94-летняя свидетельница Голодомора Вера Квят: "Никогда не забуду плачущего малыша, который пытался добыть молоко из груди умершей матери"
Вере Квят из села Копылы, что близ Полтавы, никак не дашь 94 лет. Стройная, быстрая в движениях, в черных глазах блеск, густые волосы едва тронуты сединой. Но больше всего меня поразила ее память. Вера Николаевна, как ни удивительно, помнит имена, фамилии и должности многих людей, с кем ее сводила долгая жизнь. Не путается ни в датах, ни в цифрах, ни в названиях учреждений. В политике разбирается. По ее наблюдениям, война на Донбассе изменила наших людей в лучшую сторону. «Общее горе нас объединило и сделало сильными», — убеждена долгожительница.
А ведь вся ее жизнь — сплошные испытания.
«Отец, уходя на работу, делил хлебную пайку на три части и клал высоко, чтобы мы с сестрой не съели ее всю сразу»
Вот только ноги к старости у Веры Николаевны стали болеть. Врачи признали сосудистые нарушения, и теперь женщине по два раза в год приходится ложиться в стационар на лечение.
— Видно, не прошла бесследно украденная в те годы у соседей картофелина, — грустно улыбается Вера Квят. — В голодовку я как-то пошла в гости к ровеснице Наташе (ее папа работал смотрителем вагонов на железнодорожной станции и всегда мог принести домой что-то съестное) и застыла от удивления, увидев под кроватью железный ящик с огромными картофелинами. Наташка подмигнула мне: дескать, можешь взять одну. Я схватила клубень и бегом домой.
Отец как раз готовил баланду и даже не спросил, где я взяла картошку. Молча вытер о кожаный фартук и так, нечищеную, стал нарезать прямо в кастрюльку. Тут вбегает Наташкина мама. «Ах ты воровка, ах ты голодранка», — кричит. И лозиной меня по пухлым ногам! Отец молча подставил свое плечо, стараясь меня защитить, но ничего никому не сказал. Только вижу, слезы у него кап, кап в кастрюльку с баландой, которую он не переставал помешивать…
От побоев на ногах выступила сукровица. Раны воспалились, и я перестала ходить. Но вылезала за порог, чтобы спорыш пожевать. Сначала листики объедала, потом стебелек сосала. И такой сладкой казалась мне та весенняя зелень после голодной зимы, что до сих пор помню ее вкус! А побитые ноги мама укутывала тряпками, пропитанными мочой, и так вылечила меня.
Та картофелина — первая и последняя кража — научила Веру быть кристально честной. Получив образование, она занимала должности, связанные с материальной ответственностью, но никогда не взяла даже копейки, даже крошки хлеба.
— До весны 1933-го наша семья едва продержалась, — вспоминает пережитое Вера Николаевна. — Все скромные запасы овощей на зиму, которые хранились в нашем погребе, забрали комнезамовцы (в отряды Комитета незаможных селян, действовавших в Украине с 1920-го по 1933-й, входила беднота, которая занималась раскулачиванием и коллективизацией. — Авт.). Забрали и ту картошку, что родители оставили на посадку, и даже макитру квашеных помидоров.
До Рождества мы кое-как держались на хлебе, который папа как главный кондуктор железнодорожной станции получал на паек. Ему в сутки полагалось 800 граммов, а на нас с больной мамой и младшей сестренкой полагалось всего по 200 граммов. Помню, уходя на работу, отец разделял хлебушек на три части и клал их на картину, висевшую на стене в гостиной. Одну часть можно было съесть утром, другую — в обед, и только вечером — третью. Мы с сестрой Катей, бывало, сядем возле той картины и ждем, посматривая на часы-ходики, когда можно доставать «подкрепление». Да подтягиваем гирьку часов, чтобы они шли быстрее…
Однажды Вера застала маму плачущей. Она сидела на скамье и держала в руках увесистый золотой венчальный крестик, а отец утешал: «Не горюй, Галя. Зачем нам такая память, если от нее никакой пользы? Отнеси крестик в „Торгсин“ (в то время — сеть специализированных магазинов, торговавших с иностранцами за валюту, где принимали от населения драгоценности. — Авт.). А на все деньги, которые дадут за него, купи муки. Сделаем затирки…» К обеду мама явилась с покупкой. «Сейчас я вас накормлю!» — радостно объявила.
