Анатолий Паламаренко: "За свою жизнь я перепас, кажется, всю скотину, которая только есть в мире"
Бархатный баритон народного артиста Украины Анатолия Паламаренко не спутаешь ни с каким другим. Впервые известный чтец вышел на сцену в восемь лет в клубе городка Макаров Киевской области. 52 года артист отдал Национальной филармонии Украины. Зимой, во время противостояния на Майдане, Анатолий Нестерович был одним из тех, кто поднимался на народную сцену и обращался к людям, собравшимся в центре столицы, с пламенными строками украинского гения Тараса Шевченко.
Паламаренко до сих пор выступает на сцене родной филармонии, параллельно преподавая в двух столичных вузах. Анатолий Нестерович говорит, что черпает силы и вдохновение у природы, поэтому все свободное время проводит в родном Макарове. Там же Герой Украины отпраздновал и 75-летие.
— День рождения я отметил в родовом гнезде, — рассказал «ФАКТАМ» Анатолий Паламаренко. — Это в 50 километрах от Киева. Там моя маленька батькiвщина, родной край. Собрались друзья, моя семья. У меня есть небольшой участок земли, где я поставил три морских контейнера. Получилась эдакая лесная сторожка, которая является примером нормальной философии для народного артиста, Героя Украины. Мне больше и не надо.
— Не знаю, правильно ли это, все-таки вы такой заслуженный человек.
— По жизни я следую философии Григория Сковороды: «Вас Бог одарил грунтами, но вдруг может то пропасть. А мой жребий с голяками, но Бог мудрости дал часть». Я неприхотливый, в отличие от моих коллег-эстрадников, которые и в советские времена предпочитали жить только в номерах люкс. А я, приезжая на гастроли, говорил: «Менi маленьку комiрочку, щоб тiльки мiг виспатись». Главным для меня всегда была свобода души и тела. Люблю выйти из хаты, стать посреди поля, взглянуть на небо, чувствуя, что живу в полную силу.
— Профессия, почести, звания сделали вас богатым человеком?
— Конечно. Свой первый автомобиль я заработал, разъезжая с концертами в паре с нашим знаменитым певцом Дмитрием Гнатюком. Давали по два выступления в день, только сорочки успевали менять, мокрые от пота. Мы друг друга дополняли. Я — словом и юмором, а Дмитрий Михайлович — великолепным голосом. Вот тогда я и скопил деньги на свою первую машину — «Запорожец». Причем не «горбатый», а самую последнюю модель. Ставка в филармонии поначалу у меня была небольшая — 9 рублей 50 копеек. Потом выросла до 11 рублей 50 копеек. За сольный концерт, когда приходилось по два часа стоять на сцене, платили тройной гонорар. В общем, зарабатывал неплохо. К тому же гастрольная жизнь тогда была насыщенной. Помню, литературный вечер, который я вел на украинском языке в Луганске, собрал полный зал. Это было в советские времена. Никто тогда не поднимал вопрос о языке.
— Помните свой первый концерт?
— Это была программа «Кайдашева сiм’я», которую я готовил к 125-летию со дня рождения Ивана Нечуя-Левицкого. Первый раз давал концерт в колонном зале филармонии. Волновался безумно! Репетировал свою программу в… общежитиях. Ходил к студентам разных вузов и читал «Кайдашеву сiм’ю». Когда завершал «концерт» в общежитии 30-й раз, понял, что могу выходить и на большую сцену.
— Вы родились в семье, которая не имела никакого отношения к искусству.
— Семья колхозников — бедных, несчастных. Нас было четверо детей, старшего брата забрала война. Ему исполнилось тогда 19 лет, а мне — четыре. До сих пор помню, как в нашей хате во время оккупации стояли немцы. Хата была большая, на восемь комнат. Отец рассказывал, что купил ее в революцию у одного предпринимателя за два мешка крупы. Война прошлась по нашей семье. Отец попал в концлагерь «Бухенвальд», сестру забрали в Германию остарбайтером, мы остались с мамой. На кухне я нюхал жестяные баночки от немецких конфитюров. До сих пор помню тот запах: земляничный и малиновый.
А один случай до сих пор у меня перед глазами. Мама топила печь, я стоял у окна, вдруг открывается дверь, заходит немец и начинает гладить меня по голове. А я полненький был, ладненький. Разозлился страшно, схватил со стены кнут, замахнулся и по голенищам со всей силы стал бить, приговаривая: «У-у-у, немец». Мама побледнела: «Пан, пан, малой, дурной». Немец постоял, посмотрел пронзительно, ушел, а потом принес мне шоколадку. Вот таким Анатолий Нестерович героем в детстве был. Знаете, часто вспоминаю эту историю последнее время, видя, как поднимается в народе наш непобедимый казацкий дух. Я счастлив и горд тем, что мы с вами — украинцы.
— Так от кого же передался вам талант?
— Моя мама обладала прекрасным голосом. А бабушка (ее мама) была артисткой на все село. Не было ни одного человека, которого она не скопировала бы. Прямо как Максим Галкин. Наверное, ее дар перешел и ко мне. А вот две сестры пошли в отца и совершенно не музыкальны. Уже во втором классе я выступал на концертах. Помню, как на школьной сцене читал отрывок из «Тараса Бульбы»: «Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество…» Я был очень упитанным, наверное, поэтому меня и выбрали на роль Тараса Бульбы. Читал громко. Мне казалось, что все замолкли и слушали завороженно.
