Иосиф Райхельгауз: "Олег Даль отказался со мной репетировать, заявив, что моя режиссура — полнейшая ерунда"
Известный режиссер, создатель и художественный руководитель московского театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз желанный гость в Украине. Он родился в Одессе, учился, работал. Нынешний год для Иосифа Леонидовича юбилейный — режиссер отмечает 70-летие. Поэтому просто не мог не побывать в родном городе. Привез новый спектакль «Спасти камер-юнкера Пушкина», а также пообщался с земляками в ходе своего открытого (для всех желающих) творческого вечера.
— Я не люблю юбилеи, — сказал Иосиф Райхельгауз. — Когда был начинающим режиссером и работал в театре «Современник», в Театре на Таганке мне, как самому молодому, вечно поручали организовывать юбилеи, а иногда похороны. Они, на самом деле, очень похожи. И я был уверен, что у меня уж таких юбилеев точно не будет. Поэтому, когда пришло время, о юбилее стали говорить да еще и какие-то цифры подставлять, я подумал, что следует отметить его дома. А мой дом здесь.
— Вы уехали из Одессы семнадцатилетним юношей…
— Но одесситом остался навсегда. Одно из наиболее сильных моих детских воспоминаний — море. Мы ходили в неблагоустроенную Аркадию — тогда спокойно можно было пройтись от Ланжерона до Аркадии, без шлагбаумов и ограждений. Иногда прогуливали уроки, ловили бычков. Когда я приносил домой связку больших бычков, это было подспорье семье. Моя мама жарила бычки в томате с луком. С тех пор чего я только не ел, но поджаренные мамой бычки никогда не забуду. Кстати, наша семья — выходцы из первого советского еврейского колхоза имени Иванова.
— Прямо как в одесском анекдоте: еврейский колхоз имени Иванова!
— Да, мой дедушка с фамилией Райхельгауз был председателем знаменитого колхоза имени Андрея Иванова в Раздельнянском районе Одесской области. У меня есть квартира в Одессе, из ее окна я вижу море. Эту квартиру мне подарил город. Мои дети, художники, сделали дизайн в виде корабля. Любая пауза в работе — и я мчусь в Украину.
— Были и во время Революции достоинства?
— Во время Майдана я был в Киеве. Политика нас разъединяет, а культура, театр — сближают. Потому мы и приезжаем в Украину, несмотря на все страшилки российских СМИ о «хунте» и «фашистах». Я не боюсь ездить в родную Одессу, и сейчас вот привезли спектакль «Спасти камер-юнкера Пушкина».
— Насколько мне известно, это одна из самых лучших постановок вашего коллектива.
— Скажу больше, это один из моих любимых спектаклей. Создавал его вместе со своими учениками. Пушкин для меня неразрывно связан с Одессой. Естественно, я знаю окно, в котором Александр Сергеевич сидел и писал свои стихи. Когда спектакль вышел, мы получили письмо из департамента культуры Московской городской администрации с требованием ответить за ненормативную лексику, которая имеется в тексте. Пришлось направить текст на экспертизу, на филологический факультет МГУ, где подтвердили, что «запрещенные» слова в нем отсутствуют.
— Вы и Пушкин близки по уровню хулиганства и задиристости. В молодости вас отчислили из вуза.
— Было дело. Я такой с малолетства. В четыре года разбил стекло на доске почета в колхозе имени Иванова, поскольку среди передовиков не обнаружил своего деда, в пять — был отчислен из детского сада за безобразное поведение, а в двенадцать — пытался на самодельном судне переплыть на другую сторону Черного моря и увидеть Турцию. Из Харьковского театрального института был отчислен через неделю. Вернулся в Одессу и случайно увидел забавное объявление: «ТЮЗу срочно требуется артист. Размер 48». Я носил 46-й, но в театр отправился тут же. Думал, что меня попросят что-то почитать, но режиссер со словами: «Сейчас проверим», — повела меня прямиком в костюмерный цех. Все костюмы, которые на меня примеряли, оказывались велики. Тем не менее меня приняли в труппу, потому что артист, на которого они шились, неожиданно поступил во ВГИК и уехал в Москву, а сезон надо было доигрывать. Этим артистом был Коля Губенко. Как известно, впоследствии Николай Губенко стал выдающимся режиссером, министром культуры.