Но не успела хозяйка приступить к стряпне, как в дверь постучали: «А мы к вам на вареники!» Председатель Комнезама со своим напарником был тут как тут. Глава семейства едва успел подвесить заветную торбу на крючок между печкой и дымоходом. Нюхом учуяли комнезамовцы, где нужно искать добычу. Забрали все подчистую, отнесли в сельсовет. И никому ж не стала та воистину золотая мука поперек горла!
— Мама голосила день и ночь, а мы, маленькие, стараясь успокоить ее, вслед за ней носами шмыгали, — даже сейчас на глаза Веры Николаевны наворачиваются слезы. — Как же она корила себя за то, что накануне рассказала о своих намерениях соседке. Та поделилась новостью с подругой, и вскоре об этом знало все село. 
Потому комнезамовцы и поджидали маму.
*Вера Квят: «До весны 1933-го наша семья едва продержалась» (фото автора)
Но мы погибли бы, как и девять миллионов украинцев, если бы папе не сказали, что со дна речки можно добывать ракушки и питаться ими. Силы оставляли нас с каждым днем. Пухлые, с огромными животами, с запавшими глазами, мы дышали на ладан. А тут еще отец поранился во время крушения пассажирского поезда. Три месяца в больнице пролежал, из-за инвалидности потерял работу. Хорошо, его брат, работавший старшим диспетчером отдела железной дороги, упросил начальника станции взять отца кубоваром — кипятить воду для транзитных пассажиров.
И вот как-то ранней весной папа приходит с работы и кричит с порога: «Галю, давай сапу й мішок, я йду добувати м’ясо». И ушел на речку. Возвращается через какое-то время домой с ракушками. Они и стали нашим спасением. Всей семьей мы выковыривали содержимое и жарили на сковородке без масла. Гораздо позже я узнала, что у французов мясо ракушек считается деликатесом.
А уже когда появился спорыш и одуванчики, мы совсем воспряли духом. Ели травку и сырой, и варили. Засыпали измельченной макухой — отличный суп получался. Потом расцвела акация. Люди целые гроздья — вместе с жучками и букашками — засовывали в рот.
Еще одно детское воспоминание не дает пенсионерке покоя до сих пор. Она знает, что под городской свалкой в соседнем селе Требы лежат тысячи трупов — умерших от голода и репрессий полтавчан и жителей близлежащих поселков. Но крест в их память, установленный в то время, когда о Голодоморе уже можно было говорить без опаски, никак не привязан к той местности и не отвечает исторической правде.
— Школа, в которой я училась, находилась рядом с железнодорожной станцией «Полтава-Южная», — ведет дальше рассказ Вера Николаевна. — В 1933 году я заканчивала четвертый класс, поэтому хорошо запомнила одну страшную картину. Мы с подружкой прятались на переменке за школьной колонной, чтобы никто не отнял еду. Мне мама, например, обычно клала в портфель две лепешки из шелухи проса, заболтанной на воде. Ешь, а они шелестят под зубами, но все же желудок не пустой.
Так вот, грызем эти просяники, а напротив в сквере видим трупы людей с раздутыми животами. Может, десяток их был, может, полтора десятка. По тем временам обыденное явление. Селяне в поисках пропитания ехали в город, но часто от истощения умирали в дороге или уже в самом городе. Нередко трупы снимали с поездов и складывали в кучу, чтобы потом отвезти в глубокий песчаный карьер в Требы. И братская могила жертв Голодомора и сталинских репрессий находится очень глубоко под мусорной свалкой, до нее не докопаться.
Хотя однажды, когда после войны я вернулась на Полтавщину и работала в отделе рабочего снабжения, заказала машину песка, чтобы посыпать территорию рядом с несколькими магазинами. С водителем в карьер под Требы отправились двое моих подчиненных. Возвращаются — на них лица нет. «Вера Николаевна, — взмолились. — Куда угодно посылайте, но в карьер мы больше ни ногой». Оказывается, ковш экскаватора зацепил человеческие останки и погрузил их в самосвал…
Память свидетельницы Голодомора, который она называет спланированной акцией сталинского режима против Украины, хранит много страшных картин. «Никогда не забуду плачущего малыша, который пытался добыть молоко из груди умершей матери», — говорит Вера Квят.
