Генрих Боровик: «Хемингуэй бросил фразу: «Мужчина не имеет права умереть в постели — либо в бою, либо пуля в лоб»
Имя в журналистике Генрих Боровик сделал, освещая события в горячих точках планеты. Это было опасно и рискованно. Однако профессия подарила Генриху Авиэзеровичу много незабываемых встреч с легендарными личностями — с Фиделем Кастро, Эрнестом Хемингуэем, Александром Керенским, матерью Терезой, Папой Римским Иоанном Павлом II…
В журналистику Генрих Боровик пришел в 1952 году. Закончив Московский государственный институт международных отношений (МГИМО), сразу попал на работу в одно из самых популярных в СССР изданий — журнал «Огонек», еженедельно издававшийся тиражом около 2, 5 миллиона экземпляров.
«Сын Черчилля журналист Рандольф был известен своими скандальными выходками»
— Генрих Авиэзерович, помните, с кем из известных людей вы сделали свое первое интервью?
— Его я взял у сына Уинстона Черчилля Рандольфа — скандального английского журналиста, когда он приезжал в Москву, — вспоминает Генрих Боровик. — Остановился он в гостинице «Националь» и поразил меня тем, что, подойдя к окну, из которого был виден Кремль, самодовольно заявил: «Хо-хо-хо! Мой друг министр обороны США всю эту вашу красоту может уничтожить за пять минут!». Я это описал в очерке, который напечатали в «Огоньке».
Было много шума, а спустя некоторое время я получил письмо с очень приятной похвалой от Бориса Полевого, с которым в то время еще не был знаком. Потом мне рассказали, что сын Черчилля давно известен своими выходками и провокациями. Например, после визита в Югославию и общения с ее лидером Иосифом Броз Тито, опубликовал сенсационное сообщение примерно такого содержания: «Тито… женщина. Во время купания я видел его грудь».
— Вы были едва ли не единственным советским журналистом, кому удалось разговорить Эрнеста Хемингуэя. Как вам удалось?
— О таком подарке судьбы, признаться, и не мечтал. В конце 1950-х — начале 1960-х годов в Москве не было ни одной интеллигентной семьи, в квартире которой не висел бы портрет Хемингуэя. Он был символом честности и блистательной литературы. А пообщаться с великим писателем удалось благодаря случаю.
В 1959-м от «Огонька» меня послали в Мексику с делегацией, которую возглавлял Анастас Микоян. Там он встретился с дипломатом, который один из первых побывал на Кубе после революции. Дипломат рассказал о Фиделе, Че Геваре, и Микоян загорелся идеей поездки на Кубу. А до того как лететь самому, вызвал меня: «Слушай, Боровик, ты неплохо пишешь. Просьба к тебе: поедь на Кубу и постарайся поговорить там с людьми, узнать, как они относятся к революции, что думают о Фиделе, потому что у нас сведения противоречивые. Потом все расскажешь». И я отправился на остров Свободы.
— И что же вас поразило на Кубе?
— Буквально все: люди, давно стремившиеся к освобождению, Фидель с его верой в революцию… Вернувшись в Москву, о своих впечатлениях, которые у меня были исключительно положительными, я рассказал Микояну. А потом, уж не вспомню, что сказал, Анастас Иванович восклицает: «Нет, не может быть!». — «Как не может быть? Я же это видел!» — «Видел-видел, но не разобрался!». И добавил: «Слушай, Боровик. Я тебе дам совет: хочешь со мной разговаривать, помолчи, а?». (Смеется.)
Спустя какое-то время на Кубу с Микояном полетели восемь журналистов, в делегацию попал и я. В плане визита была и встреча с Хемингуэем. Помню, как мы переживали, всех ли Микоян возьмет к писателю. И вдруг накануне звонок от жены писателя: «Папа (так называли Хемингуэя) просит, чтобы господин Микоян больше одного журналиста с собой не брал. Он не любит давать интервью». Мне повезло. Взять интервью, признаться, я не очень надеялся. Ну, думал, два-три вопроса задам в лучшем случае…
«Поймав тунца, Хемингуэй сказал: «Хенри, следующая рыба будет ваша!»
— Как же удалось расположить к себе писателя?
— Микоян привез ему модель спутника и… ларец с тремя бутылками водки. Хемингуэй сразу же стал искать штопор. Его под рукой не оказалось. И тут я взял у него из рук бутылку и открыл ее ударом ладони по донышку. Писатель пошутил: «О, теперь я понимаю, как русским удалось запустить спутник!» И, чтобы произвести на меня ответное впечатление, взболтал содержимое бутылки и треть ливанул в горло, начав его полоскать. Я тоже изобразил полное восхищение, хотя на первом курсе МГИМО мы уже проходили такое «упражнение», и довольно успешно.
