я эти идеи старался внедрять. Поверьте, они работают. Нужно четко понимать, что происходит, а не уповать на какие-то эфемерные мирные переговоры.

Читайте также: Генерал Сергей Кривонос: «Мы получили от НАТО сигнал, что не останемся один на один с врагом»

Читайте нас у Facebook

Зробіть «ФАКТИ»
обраним джерелом
у Google News