Евген Сверстюк: "Май сонце в серці, і все буде добре"
На дверях квартиры, где жил Евген Сверстюк, примостился ангел. Хрупкая бумажная фигурка появилась здесь незадолго до смерти Евгена Александровича. Так случилось, что с датой ухода близко соседствует его день рождения — 13 декабря. Не раз этот день он как «особо опасный государственный преступник» встречал в лагерях и ссылке, вдали от семьи. Единственной ниточкой, связующей с домом, были письма. Переписка Евгена Сверстюка с его женой Валерией Андриевской — это целый почтовый роман. Свыше 600 посланий друг другу! Сейчас Валерия Викторовна разбирает письма мужа, присланные из Пермской области и из Бурятии. «Мне кажется, — говорит она, — что, несмотря на все испытания, жизнь Евгена прошла под знаком Божьей милости. На его пути было столько удивительных стечений обстоятельств, столько чудес!»
«Следователям очень хотелось представить Сверстюка „пещерным“ антисоветчиком»
Удивительное обстоятельство в биографии Сверстюка уже то, что в метрике ему, со слов отца, записали «неправильный» год рождения: 1928-й вместо 1927-го.
— Таким образом отец невольно спас сына от мобилизации в отряды «ястребков», которая началась на Волыни с приходом советской власти в 1944 году, — рассказывает Валерия Андриевская. — По документам Евгену было 16 лет, а в «ястребки» брали с 17-ти. Судьба их плачевна. Молодые люди должны были «помогать партии на селе», воевать с украинскими повстанцами.
— Из разряда удивительных и история исцеления Евгена Александровича от слепоты в детстве?
— В пять лет он потерял зрение. Медики сказали, что ничего сделать не могут, и родители повезли сына к сельской целительнице-«шептухе». Она шептала молитвы, прикладывая лезвие ножа крест-накрест, а на все вопросы отвечала: «Як Бог дасть». Через две недели мальчик прозрел. И еще как прозрел! Он прекрасно учился в школе, поступил во Львовский университет. А на втором курсе, в 1947-м, его едва не исключили — за сказанную кому-то фразу, что Сталин и Гитлер — два сапога пара. Спасло то, что на собрании никто не осмелился записать эту фразу в протокол… Спустя шесть лет, уже учительствуя в сельской школе, Евген решил повидаться со своим старшим братом Яковом. Тот был осужден в юности за участие в ОУН, сослан в Сибирь.
Их встреча произошла при фантастических обстоятельствах. Евген с картонным чемоданом (где лежали коржики для Якова) от Красноярска добирался на перекладных. Вышел из автобуса в поселке, откуда еще 75 километров ехать по тайге. Но машин нет, они сюда заезжают раз в неделю. Что делать? Темно, вокруг ни души. И вдруг появляется мужчина с велосипедом в руках, смотрит Евгену в глаза и спрашивает: «Женя?» Оказывается, Яков, перед тем заблудился в тайге, телеграмму от брата прочитал тремя днями позже. Но тут же взял велосипед и помчался на встречу. Самое удивительное — явился минута в минуту. Это как стыковка в космосе, шутил Евген…
Вернувшись из сибирской поездки, Сверстюк поступил в аспирантуру столичного Института психологии. Экзамены сдал на «отлично» без подготовки. Удалось — потому что был 1953 год, арестовали Берию и, как замечал Евген Александрович, «дьявольская машина забуксовала». В стенах этого института и встретились спустя время старший научный сотрудник Евген Сверстюк и молодая аспирантка Валерия (в семье ее звали Лилей) Андриевская, выпускница Киевского университета, преподававшая в сельской школе французский язык.
— Евгена нельзя было не заметить, — говорит Валерия Викторовна. — Он делал интереснейшие доклады, проводил вечера. Молодежь ходила за ним гурьбой. Я тоже ходила. И однажды мы увидели друг друга… В 1970 году поженились, у нас родилась дочка — наша Вера. К тому времени Евгена уже уволили из института, так и не дав защитить диссертацию.
Уволили Сверстюка за выступление перед педагогическим активом на конференции в Нововолынске (позже это выступление будет фигурировать в материалах уголовного дела). Тема доклада была, казалось бы, невинной — эстетическое воспитание школьников. Но докладчик сказал крамольные вещи: сперва нужно научиться говорить правду, а потом уже приступать к эстетике. Нельзя учителю врать детям в глаза. Этическое, моральное мироощущение пронизывало статьи Сверстюка, ходившие в «самиздате». В них не было политических призывов. Но в условиях тоталитарного режима правдивое слово — это уже вызов и преступление. Массовые аресты украинских шестидесятников начались в январе 1972 года. Сверстюка взяли на старый Новый год, препроводив во внутреннюю тюрьму КГБ в Киеве на улице Владимирской. На прощание он молча поцеловал жену и двухлетнюю дочурку.