Потом писатель показал свою библиотеку. В ней оказалась книга моего друга режиссера-документалиста Романа Кармена — с ним Хемингуэй воевал в Испании против фашизма, и книга «Дни и ночи» Константина Симонова, с которым я тоже был в хороших отношениях. У нас сразу нашлись общие темы, и я рискнул попросить Хемингуэя ответить на два-три вопроса. «Хенри, — вдруг он похлопал меня по плечу. — Зачем два-три? Я вас приглашаю со мной порыбачить на шхуне «Пилар». Согласитесь?»
О таком предложении, признаться, я даже мечтать не мог. Через несколько дней Папа Хэм позвонил мне прямо в отель и утром назначил встречу в рыбачьем клубе. И вот целый следующий день мы провели на шхуне. Это было для меня таким счастьем! Единственное, о чем жалею, что не попросил механика сфотографировать меня с великим писателем. Считал, что нетактично.
— Каков же оказался ваш улов?
— Поймав тунца, Хемингуэй сказал: «Хенри, следующая рыба будет ваша!» На что я ему ответил: «Нет, кто-то в последние годы словно заколдовал меня. И там, где я рыбачу, никакая рыба не клюет…» Он рассмеялся. И что вы думаете? Кроме той рыбы, мы больше ничего не поймали, хотя рыбачили до трех-четырех часов.
Потом Хемингуэй спросил меня, как я стану добираться до Гаваны. Я ответил: на арендованной машине. Попросил отвезти его домой. Конечно, я был рад. Переживал только, ведь машина была не совсем исправна. Думал: вдруг по дороге что-то случится, все газеты мира потом напишут, что советский журналист угробил Хемингуэя! К счастью, обошлось. Привез его домой и еще почти до двух часов ночи мы разговаривали.
— О чем же?
— Хемингуэй объяснил мне, почему не любит журналистов: «Недавно я был на корриде в Мадриде. Победу одержал мой любимый тореро. Все аплодируют ему, кричат что-то. Я тоже, радуясь, аплодирую. Вдруг подходит какой-то испанский журналист и спрашивает: «Скажите, господин Хемингуэй, вы действительно собираетесь в Москву?» Я пошутил: «Поеду с удовольствием, если они там устроят бой быков». На следующий день выходит газета с подзаголовком: «Условием своей поездки в Советский Союз Хемингуэй ставит проведение боя быков в Москве».
Много интересного я узнал. Например, как в рыбацкой деревушке Кохимар нашлось три- четыре рыбака, которые выдавали себя за главного героя его повести «Старик и море». А один вообще признался иностранным журналистам, что абсолютно ВСЕ именно он рассказал писателю, а тот, неблагодарный, ничего ему не заплатил, даже когда получил Нобелевскую премию. Журналисты давали старикам за комментарии по пять долларов и писали о том, что автор вовсе не Хемингуэй, называли его жуликом. Писатель очень переживал по этому поводу. Интересно, что спустя время рыбаки в Кохимаре за свои деньги поставили ему памятник.
Я написал о своей встрече с Хемингуэем — и это стало сенсацией. Публикация в «Огоньке» сопровождалась сделанной мною фотографией, где он стоит у штурвала. У многих потом этот снимок, вырезанный из журнала, висел в домах.
— Ваша встреча произошла приблизительно за год до того, как Хемингуэй покончил жизнь самоубийством.
— Знаете, во время нашей беседы он бросил фразу: «Мужчина не имеет права умереть в постели — либо в бою, либо пуля в лоб». Потом, когда Хемингуэй покончил с собой, я вспоминал, что несколько раз из его уст звучало «если я успею». Видимо, мысль о самоубийстве сидела в нем давно.
«Керенский предложил виски. Я налил. Он посмотрел: «Почему себе так мало? Не бойтесь — не отравлено».
— Вы единственный советский журналист, который сумел взять интервью у Александра Керенского, бывшего в 1917 году главой Временного правительства. Как вы его разыскали в Нью-Йорке?
— Это случилось в 1966 году в бытность мою собственным корреспондентом Агентства печати «Новости» и «Литературной газеты» в США. От одного американского журналиста я узнал, что в Америке проводится ежегодный бал российской аристократии — эмигрантов, выехавших из страны сразу после революции. По моей просьбе коллега достал мне приглашение.