Со школьными выступлениями пришла ко мне и местная слава. Я был участником агиткультбригады, которая после войны ездила с концертами по соседним колхозам. Когда выступление заканчивалось, председатель колхоза обязательно говорил кладовщику: «Дай ребятам кусок сала, бутылку подсолнечного масла и хлеба». Для нас это было самым большим гонораром. Времена-то голодные, я получал какие-то гроши за то, что был пастухом. За свою жизнь, кажется, перепас всю скотину, которая только есть в мире. Начал со своей коровы, потом перешел на свиней, телят, коз, закончил лошадьми. Корова в нашей семье была главной кормилицей. Правда, в голодные годы пасти ее было негде. Если потопчет рожь, то от колхозного звеньевого будет тебе смерть. Тогда за торбу колосков могли посадить в тюрьму на десять лет. Но есть очень хотелось, и мы, пацаны, по ночам выбирались на «охоту». Знали, где растет колхозный горох. Ночью подкрадешься к полю, бух на пузо — и ползешь в грязюке. Зато с животом, набитым горохом. Вот такая была романтическая жизнь, серденько моє, у нашего поколения.
— Говорят, актерский факультет киевского театрального вуза поддался вам лишь со второго раза.
— Открою вам секрет. Я был народным артистом Макаровщины, все меня знали, и я решил поступать в столице. Накануне стояла холодная весна, и чтобы протопить хату, я копал торф в глубоченной яме. Простудился, и пошли у меня чиряки по лицу и всему телу. Вот с таким лицом я и приехал в Киев. Читал Маяковского: «И жизнь хороша, и жить хорошо». Но, видать, в тот год покрасивее меня были. Я решил испытать удачу в Белгород-Днестровском культпросветтехникуме и поступил. А год спустя, когда ехал через Киев домой в Макаров, зашел в театральный институт. Документы на прослушивание принимал ректор Семен Ткаченко. Я читал ему «Сон» Тараса Шевченко. Ректор послушал и сказал, чтобы я подавал документы.
— Но в актеры вы так и не пошли?
— Только в позапрошлом году стал киноактером. В картине «Запорожец за Дунаем» сыграл эпизодическую роль — директора театра. Режиссер Николай Засеев-Руденко сказал тогда, что видит меня в роли Городничего в гоголевском «Ревизоре». Но, видимо, денег на этот проект режиссер так и не нашел. На этом моя актерская карьера и закончилась. На самом деле я ни о чем не жалею. В свое время в эстраду не пошел. Стал мастером художественного слова, а не артистом разговорного жанра. Читал великую литературу: Нечуя-Левицкого, Остапа Вишню, Гоголя. Очень удачно «выстрелил» с текстами Павла Глазового. Он, как ракетоноситель, вынес меня на большую сцену, потому что украинский юмор зритель всегда любил. Глазовой стал писать специально для меня. Его байки всегда имели философский смысл. Помню, как-то ехал в троллейбусе по улице Артема в Киеве. Передо мной сидел дядька в макинтоше и все время поглядывал в мою сторону, о чем-то мучительно думая. А потом вдруг как подпрыгнет: «Вспомнил! Из-за тебя у меня самогонка подгорела». Телевизионные концерты юмористов Тарапуньки и Штепселя, Андрея Совы, Анатолия Паламаренко были очень популярны.
*Настоящую всенародную любовь Анатолию Паламаренко принесли юморески, написанные Павлом Глазовым (Фото Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»)
— Вы были дружны с Тарапунькой и Штепселем?
— Когда я начинал, они уже были звездами. Мы часто встречались на концертах. В советское время были очень популярны декады культуры Украины, которые проводились в Узбекистане, Казахстане, Армении, Азербайджане. Помню, в одной из поездок Ефим Березин и Юрий Тимошенко учили меня играть в шахматы. Это было их любимое времяпрепровождение. А когда я в 40 лет получил звание народного артиста, прислали мне телеграмму, где в шутливой форме поздравляли с успехом не только в шахматах, но и в искусстве.
— 52 года вы не изменяете Национальной филармонии.
— И никогда не думал о том, чтобы уйти в другое место. Правда, заканчивая театральный институт, просился в Театр имени Франко и меня якобы даже собирались брать. Ходил к главному режиссеру Сергею Данченко, с которым мы учились в одном вузе, и просил: «Сережа, возьми меня дублером в „Тевье-молочник“, я сыграю Тевье». Но не судьба… В 1964 году мне неожиданно предложили поездку в Германию — с группой московских и украинских артистов выступать перед нашими военнослужащими. В результате сложилось так, что с театром я завязал.
— О чем вы сейчас мечтаете?
— Хочу исполнить со сцены три новеллы прекрасного украинского автора Григора Тютюнника, которые он мне завещал. Кажется, уже дошел до той поры своей жизни, когда по-особому чувствую нашу украинскую литературу. Все мои мечты сейчас связаны с творчеством. Никакие бытовые вопросы не заботят. 12 лет езжу на своей любимой «Шкоде Октавия», другой машины мне не надо. Колеса крутятся, мотор гудит, красота. Когда-то мечтал иметь собственного коня, но эти планы уже в прошлом. А вот мой старший сын, заслуженный артист Украины Алексей Паламаренко, как-то сказал: «Папа, вот мне будет 50 лет, хочу коня!» За год я насобирал ему деньги на коня. Делать подарки нравится гораздо больше, чем получать. Мне же приятно, когда хожу по земле, вижу небо, слышу шум дождя, наблюдаю, как растет все, что посадил. В единении с природой и наступает гармония жизни.
5642Читайте нас у Facebook
