«Мы их поубиваем!»: военкор Татьяна Наконечная о съемках под Бахмутом

«Никогда не забуду ракетный обстрел, под который мы попали в Соледаре»

— На этот раз мы уже не смогли заехать непосредственно на позиции нашей пехоты под Бахмутом, поскольку там продолжались непрерывные штурмы, — рассказывает Татьяна. — Снимали в самом городе. Если сравнить с концом сентября, когда мы там были последний раз, Бахмут сейчас совсем разбит. От него остался просто скелет. Бахает непрерывно. Если раньше были часы затишья, то сейчас бои настолько интенсивные, что их слышно даже в соседней Константиновке. Это в 20 километрах от Бахмута. К тому же регулярно «прилетает» по жилым кварталам Бахмута.

— Кто-то из местных там остался?

— Конечно, их становится все меньше, но остаются. По разным причинам. Кто-то не знает, куда ехать, кто-то не хочет покидать свою квартиру — держится за стены, даже если в соседнем доме они уже упали. Есть и так называемые «ждуны» — те, кто ждет «русский мир», не понимая, что они могут просто физически его не дождаться — погибнут от российского снаряда. Врагу все равно, кого убивать.

В этот раз я не хотела долго оставаться в Бахмуте. Пыталась снять материал как можно быстрее. Потому что понимала, что «прилететь» может в любой момент. И это немного отвлекает даже от фронтовой работы — ты «левым глазом» все время ищешь какое-то укрытие.

— Вы испытываете страх?

— Безусловно. И не верю тем, кто говорит, что им не страшно. Разве что нашим военным… Но и они боятся. Просто стараются не показывать этого. Знаете, до 24 февраля во время съемок на фронте я больше переживала за организационные моменты: чтобы машина не застряла посреди поля, чтобы бойцы были в настроении, чтобы получился хороший материал. До полномасштабного вторжения был период так называемой окопной или позиционной войны, когда нужно было еще изловчиться поймать в кадре прилеты мины. Коллеги поймут. Даже когда мы попадали под обстрелы, понимали, что они скоро закончатся. Существовало условное разделение на безопасные и опасные зоны. Сейчас такого нет. Ты можешь даже не доехать до передовых позиций и уже в дороге попасть под обстрел. Страшнее всего, когда начинает работать «Град» и накрывает «квадратами». Кассета — это 40 снарядов. Быстро проскочить — не вариант. Но главное, чтобы этот страх тебя не сковывал.

— И что вы делаете для этого?

— Недавно поняла, что у меня появилось суеверие: перед выездом на фронт обуть конкретные берцы или не забыть любимый браслет. Не то чтобы я верила, что это защитит. Но по крайней мере такие вещи отвлекают и немного успокаивают. Мы стараемся быть максимально осторожными, но это война. Как, наверное, я никогда не забуду ракетный обстрел, под который мы попали в Соледаре.

— Что тогда случилось?

— Мы уже завершили съемку и собирались ехать, когда начали раздаваться взрывы. Они становились все ближе. И в какой-то момент оператор выкрикнул разговорный вариант команды «Воздух», который в эфире всегда «запикивают». Все попадали. Ракета упала очень близко. Оператор потом рассказал, что это был снаряд на парашюте, он заметил его в небе. Я стояла спиной, поэтому не успела увидеть. Это все происходило за какие-то секунды. Лежим. Бахкает. Вокруг только кусты и поле. Нет укрытия. Но оно нас все равно не очень спасло бы, если что. А так нам просто повезло. Помню, что между этими взрывами я лежала и думала: «Интересно, оператор успел это снять?» Если выберемся отсюда, то будет досадно не показать зрителю такие будни наших военных. Коллега уже в Киеве сказала: «Ты так ровно дышала и даже не материлась на видео».

На самом деле не знаю, почему я тогда молчала. Может быть, из-за стресса. Но когда просматривала в записи этот фрагмент, поняла, что ни один кадр и текст не передаст всей остроты наших эмоций в те минуты.

Читайте также: «Россияне еще даже не показали всего, на что реально способны», — Роман Костенко

«Страшно, но если нужно, поедем вперед»

— Какие сейчас настроения у военных в Бахмуте?

— Нам бы поучиться у них оптимизму. Не знаю, где они его берут. Когда я их слушаю, думаю: «Да какие у меня могут быть проблемы?» Не хочу себя обесценивать, но то, что они переживают… Ребята не любят жаловаться. Говорят только: «Тяжеловато». Там в победе не сомневается никто. Знаете, раньше слова «боевой дух» воспринимались как-то пафосно. Сейчас вчерашний пафос не дотягивает до реальности. Когда я возвращаюсь с фронта, еще недели две хожу в приподнятом состоянии.

— Знаю, что за пару дней до масштабного вторжения вы поехали в командировку на фронт.