*Евген Сверстюк с женой Валерией Андриевской и дочкой Верой незадолго до ареста
— В детском садике воспитательница говорила: «А у Веры папа — вообще…» — вспоминает Валерия Викторовна. — Услышав от других детей, что ее отца «забрали», дочка спросила у меня: «Як можна тата забрати?»
— Вы виделись с мужем до вынесения приговора?
— Нет, ни разу за все время следствия, — а это почти полтора года. Однажды мне передали казенную открытку с крейсером «Аврора», красным знаменем. На обороте муж написал: «Вітаю з Жовтневими Святами!» Очевидно, следователь подумал о 7 ноября и открытку пропустил. А Евген таким образом поздравил нас с дочкой — мы обе родились в октябре. Это была единственная весточка от него.
— Зато на допросы вас вызывали регулярно?
— Конечно. Им очень хотелось представить Евгена «пещерным» антисоветчиком. И на одном из допросов я сказала следователю: «Да ведь он всего Лермонтова знает наизусть! А мы с вами не знаем». Судили Евгена в Киевском областном суде. Я решила во что бы то ни стало присутствовать на заседаниях. Но как это сделать? Отлучаться с работы нельзя. Мою подругу уволили из-за того, что она в рабочее время с полчаса поговорила возле здания суда с Лелей Свитлычной (жена Ивана Свитлычного. — Авт.).
И тут я вдруг вспомнила, что есть еще одна, высшая, инстанция. Стала молиться, чтобы Бог послал мне недуг, не смертельный, но с длительным больничным. И ночью у меня случился приступ аппендицита. Я получила больничный. Ходила в суд как на работу, при этом на заседания меня не пускали. Но в последний день все-таки пустили. И мы с Евгеном смотрели друг на друга, когда зачитывался приговор.
До последнего я надеялась, что его освободят, зачтя срок предварительного заключения. Ведь сколько ни «копали» следователи, ничего не выискали. Но приговор был беспощадный. Семь лет лагерей строгого режима и пять лет ссылки.
— Евген Александрович вспоминал, что в своих письмах из зоны он старался ничем не опечалить близких.
— Это так. Каждое письмо от него было праздником. Я это называла инъекцией живой воды. В конверт с наклеенными красивыми марками (и где только он их находил?) обязательно вкладывал что-то для ребенка — открыточку, рисунок. Ко мне приходили наши друзья, и мы читали письма вслух, ведь Евген многим передавал приветы… Почерк у мужа очень неразборчивый. Я-то могу его расшифровать, а вот цензорам это плохо удавалось. И Евген говорил, что товарищи завидовали его почерку. Цензорами в лагерях были жены офицеров-надзирателей. Они на свое усмотрение изымали письма с «клеветой на советскую действительность».
— Когда вы смогли приехать на свидание в лагерь?
— Длительное свидание — на три дня — давали после отбытия половины срока. Мы поехали с дочкой. Пермская область, Чусовский район, поселок Кучино… Увидев отца, Веруня испугалась: он совсем не такой, как на фотографии у нас дома. Там — улыбающийся, с длинными кудрявыми волосами. А тут — незнакомый, короткостриженый мужчина в черной робе. Но они нашли общий язык. Играли в прятки в комнате для свиданий. Комната прослушивалась. Перед свиданием меня обыскали — нет ли карандаша, бумаги, ручки. Не нашли. Я додумалась запихнуть карандашный грифель в вареную курицу. Им мы и писали на белых эмалированных кастрюлях то, что не хотели говорить «на микрофон»…
В той поездке я познакомилась с женщиной-экспедитором. Она привезла в Чусовую вагон водки к октябрьским праздникам. И жаловалась на грузчиков: с ящиком на спине по дороге на склад они как-то умудряются открыть зубами бутылку и выпить, отсюда — недостача. Что такое «красный день календаря» в Чусовой? Помню, выходишь во двор — и повсюду кровь на снегу. Где пьют, там и бьют…
Перед отправкой в ссылку Сверстюка на 15 суток поселили в камеру с двумя отпетыми уголовниками. Ожидали жестокой разборки. Но случилось удивительное: Евген Александрович смог побеседовать с сокамерниками по душам, как педагог, и на прощание они подарили ему иконку.