То, что я советский журналист, особо не афишировал. Неожиданно за столом заговорили о Керенском. Признаться, я даже не знал, что он жив. Мне дали телефон. Позвонив, я представился, назвав место работы, сказал, что хочу взять интервью. Александр Федорович согласился: «Встречусь с вами с удовольствием. Только почему вы говорите, что работаете в «Литературной газете» и Агентстве печати «Новости»? Я читал ваши очерки в «Огоньке», в том числе о Хемингуэе». Он просматривал советскую прессу — Россия ему была интересна, он оставался ее патриотом.
В гости я взял жену — она историк. И это ему тоже понравилось — понял, что я не какой-то разведчик. Просидели мы часа три. В самом начале Керенский сказал: «Слушайте, господин Боровик, ну есть же умные люди в вашей Москве. Ну скажите им: не бежал я из Зимнего в женском платье. Ну не бежал! Я уехал в своей машине, в своей одежде. Мне отдавали честь и часовые Временного правительства, и даже ваши большевики!»
— В какой обстановке Керенский жил? Был состоятельным человеком?
— Знаете, когда я сказал: «Какой красивый у вас дом!», Александр Федорович ответил: «Если бы это был мой дом, то у меня была бы и газета против вас, большевиков».
— Наверное, арендовал?
— Нет, денег у него почти не было. Но один богатый приятель сделал завещание: тот, кто станет владельцем дома после его смерти, обязан бесплатно предоставлять Керенскому жилье.
Принимал нас у себя в кабинете. Мы принесли символические подарки: матрешку, еще что-то…Керенский обожал Россию, верил в нее. Помню, с гордостью говорил: «Помещичье землевладение не большевики убрали, а Временное правительство». И еще: «Россия никогда не вернется к капитализму. Никогда!» Тут несколько ошибся.
— Чем угощал?
— Предложил нам выпить виски. Я налил. Он посмотрел и сказал: «Почему себе так мало? Не бойтесь — не отравлено». — «Да я не боюсь». — «А мне всю жизнь приходилось бояться».
Придя домой, мы с женой всю ночь сидели и, вспоминая, записывали его рассказ. Интересно, что Керенский воспринял меня как провозвестника нового отношения России к нему. Приближалась 50-я годовщина Октябрьской революции — возможно, Александр Федорович ждал, что отношение к нему изменится.
Второй раз мы увиделись примерно месяц спустя. В его кабинете сидели какие-то женщины, боготворившие Керенского — он всегда был окружен дамами. Ведь был превосходным оратором! Рассказывал мне, как однажды в какой-то госпиталь еще во времена Временного правительства пришли богатые люди — чтобы помочь раненым. Давали какие-то гроши. И Керенский выступил: мол, как не стыдно, эти раненые готовы были пожертвовать жизнью! Одна из дам сняла с себя бриллиантовое ожерелье, ее примеру последовали и другие.
Впоследствии свой очерк о Керенском я послал в «Литературную газету». Оттуда позвонили и сказали: «Генрих, это грандиозно! Даем в номер». Но… статья не вышла ни в этом номере, ни в следующих. Позже я узнал, что очерк о «злейшем враге советской власти Александре Керенском» цензура признала вредным — давать трибуну белоэмигрантам в советской прессе было запрещено.
— Правда, что встречу с Папой Римским Иоанном Павлом II не вы искали, а он?
— Встрече с Папой Римским предшествовало общение со знаменитой католической монахиней матерью Терезой. Она приезжала в Москву в 1987-м — при Горбачеве. Я в это время возглавлял советский Комитет защиты мира. Как-то мне показали фильм о ней, и я инициировал визит матери Терезы в СССР. Послали ей телеграмму, она приехала.
Буквально через месяц после ее визита приходит приглашение от Папы Римского Иоанна Павла II: «Господину Боровику. Его Святейшество приглашает небольшую делегацию…» Поехали втроем — я, еще один журналист из ТАСС и космонавт Георгий Гречко.
Аудиенция была запланирована на 15 минут, а длилась втрое дольше. Конечно, мы волновались. И знаете, какой был первый вопрос: «Господин Боровик, скажите, что нового у вас идет в театрах?» Видно было, что понтифику очень интересно: он ведь писатель, драматург. Разговор шел чуть-чуть на русском, но в основном на английском. На мой вопрос: «Трудно ли быть Папой Римским?» Иоанн Павел II ответил: «Трудно, но с Божьей помощью можно».
— Над чем сейчас работаете, Генрих Авиэзерович?
— Возглавляю благотворительный фонд Артема Боровика, главная цель которого — содействие независимой журналистике. Сегодня это моя основная работа. Кроме того, хочу написать мемуары.
4131Читайте нас у Facebook
