Нелли корниенко, супруга леся танюка: «из горкома комсомола я ушла с заявлением: «не желаю заниматься духовной проституцией»

Имя Нелли Корниенко широко известно в научных и театральных кругах, и не только украинских. Она автор множества книг, профессионально занимается театром «как живой системой» и, что интересно, делает это на пересечении пяти наук -- театроведения, футурологии, семиотики, синергетики и теории систем. Она -- «крутая» Нелли и Прекрасная Дама -- женщина не от мира сего. Случайно или нет, но и муж у Нелли Николаевны -- известный театрал, а в последние годы -- политик, народный депутат Лесь Танюк. Нелли считает это счастливым совпадением, но, по ее словам, театр она полюбила раньше, чем супруга: еще в школе рыдала над «Ой, не ходи, Грицю». Правда, актрисой быть не хотела. Но элементы театра и кино (уже во многом благодаря и Танюку) оказались частью ее жизни: ну скажите, жена какого еще политика встречала Новый год в лесу под музыку Баха?

«Дед вел меня два километра за ухо, а дома поставил на колени на кукурузу»

-- Неля Николаевна, правда ли, что вы собираетесь эмигрировать в Канаду?

-- Что вы говорите?! Это же замечательно! Как жизнь творит мифы! Нет, ну что вы? Мы могли бы уехать давным-давно, но я никогда и нигде не хотела бы жить вне Украины, независимо от того, как тут будет.

-- Вы здесь родились и выросли?

-- Нет, я родилась на Дальнем Востоке, в Хабаровске. И самое удивительное — хотите верьте, хотите нет -- помню себя с года. Отец -- совершенно сумасшедший человек (в добром смысле этого слова), вольный, безумный -- взял тогда меня с собой в тайгу, на охоту. Было минус 40. Меня укутали так, что видны были только глаза. Но я до сих пор помню запах таежного снега и точно знаю, что это запах именно того снега. Потом этот запах воскрес в юности, в один красивый эмоциональный момент, и периодически сопровождает меня.

-- Вы характером в отца?

-- Пожалуй. Уже с трех лет я убегала из дому (так получилось, что жила я, в основном, с бабушкой и дедушкой). Играла все больше с мальчишками. Придумывала походы в страну Лиллипутию, бредила полусказками. Дедушка привил мне любовь к «Кобзарю», а еще любимой моей книжкой была «Жизнь животных» Брэма. Я затевала тимуровские команды: порезала мамино креп-гранатовое платье на звездочки, и мы, маленькие идеалисты, переводили через улицу старушек, кололи дрова. Потом семья переехала в Херсон. Там меня однажды забрали цыгане (в ту пору на Молдавию шло много таборов). Когда бабушка ушла на Привоз и я осталась одна на хозяйстве, то вынесла цыганам абсолютно все, что было в доме: мед, гречку, сахар… И сама пошла с ними. Я обожала цыган. В пять лет прочла Пушкина «Цыгане» и полюбила Земфиру. Вот и пустилась на волю вольницы. Поймали меня возле Днепра в плавнях. Домой дедушка вел меня все два километра за ухо, а дома поставил на колени на кукурузу. Но я не покаялась и не извинилась. Засыпая в постели, слышала, как бабушка спрашивала деда: «Марк, ты уже ее простил?». И даже сонная возмутилась: «Нет! Я не прошу прощения».

-- Серьезная заявка на независимость…

-- Я тогда не знала слов «независимость» или «гордость», но тем не менее утром сказала деду, что напишу письмо отцу, где все ему расскажу: «И никто никогда больше не будет издеваться надо мной». Все до сих пор вспоминают эту легенду моего детства, в котором рядом со мной были прелестные бабушка Акилина Михайловна, святой человек, и дедушка Марк Трофимыч.

Потом пошел романтизм школы. Я была круглой отличницей, писала стихи, ходила во все кружки, в музыкальную школу, год училась в балетной. Очень увлекалась лошадьми, ездила верхом с 9 лет. И мечтала только об одном: жить с животными, обязательно с хищниками. Как-то даже жила одно время в лесу с друзьями.

«Я красила волосы в черный, зеленый цвет и совсем не подходила для идеологического отдела»

-- Раньше считалось, что в «джентльменский набор» заслуг отличницы» независимость характера не попадает.