В ТЮЗе я проработал недолго, через год поехал в Ленинград и поступил в театральный. Оттуда меня выгнали спустя пару месяцев. Немного учился в университете, был рабочим сцены в Большом драматическом театре, а потом закончил ГИТИС, уже в Москве. Получается, все, что происходило плохого со мной, шло в итоге во благо.
— Теперь и сами преподаете в ГИТИСе?
— Да, практическую режиссуру. Преподавать я начал очень давно. В 90-х вел курс по теории драмы и мастерству актера в Рочестерском университете США. Преподавал во ВГИКе.
— Правда, что вашим студентом был Виктор Шендерович?
— Когда я работал в «Современнике», Олег Табаков открыл свою студию, и мы преподавали там. Среди студентов был и Виктор. Он запомнился мне своей пластикой. Потом мы даже вместе делали спектакли, где Шендерович ставил сценическое движение. У нас очень хорошие взаимоотношения.
— С «Современником» у вас связан целый ряд историй и знакомств.
— На четвертом курсе ГИТИСа мы проходили так называемую созерцательную практику в Театре Советской армии. К своему стыду, к «Современнику» мы в то время относились прохладно, считая его театром без режиссуры: собрались актеры и играют для себя. Тогда все повально увлекались великим Эфросом, Товстоноговым. Возможно, поэтому знакомство с этим театром я тоже принял как-то несерьезно: перед Галиной Волчек и Олегом Табаковым я, 25-летний, предстал без робости.
Они предложили показать им спектакль, что мы с артистами той же ночью и сделали. Сыграли спектакль перед худсоветом, в составе которого был уже тогда знаменитый театральный критик Виталий Вульф. Он мне об этом нередко напоминал: «Помнишь ли, Иосиф, почему ты стал режиссером в «Современнике»? Это я первым сказал: «Галя, нужно брать этого мальчика». За год до описываемых событий из «Современника» ушел Олег Ефремов, и Галина Волчек сделала ставку на молодых. Набрала в труппу никому не известных актеров: Юру Богатырева, Станислава Садальского, Елену Кореневу, Костю Райкина, Марину Неелову, а также двух режиссеров — Валерия Фокина и меня.
— Первая ваша режиссерская работа в «Современнике» - «Из записок Лопатина» по Константину Симонову — стала сенсацией в театральной Москве.
— Да уж. По молодости и глупости я считал, что научу их тут всех играть. В эпизодах занял Олега Табакова, Галину Волчек, Любовь Добржанскую, Андрея Мягкова, Петра Вельяминова. В главной роли — Валентин Гафт. Раздавая экземпляры пьесы, подписывал, как Станиславский: «Поручаю такому-то такую-то роль. Иосиф Райхельгауз». Гафт, прочтя «поручение», ехидно спросил: «А где твой экземпляр?» И получив его от меня, написал на титульном листе: «Райхельгаузу. К вам от Лопатина записка. Не подходите к Гафту близко». А Олег Даль вообще отказался со мной репетировать, заявив, что моя режиссура — полнейшая ерунда. Тогда его роль я передал моему сверстнику и товарищу Косте Райкину, который сыграл замечательно.
— Говорят, на той премьере был Константин Симонов.
— Премьера состоялась зимой 1975 года и вызвала ажиотаж, лишний билетик спрашивали еще от станции метро. За полчаса до первого звонка замечаю, как обладавший всеми возможными писательскими регалиями Константин Симонов бросается в метель и вынимает из подъехавшего автомобиля нечто маленькое, скрюченное, замотанное в лисьи меха. Когда уже в театральной администраторской он все это развернул, я увидел сухонькую старушку, немедленно отправившуюся к зеркалу поправлять прическу. «Это Лиля Брик!» — прошептал он мне на ухо. Я же был убежден, что она давно умерла… После спектакля Константин Михайлович вынес ее обратно и, заворачивая в меха, прокричал ей в ухо: «Лиля Юрьевна, этот мальчик — режиссер. Это он поставил спектакль!» На что она тоже прокричала, глядя на меня: «Деточка! Спектакль понравился, но я почти ничего не вижу и совсем ничего не слышу».
— Можно сказать, получили одобрение от исторических личностей, а вот с Гафтом…
— Тоже все оказалось в порядке. Конфликт для Гафта — это вполне нормальная форма общения. Вообще он неординарен и непредсказуем. После «Современника» я работал в Театре Станиславского, пока там не сложилась нехорошая ситуация: меня лишили московской прописки, уволили и как следствие запретили вообще работать в Москве. Несколько лет я ставил спектакли в провинции: Элисте, Хабаровске, Минске.