«Світлі мої в Новому році дівчата! …Нині, в Різдвяний день живлю ілюзію нашого чистого свята — під спільним небом і сонцем, яке, правда, тут не визирало, і нашої спільної радости — від того, щоб дивитись одне на одного — крізь даль…»
Это письмо жене и дочери он писал в Багдарине (Бурятия), зоне вечной мерзлоты. Бурятские милиционеры шутя называли Сверстюка «наш декабрист» — когда-то сюда ссылали декабристов. В ту новогоднюю ночь он мысленно «прокручивал» фильм «Звезда пленительного счастья» и обращался к жене: «А я весь час бачу Твої очі на синьому тлі. Чую трепетне биття хороброго серця…»
— В Багдарине у Евгена была своя комнатка, но по соседству жил кагэбист, который за ним наблюдал, — продолжает Валерия Викторовна. — Мы с дочкой, как только приехали, стали наводить в комнате порядок. Побелили потолок, разрисовали печь маками, васильками, зелеными листочками, чтобы Евгену было веселее. Зашли в магазин, там вывеска: «Здесь можно купить мясо диких зверей». Взяли кусок сохатины. Варили сутки. Но ни нож, ни зуб мясо не одолели. Наверное, очень старый был этот сохатый… А на следующий день, когда Евген отправился на работу, нас с Верой вызвали в детскую комнату милиции.
— Зачем?
— Якобы для того, чтобы провести профилактическую беседу о детской преступности. Но на самом деле им нужно было в наше отсутствие проникнуть в жилье, проверить, не привезла ли я из Киева какую-то литературу, и поставить «жучки».
«Евгена отпевали в церкви, которую он строил и так сильно любил»
— Евген Александрович ведь мог и не вернуться домой из ссылки — политзаключенным нередко «организовывали» второй срок?
— Ему готовили ловушку, собирались арестовать уже по «бытовой» статье. Когда срок ссылки истекал, устроили в комнате обыск и конфисковали нож. Это был рабочий инструмент Евгена — нож с деревянной ручкой, которым столяр зачищает острые углы. Но он мог стать важной «уликой». Убийственную фразу я услышала однажды от своего попутчика в поезде, возвращаясь из очередной поездки к мужу. Этот незнакомец с наметанным глазом предлагал мне менять Киев на Пермь. Аргумент был такой: «Вам все равно в Киеве не жить!»
Я готовилась к худшему. И вдруг, в мой день рождения, — звонок в дверь. На пороге стоит Евген с цветами (букет, рассказывал он, продавщица почему-то отдала ему бесплатно). Его возвращение было чудом…
«Важко видумати для мене щось краще, ніж сонячний день», — признавался Евген Александрович. Однажды солнечным утром он (в то время столяр механического цеха киевской фабрики индпошива № 2) в трамвае по дороге на работу начал писать эссе «Перебудова Вавилонської вежі». Так началось его возвращение к литературе и общественной работе, которое тоже сродни чуду. Трудился он неустанно. Перед уходом еще подержал в руках газету «Літературна Україна» со своей статьей «Шевченко на маргінесі».
— Евген предчувствовал свой уход, — говорит Валерия Андриевская. — Как-то я случайно увидела, что он пишет: «Це моя остання зима». Операция уже была невозможна — болезнь протекала стремительно (от такого же недуга «сгорела» и Надийка Свитлычна). Умирал он спокойно. Призывал нас радоваться. Нам это не очень удавалось, конечно.
Внучка Анна (она с нашей дочкой живет в Германии) как раз прилетела в Украину на две недели. И все это время неотлучно находилась с дедом в больнице. Какие политические дискуссии они вели! Внучка с детства запомнила, что их разговоры он обычно заканчивал словами: «Май сонце в серці, і все буде добре».
А Вера собиралась прилететь к отцу на день рождения, 13 декабря. Но поменяла билет на более раннюю дату и успела попрощаться с отцом. «Медицина моя закінчилася, — сказал ей Евген. — І це добре. Бо, коли закінчується медицина, починається вічність».
— Еще при жизни Евгена Александровича в Киеве построили церковь Рождества Пресвятой Богородицы. Он ведь принимал в этом деятельное участие?
— Храм строился на деньги прихожан нашей Украинской автокефальной православной церкви. Сначала мы молились в маленькой пристройке. Потом разработали проект и начали возводить деревянную церковь. Муж ее очень любил, радовался, когда она росла на глазах! Колокол отлили в Польше на средства Евгена — он как раз получил премию «Світло справедливости».
Здесь его и отпевали. На прощании был кардинал Любомир Гузар… И, я думаю, это тоже милость Божья — когда тебя отпевают в церкви, которую ты строил и так сильно любил.
— Скажите, муж вам снится?
— Знаете, я все сетовала: другим снится, а мне нет. Но кто-то успокоил: значит, все делаю правильно. А снится он всем молодой, веселый. Говорит: «Мені добре». И я ему верю.
Фото в заголовке УНИАН
1241Читайте нас у Facebook