-- Вольница была у меня в генах: мои родители из казаков. Школу я закончила с золотой медалью, поступила в киевский университет на историко-философский факультет, отделение медиевистики (средневековья. -- Авт. ). Была до инфантильности романтическим и наивным человеком. Просилась преподавать в Сибирь, так как слышала, что там есть медвежьи углы. Но тут случилась трагедия в моей семье, и никуда мне ехать не пришлось. Я пошла преподавать в Киеве в интернат (самое трудное, по моему мнению, место), дневала там и ночевала. А через полгода приехала за мной черная «Волга», и меня забрали работать в горком комсомола. Поначалу я категорически не соглашалась: я красила волосы в черный, зеленый цвет, одевалась как хотела и совершенно, как мне казалось, не подходила для работы в идеологическом отделе. Но меня уговорили, пообещав, что буду заниматься только творчеством -- театрами, киностудиями, студенчеством творческих вузов. И вскоре я день и ночь просиживала уже там.

-- Это уже был путь к театру?

-- Да. Тогда на базе Театрального института был создан Клуб творческой молодежи во главе с Лесем Танюком -- это было нечто, взламывающее общественное мнение того времени. На наш отдел горкома комсомола возложили ответственность за деятельность этой молодежи. Одним из первых вечеров Клуба был вечер Леся Курбаса (создатель национального модерного театра, расстрелянный в советском ГУЛАГе. -- Авт. ). Шел 1962 год. Крещатик перекрыли толпы народа: молодежь шла с зажженными факелами, Танюка несли на руках. Вечер длился в Октябрьском дворце до часу ночи, в безумную грозу! И там были все, кого сейчас знают как цвет интеллигенции.

-- Так вы по «партийной линии» контролировали деятельность Танюка и его клуба?

-- По комсомольской. После того вечера меня вызвало руководство и поинтересовалось, знаю ли я, что был такой националистический вечер. «Как националистический? -- удивилась я. -- Я же тоже там была». Это был перелом. Я видела, что те молодые люди -- совершенно замечательные: талантливо думающие, талантливо пишущие стихи, прекрасные скульпторы. И они -- националисты? Я всегда откровенно говорю то, что думаю, и тогда сказала, что тут что-то не так. Позже были еще вечера. И еще конфликты. А потом потребовали исключать Танюка из комсомола. Все это (вместе с человеческой влюбленностью в этих людей) помогло мне резко доосознать то, что нужно было бы понять раньше.

-- Вы уже влюбились в Танюка?

-- У меня была особая лирическая жизнь. Я всегда встречалась одновременно с несколькими ребятами. А из горкома, продержавшись там чуть более года, я ушла не только из-за Танюка. Написала в заявлении: «Не хочу заниматься духовной проституцией». Первый секретарь рвал мои заявления несколько раз, но не смог меня удержать. А через два месяца мы с Танюком поженились.

«Мудрость Леся всегда уравновешивала мою необузданную темпераментность»

-- Он вам рассказывал, за что на вас, по сути, идеологического оппонента, обратил внимание?

-- Говорил, что сразу же увидел во мне что-то родное. Когда я пришла к ним театральный институт -- блондинка в белой шубе, на высоких каблуках, да еще и умно говорила -- тут он был сражен. Правда, кое-кто из супер-патриотов советовал ему: «Лесю, Неля -- прекрасна людина, то хай i буде твоєю коханкою. А женитися треба тiльки на галичанках».

-- Как вы реагировали на такие «дружеские пожелания»?

-- С иронией. Говорила Лесю: «Думай». Не хотела расписываться, выходить замуж. Считала, что вместе надо быть, пока жива любовь…

-- Рядом с Танюком наверняка было не избежать театральности и в жизни?

-- Как-то в начале нашего знакомства мы поехали в Канев. В 4 утра (никогда этого не забуду!) встречали на палубе восход солнца, и Лесь, обнимая меня и глядя на «театральную» зарницу, говорит: «Надо этот восход вставить в «Маклену Грасу» (он тогда ставил эту пьесу). Боже, я так обиделась! Подумала: «Скоро я этот театр возненавижу!». Он мгновенно все понял (так мы начинали чувствовать друг друга капиллярами), сказал: «Это же так едино -- любовь, театр, дух». Он вообще преклонялся перед Женщиной. Это у него от мамы. Лесь говорил: «Даже если буду умирать, мне всегда хватит минут, чтобы встать перед Женщиной на колени». С этого сентиментального восхода и начался наш большой роман.