— Даже в Одессе.
— Не «даже». Одессу провинцией не считаю. Знакомые мне сочувствовали, старались ободрить, внушить, что как-нибудь все наладится. Однажды я встретил Гафта, и он сообщил, что знает о моих мытарствах, очень сочувствует и даже сочинил на эту тему эпиграмму: «Одесский пляж на время бросив, в Москву пожаловал Иосиф, но наступила пауза в карьере Райхельгауза. Не съездить ли для интересу тебе назад, в свою Одессу?»
— Это тогда вы решили цитировать его эпиграммы, которые именно поэтому вскоре увидели свет?
— Когда мы репетировали «Из записок Лопатина», написание Гафтом эпиграмм достигло, можно сказать, своего пика, он стал читать их на публике. Иногда звонил глубокой ночью в общежитие, будил соседей и требовал позвать меня к телефону. А соседями были неизвестные тогда Юра Богатырев, Стас Садальский. Я брал трубку и сквозь сон слышал: «Старик, хорошо, что ты не спишь. Помнишь, у меня есть эпиграмма на того-то? Хочу ее прочитать, но забыл». У меня была хорошая память, и его эпиграммы отлично запоминал. Однажды мне пришла в голову идея написать статью о Гафте, вставив туда его четверостишия.
— Получается, осуществили давнюю мечту Гафта.
— Представьте, это очень важно. Знаю по себе: многие годы фантазирую, придумываю какие-то невероятные вещи, ситуации. Что самое любопытное — многие из них сбываются. Будучи еще рабочим сцены, я впервые увидел в театре Сергея Юрского (одного из своих немногочисленных кумиров) и подумал: «Когда-нибудь я с ним что-то поставлю». И поставил. В 1989 году вышел фильм «Картина» с Сергеем Юрьевичем в главной роли. А с 1991 года Юрский активно сотрудничает со «Школой современной пьесы».
Более пятнадцати лет назад я вместе со своей младшей дочерью гулял по Парижу и увидел театральную афишу. Поскольку Саша владеет французским, попросил ее прочесть. Она говорит: «Это театр Пьера Кардена». Мы пошли в этот театр, и я сказал: «Какой зал замечательный, Саш, ты знаешь, надо здесь провести гастроли нашего театра». Просто сказал, а ровно через год Пьер Карден пригласил «Школу современной пьесы» в свой театр на гастроли, мы неделю играли там.
— В вашем перечне премий и званий имеется и необычная — лауреат Национальной театральной премии Турецкой Республики.
— В Турции есть знаменитая артистка Йолдыз Ханум. На ее 70-летний юбилей президент Турции решил сделать ей подарок и сказал: «Вы можете сыграть любую роль из мирового репертуара, какую хотите, и выбирать любого режиссера, мы вам на все дадим деньги». Тогда она призналась, что всю жизнь мечтала сыграть Ирину Аркадину в чеховской «Чайке». Чтобы подыскать режиссера, она поехала в Москву, где более 20 постановок по этой пьесе. Ханум ходила по театрам, ей все не нравилось, и кто-то посоветовал турецкой артистке посмотреть «Чайку» в нашем театре. После просмотра она была под сильнейшим впечатлением и пригласила меня ставить «Чайку» с ее участием.
Спектакль в Турции имел большой успех. Прошло примерно полгода, мне вдруг позвонил из Турции директор театра, в котором служит Йолдыз Ханум, и сообщил, что через месяц состоится вручение театральной премии Турецкой Республики, и что я номинирован. Номинировано всего пять спектаклей. В числе претендентов только один турецкий режиссер, остальные — русские. Я спрашиваю: «А кто же еще, с кем я?» Перечисляет: Леонид Хейфец, Кама Гинкас, Роберт Стуруа. Я очень горжусь, что из такого выдающегося режиссерского цветника премию вручили мне.
— Иосиф Леонидович, известно, что вы экстремал. Несмотря на возраст, прыгаете с парашютом, гоняете на квадроцикле, преодолеваете водопады…
— К экстремальному не стремлюсь. Хотя ежегодно со своими друзьями участвую в автогонках, в очень непростых условиях. В повседневной жизни люблю строить дом, ухаживать за садом. После работы, где-то в час ночи, сажусь в машину и еду за 40 километров к своему дому в Московской области. Такая езда приводит меня в комфортное состояние.
1146Читайте нас у Facebook
