12 апреля 1961 года стратегические реактивные бомбардировщики М-4 полка, в котором служил старшим техником группы обслуживания самолетов и двигателей техник-лейтенант Петр Квашнюк, на обычное боевое дежурство к берегам Америки не летали. Согласно графику, службу нес соседний полк.
Дозаправившись в воздухе над Дальним Востоком от поджидавших их летающих танкеров, бомбардировщики брали курс на Тихий океан, к Командорским островам. Фотографировали обнаруженные американские авианосцы или другие крупные корабли НАТО. Патрулировали вдоль побережья и были готовы в любой момент, если Родина прикажет, взять курс на континент и сбросить в заданном районе шеститонную ядерную бомбу. После возвращения самолета из суточного полета пленки проявляли, и отснятый материал анализировали специалисты из разведки.
В это время в Ленинской комнате солдатской казармы Квашнюк, который был еще и комсоргом эскадрильи, фотографировал на Доску почета установленным на штативе «ФЭДом» отличников боевой и политической подготовки.
«Смотрю на космонавта — знакомое лицо! Да я же его в Оренбурге не раз видел!»
— В 1961 году, спустя полтора десятка лет после войны, страна жила бедно, — вспоминает Петр Квашнюк (на снимке). — Поэтому я не .jpg)
покупал в отделе культтоваров пленку для фотоаппарата, а брал в полковой фотолаборатории пленку для фотопулеметов. Она вполне годилась и для обычной гражданской аппаратуры.
В то утро я успел сфотографировать двух или трех человек. Вдруг по радио диктор Левитан торжественно произнес, что сегодня впервые в истории человечества на космическую орбиту выведен корабль «Восток» с человеком на борту, все системы работают нормально, космонавт — тоже в норме, готовится к приземлению в заданном районе Советского Союза. Потом сообщили, что корабль пошел на посадку, входит в верхние слои атмосферы…
«Товарищ лейтенант! Какое «на посадку»! — вдруг воскликнул кто-то. — Наш вертолетный полк уже подняли, все улетели на поиски!» Кто-то позвонил на КДП (командно-диспетчерский пункт). Оказывается, спускаемый аппарат ждали то ли в Северном Казахстане, то ли под Волгоградом, а он приземлился в Саратовской области, буквально в нескольких километрах от Энгельса.
Говорят, что сельские жители, увидев спускающегося на парашюте на колхозное поле человека в скафандре, даже креститься начали: космонавта приняли чуть ли не за инопланетянина. Вскоре рядом сел вертолет, и Гагарина доставили на наш аэродром.
Мы все, естественно, бросились туда. Я схватил фотоаппарат и тоже побежал. К КДП устремился весь авиагарнизон. Мчались командирские «бобики», «Волги». Солдаты оседлали, облепили, как мухи, даже цистерны топливозаправщиков.
Понимаете, у нас Гагарина никто не ждал. Начальство, как говорится, не успело прийти в себя и выставить оцепление, принять другие меры по обеспечению порядка. Аэродром оказался во власти человеческой стихии. Мне удалось прорваться только благодаря тому, что у меня был фотоаппарат, толпа пропустила «корреспондента».
Гляжу на космонавта — батюшки, знакомое лицо. Да это же старший лейтенант, летчик-инструктор из Оренбургского летного училища! А я начинал службу тоже в Оренбурге, только в соседнем училище штурманов. С Гагариным, врать не стану, мы знакомы не были, я даже фамилии его не знал, но виделись на танцах в гарнизонном Доме офицеров, в ресторане. А вот моя теща (я женился, как и Юра, на девушке из Оренбурга), потом выяснилось, знала его Валентину и ее маму. После того как Хрущев сократил Вооруженные силы на один миллион двести тысяч человек, Гагарин уехал служить на Север. Наше авиационное училище штурманов вообще ликвидировали. Меня перевели в Энгельс.
Словом, я начал фотографировать. Вот (показывает снимки) сам Гагарин, а человек в кожаной куртке — это командир вертолета, первым приземлившийся возле Юры. Была весна, снег уже сошел, светило солнце, но в степи и на аэродроме дул холодный ветер. Тогда кто-то из летчиков отдал Юре свою офицерскую фуражку, чтобы не простудился.
Космонавту надо было связаться с Москвой, доложить о завершении полета.
- Как он выглядел? Ведь многие его коллеги, совершив посадку, не могли даже на ногах стоять после невесомости и перегрузок…
.jpg)
- Был белый как стена. Выглядел уставшим. Чувствовалось, что пережил немало. Ведь мог и не вернуться. Но стоял на ногах и шел без чьей-либо помощи. Вот на снимке генерал-полковник показывает ему аппарат ЗАС (защищенной связи) с Москвой. Звонка Гагарина ждал сам Хрущев.
Юрий Алексеевич снял трубку, чтобы доложить. Этот мой снимок обошел весь мир. «Алло!.. Алло!..» А слышимость плохая. Поэтому здесь космонавт не улыбается.
- Других фотографов и телевизионщиков не было?
— Ни-ко-го! Все ждали его приземления в другом месте! Командование решило переехать в НИИ авиационной техники. Институт находился рядом с контрольно-пропускным пунктом нашей части и был обнесен высокой каменной оградой — одни только кирпичные столбы были примерно метровой толщины. Пока начальство и наш неожиданный гость перемещались туда, я забежал домой перезарядить фотоаппарат.