-- Он продолжается и до сих пор?

-- Лесь считает себя однолюбом. И (немного смутясь) наверное, это и есть Любовь. С большой буквы. В ней -- и страсть, и нежность, и дружба, и нерв.

-- Кстати, о нервах. Давно замечено, что Танюк -- режиссер не только на сцене. Как сжиться с этим в быту?

-- В обыденной жизни мы, как я позволила себе сказать, слышим друг друга капиллярами. Это не громкие слова, не эмоциональные всхлипы. Любовь -- это талант, и нужно дорастить себя до собственной любви. Дома у нас никто не стоит по струнке, на цыпочках -- мы любим друг друга такими, какие есть. Его мудрость всегда уравновешивала мою необузданную темпераментность. А духовно, философски мы смотрим в одну сторону и очень хорошо понимаем друг друга. Счастье -- освоить такую истину, как, по Швейцеру, благоговение перед каждым моментом жизни.

-- Какой же, по-вашему, должна быть женщина, чтобы достичь такого счастья?

-- Мне лично близки женщины, которые не считываются сразу, женщины со вторым, третьим планом. Женщина -- по определению бесконечна. Будучи способной рожать 5--9 раз, она умеет и жить за 5--9 сердец… Будь я мужчиной, сказала бы, что мне нравится женщина одновременно легкомысленная и серьезная, карнавальная и умеющая вовлечь в свою тишину. Если женщина способна к такому самообновлению, то мужчина живет с ней, как с несколькими женщинами, утоляя свою страсть к новому, неожиданному. А это -- вечная интрига. Мужчина не может разлюбить такую женщину.

«На выходе из загса нас встречала огромная толпа с неимоверных размеров плакатом «Отак загинув Танюк»

-- Как ваш муж воспринял рождение дочки?

-- Оксана далась нам непросто, до родов меня 11 раз клали в больницу. А родила я ее в Киеве 1 мая, прямо в салют. И переживая неизведанное доселе чувство, очень хотела побыть одна. Вдруг вносят огромную ветку цветущего дерева. Я поняла: от Леся. Он все время не отходил от двери, а узнав о рождении дочки, написал другу: «Человечество обогатилось еще одной Женщиной». Сейчас Оксана тоже занимается театром, работает в Центре Курбаса. Недавно вышла замуж за человека с двумя детьми 10 и 12 лет, а ее сыну -- 16. Семья растет -- счастья им!

-- Вы легко избегаете драм?

-- В любой трагической, как мне кажется, ситуации я схожу с ума, проживаю ее на 5 лет вперед… А Лесь все быстро рассасывает, превращает в комический капустник. Он, в отличие от меня, человек с юмором. Иначе бы он выжить не мог -- с 3 до 7 лет он был в немецком концлагере (семья попала туда после провала подполья). В нем есть этакая самозащитная мудрость. Я подсматриваю за ним, но научиться этому мне не дано. Лесь -- человек очень легкий, в быту непривередливый. Очень ответственный, спит по четыре часа. За три срока его депутатства мы ни разу не были ни в какой Конче-Заспе, у нас нет ни дачи, ни машины. Летом, правда, 20 дней отдыхаем в Крыму. И все. Видимся иногда по 10 минут в день. Но мне есть чем заниматься, и я с удовольствием погружаюсь в свою «интеллектуальную» тишину.

-- Но сначала в вашей жизни был театр, а не политика.

-- Театр был с нами всегда. Даже в день свадьбы: когда мы выходили из загса, увидели огромную толпу, несущую неимоверных размеров плакат с надписью: «Отак загинув Танюк» (Лесь в то время ставил спектакль «Отак загинув Гуска» по Кулишу). Осыпали нас пшеницей, поздравляли -- это было и смешно, и трогательно… Потом на комсомольские взносы (денег-то не было) пошли есть мороженое. А после обеда мы с Лесем уже уезжали в Одессу.

-- А дальше?