«Всю жизнь я прожила с клеймом дочки врага народа»
Во время Великой Отечественной войны Вере Квят пришлось пережить еще одну, третью, голодовку. Первая, о которой сейчас мало кто вспоминает, была в 1921 году, когда она только родилась. У ее мамы на фоне постоянного недоедания пропало молоко, и чем кормить ребенка, она не знала. Хорошо, что у соседки тоже был грудничок. Женщина предложила сбрызгивать разжеванный ржаной хлеб своим молоком и эту кашицу, закутанную в тряпочку, давать сосать месячной малышке.
В 1940-м выпускницу Полтавского железнодорожного техникума Веру Квят направили по распределению на Урал — прокладывать новые железнодорожные линии. На Урале и в Сибири, как известно, находились стратегически важные объекты по производству боевой техники, боеприпасов и оборудования. Чтобы их доставлять на Большую землю, требовались объездные пути.
А когда началась война, большинство мужчин, работавших с Верой на строительстве, в первые же дни ушли добровольцами на фронт. И ее назначили мастером участка. Спустя три недели после начала боевых действий хрупкая девушка приняла в свое подчинение новый трудовой батальон — 200 демобилизованных из армии советских немцев в возрасте от 20 до 30 лет. Они были в гимнастерках, но без нашивок и без ремней. Ни в чем не повинные люди пострадали из-за своей национальности. «Бей немца, потому что он немец!» — призвал Сталин соотечественников, и под эту «гребенку» попали все без разбору.
— Я как мастер участка должна была следить за выполнением дневных норм, и в зависимости от этого выдавать хлебные карточки, — объясняет Вера Николаевна. — Тому, кто выполнял норму на сто процентов, полагалось восемьсот граммов хлеба, кто не справлялся с поставленной задачей — 600 и даже 400. Та бригада немцев, по сути, впроголодь (их скромные продуктовые пайки забирала столовая) проложила десять километров железной дороги очень качественно и аккуратно. За их самоотверженный труд мне выдали значок «Ударник сталинского призыва». А накануне октябрьских праздников, когда вся работа была сделана, за батальоном немцев приехал «воронок» и увез на урановые рудники, где люди и погибли.
Чем дольше живу, тем острее чувствую потребность разыскать кого-нибудь из тех прекрасных людей, с которыми меня свела судьба. Мой самый лучший помощник, освобожденный бригадир с высшим образованием Женя Польцен очень переживал из-за того, что его разлучили с семьей. Объявили тогда по радио, что всем немцам, проживающим в автономной немецкой республике на Урале, нужно собраться с вещами на берегу Волги. Под прицелом пулемета собравшихся перевезли паромом на другой берег и там разделили: мужчин в одну сторону, женщин и детей — в другую.
У 94-летней женщины есть еще одно незавершенное дело. Если бы не болели ноги, давно съездила бы в Харьковское СБУ, где хранится сфабрикованное дело на ее отца, чтобы узнать, кто донес. Его расстреляли в 1938 году за «антисоветскую агитацию».
— Я всю жизнь прожила с клеймом дочки врага народа, — говорит Вера Николаевна. — Меня, отличницу, сталинского стипендиата, в техникуме не приняли из-за этого в комсомол. Потом не допустили к экзаменам в Свердловском строительном институте, и я получила высшее образование в Полтаве уже в довольно зрелом возрасте. Мне отказывали в должностях, на которые выдвигали трудовые коллективы, поскольку руководителей в советское время утверждали в райкомах партии.
«Прессинг» продолжался даже после посмертной реабилитации отца в 1958 году. ГПУ (Государственное политуправление, позже — Комитет государственной безопасности. — Авт.) шантажировало уже мертвым отцом, пытаясь сделать из меня «стукача». Энкаведисты ведь расстреляли его через несколько дней после того, как забрали. Тем не менее в начале войны обещали отпустить при условии, что я стану доносить им «настроения масс». Но «сотрудничества» не получилось.
Тогда гэпэушники, видимо, решили испортить мою личную жизнь. В то время я встречалась с парнем. Сотрудники компетентных органов оболгали меня, заставили поверить парня в то, чего не было.
И я вышла замуж за хорошего человека, который берег меня до самой смерти. С Тимофеем мы прожили сорок лет, родили двух деток, у меня уже праправнучка почти взрослая.
А любила я того, которого отобрали гэпэушники. Ибо по-настоящему любить, уверена, можно только раз…
4555Читайте нас у Facebook