— Да. Мы встретили войну на войне. Это была плановая командировка. Я понимала, что будет обострение, но недооценила масштабы. В воскресенье 20 февраля мы въехали в Константиновку, с понедельника начали работать. В день было по четыре прямых «включения» в новости — очень плотный график. Интерес к передовой резко возрос. Там уже стало жарче. Помню, к среде я была очень истощена. И вот мне пишет редактор утреннего эфира, что в четверг я могу «не включаться». До этого я ночью почти не спала. Мониторила новости, читала военкоровский чат. А в среду наконец-то «выключилась». И чуть не проспала войну. Потом поняла, что разрядился телефон и не прозвенел будильник. Я проснулась в 6:30 от того, что выспалась. Начала заряжать телефон и увидела кучу пропущенных звонков — новостей я еще не слышала. Я набрала маму (родители живут в Броварах), она сказала, что у них уже раздались взрывы. Ну, и все завертелось. Мы поехали на съемку в Счастье, но в сам город заехать не смогли. По Счастью уже несколько дней работала реактивная артиллерия. А в то утро его просто ровняли с землей. До города оставалось около трех километров. Я спросила у съемочной группы, что будем делать. Меня поразил ответ водителя: «Страшно, но если надо, поедем вперед». Я решила разворачиваться. В пути думала, что делать дальше, оставаться ли на Донетчине. Уже шли бои на Харьковщине. Наша привычная дорога стала непроездной. Написала выпускающему редактору, он сказал, чтобы мы ехали в Киев. Мы выбирались через Днепр почти сутки. В пути еще делали «включения». А мои родные в Броварах просто с ума сходили.

— Родители выехали из Броваров?

— Мама вместе со своей сестрой через несколько недель поехали в родное село, а отец остался. Он даже слышать не хотел об эвакуации. Сразу начинал нервничать: «Я никуда не уеду! Пусть они сами убираются с нашей земли!»

— Многие телевизионщики в первые месяцы войны жили прямо на каналах.

— И я тоже. Вместе со своими двумя котами. Когда я вернулась с фронта 25 февраля, мужа дома не было — его вызвали на работу, кошки сидели дома голодные. У нас в Вишневом уже был слышен грохот. Это было странное чувство. Дом перестал ассоциироваться с безопасностью. Я купила в магазине продуктов и поспала несколько часов. До 10 марта я еще ездила на работу, но с транспортом уже была проблема. К тому же комендантский час. Да и график уже не позволял ездить туда-сюда. Утром снимаешь, днем записываешь сюжет, ночью — эфиры. Еще стало ясно, что муж не сможет приезжать домой, кормить кошек. И я решила поселиться с ними на канале. Я жила в комнате, где монтировались сюжеты. Там был надувной матрас, потом переселилась на диванчик. Душ на работе был, еда тоже.

Было очень тяжело, когда мы выезжали на съемки в освобожденные Бучу, Ирпень, Бородянку. Это было настолько тяжело эмоционально, что, вернувшись на канал, мы с коллегой просто не разговаривали. Часами молчали. Было впечатление, что внутри словно каменная глыба. Я просто падала на диван, а котики прибегали, мурлыкали и засыпали на мне. Так понемногу мне становилось легче. Так я прожила на канале почти три месяца.

— За эти почти десять месяцев полномасштабной войны была история, которую вы до сих пор вспоминаете?

— Да, о мальчике Елисее из Броваров, которого убили россияне, когда он пытался эвакуироваться из села Победа Барышевского района со своей мамой и младшим братом. Они выехали из Броваров в это село в поисках тихого места, а оказались в оккупации, пережив настоящий ад. Когда решили выбраться, россияне дали им неофициальный коридор. Мать вспоминала, что они даже махали машине вслед. А потом… ее расстреляли. Елисей был в белой футболке и красной шапке, сидел на заднем сиденье машины. Когда начался обстрел, мать выпала из авто вместе с младшим сыном, которого просто стянула за капюшон, а Елисея потеряла из поля зрения. Он был взрослее, и она надеялась, что он сможет сам выскочить. Когда обстрел закончился, она подбежала к машине, открыла дверь и увидела, что Елисей на сиденье просто свернулся клубочком. Я видела фотографию его шапки… там осталось решето. Я спросила маму Елисея, где она находит силы, чтобы говорить с журналистами. Она ответила, что просто не хочет, чтобы эту историю забыли.

Читайте также: «Рашисты не давали забрать тело»: в Броварах перезахоронят 13-летнего мальчика, погибшего на глазах у мамы

— Что мы будем делать с россиянами, когда победим?

— Как говорит мой близкий человек: «Мы их поубиваем». Но я хочу, чтобы россия исчезла в буквальном смысле этого слова. Чтобы слово «русский» было настолько токсичным, чтобы они стыдились своей национальности. Вот это и будет нашей победой. Знаете, я упрекала себя в том, что начала работать на войне не с 2014 года. Я не снимала начало, но хочу снять конец этой войны!

Проект «Репортеры на войне» создан с участием CFI, Французского агентства по развитию СМИ, в рамках проекта Hub Bucharest при поддержке Министерства иностранных дел Франции.

Читайте также: «Мы не должны врать себе о цене, которую заплатим за Победу», — генерал Сергей Кривонос

На фото в заголовке Татьяна Наконечная в Белогоровке Луганской области

4266

Читайте нас в Facebook