-- А дальше началось: Лесь был без работы в Одессе, Львове, Харькове… Его спектакли всюду закрывали. Тогда он «пустил в оборот» такое высказывание о министре культуры: «В Украине есть два национальных бедствия -- Бабий Яр и Бабий-чук». Я, естественно, тоже была без работы. Мы нигде не успевали ни квартиру получить, ни прописку. Наконец в Харькове у Володи Загоруйко (тоже, как и Лесь, ученик Марьяна Крушельницкого), пока театр стоял на капремонте и никто его особо не контролировал, Лесь поставил спектакль «В день свадьбы» Розова. По счастливой случайности в день премьеры в Харькове проходила всесоюзная конференция театральных критиков. И они увидели этот спектакль. Танюка мгновенно пригласили на работу в Москву.

«Если за свободой нужно ехать в другую страну, это уже не свобода»

-- Вы согласились на переезд?

-- А выбора не было. Приехал Бабийчук, и этот спектакль закрыли «за национализм». Танюка же пригласили сразу четыре московских театра. Лесь въехал Москву на белом коне. Поставил один спектакль, второй -- на него возлагали большие надежды. Но тут он подписал письмо против начавшихся политических процессов. Танюка таскали, требовали, чтобы он отказался от подписи, кричали: «Вы что, приехали сюда умножать линию Эфроса и Любимова?!». Но Лесь не отрекся и опять остался без работы.

-- А вы чем занимались в Москве?

-- Я тем временем заканчивала диссертацию о Курбасе. В Украине эта тема была под запретом, Щербицкий говорил, что Курбас тут будет только через его труп. А в Москве о Курбасе знали только как об «украинском Мейерхольде», и я дала себе слово, что моя диссертация победит предубеждения об украинской культуре. Но мне сказали, что я могу вообще не защититься, потому что я -- жена Танюка, и на меня пришел вагон анонимок из Украины. Я, правда, защитилась, но работы и мне не нашлось. Не было у нас и квартиры: жили в маленькой, размером в два дивана, сталинской ложе Центрального детского театра. Но у нас там ночевала вся Украина. Больше 10 лет «через нас» (потом мы все же получили двухкомнатную квартиру) кочевали семьи многих диссидентов, идя «с посадки на посадку», или по дороге на свидание в тюрьмы -- Чорноволы, Караванские, Морозы, Мартыненко, Свитлычные, Василь Стус, Оксана Мешко… Мы вместе писали куда надо письма, передавали информацию на Запад. Но это отдельная история.

-- Как вы объясните тот парадокс, что гонимые в Украине -- не без воли Москвы -- часто в ней же находили благодатное пристанище?

-- Это намного хитрее, чем кажется на первый взгляд. Москва сотворила все эти колонии, с тем чтобы заманить к себе лучшие умы -- там же собирался весь цвет интеллигенции. К тому же прелаты страшнее пап. Москва знала, что здесь сами затопчут своих, и давала беглецам легкий люфт якобы свободы. Кроме того, Москва -- огромнейший мегаполис, который даже КГБ было очень трудно контролировать. Я не могу пожаловаться, что меня притесняли в науке. Я освоила социологию художественной культуры (таких специалистов было только 4 во всем Союзе), занималась тем, чем хотела. И уходила, если мне чего-то не разрешали. И считаю, что у любого есть такая возможность, несмотря ни на какие обстоятельства. По конкурсу я прошла в объединенную редакцию журналов ЮНЕСКО, проработала там 10 лет.

-- А если бы вы не встретили Танюка, так же ощущали бы понятие свободы?

-- Свобода -- понятие экзистенциальное, она либо есть, либо -- нет (если за свободой нужно ехать в другую страну, это уже не свобода). Я позволила себе, насколько это было возможно, быть свободным человеком. Благодаря же Танюку я увидела трагизм и кризис духовного украинского начала.

-- Вы вернулись в Украину, когда взорвался Чернобыль?

-- Лесь все время писал в Киев по инстанциям, что хочет вернуться, и получал ответы -- «в Украине нет вакансии режиссера». Когда грянул Чернобыль, первое время во властных структурах была сильная растерянность. Все бежали от Чернобыля, а Танюк был единственным, кто сел в поезд и приехал в Киев. Лесь поставил в Молодежном театре, который он возглавил, «Мину Мазайло» Шатрова, провел 16 альтернативных культурологических вечеров -- и опять остался без работы. А в 1990-м Леся, безработного, избрали в парламент…

 

1458

Читайте нас у Facebook