«В полете не погиб — так сейчас толпа затопчет…» — устало сказал Гагарин»
— Моя жена Люда сидела возле радиоприемника, — продолжает Петр Васильевич. — Оттуда доносится голос диктора: дескать, корабль начал приземление… А я: «Людочка, какое приземление, он уже у нас в гарнизоне!» — «Кто — он?» — не поняла жена. «Да Гагарин же, космонавт!»
Люда выскочила в коридор. В общежитии любая новость, сами понимаете, разносится мгновенно. Все женщины побежали к институту, и моя Люда тоже, хотя, между прочим, была на седьмом месяце беременности.
Я зарядил свежую кассету, остановил попутку и примчался к НИИ. А там уже толпа — невозможно пробиться! Обращаюсь к солдатам: я корреспондент, помогите! Военные стали в две цепи и оттеснили народ, чтобы получились проход и небольшая площадка для фотографирования космонавта, когда он будет выходить. Пропуска в институт у меня не было, поэтому я ждал на улице вместе с людьми, которых становилось все больше.
Наконец дверь открылась, в ней появились Гагарин с фуражкой в руке, рядом с ним — высокий, в пальто и модной шляпе — какой-то высокопоставленный чин из КГБ. Он придерживал космонавта за локоть и вел себя властно, на людей покрикивал чуть ли не матом.
А вот на этом снимке старичок лет под 90. «Детки, дайте хоть перед смертью взглянуть на такое чудо!» — попросил он. Солдаты буквально на руках перетащили деда поближе. И женщины к космонавту проталкивались. Вручили ему букетик собранных на аэродроме подснежников. Такого искреннего всенародного удивления и ликования я нигде и никогда не встречал. Видите — даже сам Гагарин прослезился. Вытирает платочком слезы радости.
- Как Юрий Алексеевич себя вел?
— Очень скромно. В основном молчал. Было видно, что сильно устал. В какой-то момент толпа начала прижимать меня к нему все ближе. Чтобы снимать, я поднимал фотоаппарат над головой. А когда опустил, меня, можно сказать, положили на Гагарина, объектив фотоаппарата уперся ему в грудь. «Ну вот, — сказал он, грустно улыбнувшись, — в полете не погиб — так сейчас затопчут…»
.jpg)
Тогда сопровождавший его чин как рявкнет: «Солдаты! Обеспечить проход к машине!» Я понял, что мне уже не угнаться за гостями. Залез на дерево и сфотографировал рвущихся к Гагарину людей. Вот, смотрите, какая масса. И какие восхищенные, радостные лица!
В то время мобилок не было. И откуда население Энгельса узнало о прибытии первого космонавта? У нас было несколько крупных промышленных предприятий, где работало много молодежи. Вскоре с другого берега Волги к нам ринулись люди из Саратова! Моста, кстати, тогда еще не было, только паром ходил.
Натиска огромной массы народа не выдержала институтская ограда. Начали рушиться кирпичные колонны. Бетонная шапка одной из них упала на двух девушек, их на руках передали к машине и отправили в больницу.
Но вот благодаря солдатам Гагарин и генералы благополучно дошли до машины, сели в белую «Волгу» и уехали на аэродром. Там их ждал большой пассажирский самолет, который увез Гагарина и его сопровождающих в Куйбышев.
Я же начал думать, как отпечатать снимки. У меня не было ни бумаги, ни реактивов. А все спрашивают: «Петро, когда будут фотки? Давай быстрее!»
Слава Богу, о проблеме узнал замполит полка и прислал ко мне домой двух солдат. Они принесли химикаты, еще один фотоувеличитель и несколько рулонов фотопленки для аэрофотосъемки, на которую самолеты-разведчики снимают американские авианосцы. На ее гладкой поверхности шириной сантиметров 60 было удобно глянцевать и сушить фотографии. Мы расстелили пленку в коридоре. Сами расположились на кухне, занавесив окна одеялами.
Жильцы барака — офицеры и их жены — отнеслись к нашей работе с пониманием. У входа в барак люди разувались и осторожно переступали огромные полосы пленки с разложенными на них отпечатками, которых к утру мы с солдатами наштамповали тысячи штук. И жена моя помогала. Целую ночь трудилась с нами.
Утром офицеры собираются идти на службу — а в коридоре стать негде, кругом фотографии! Так они, чтобы пройти, клали чистенькие дощечки через порог. Тихонечко, в одной руке неся сапоги, другой держась за стенку, шли к выходу и там уже обувались.
— Я обеспечил снимками командира полка, замполита, командира эскадрильи, всех жильцов нашего барака, с которыми мы жили одной семьей, друзей… — продолжает рассказ Петр Квашнюк. — Мои помощники набрали фотографий для солдат. За день по гарнизону разошлись тысячи снимков. Мы с Людой поехали в Саратов в корреспондентский пункт «Красной звезды». «А эти люди не закрыты для печати?» — спросили нас военные журналисты, увидев рядом с Гагариным гражданских и военных чинов. «Не знаю», — ответил я. «Тогда посылайте в Москву, там решат».
Я отправил снимки в Москву на адрес редакции. И вскоре фотография была опубликована. Правда, тот солидный дядька в шляпе был закрашен черной краской под цвет двери. Только его руку, которой он держит за локоть Гагарина, забыли заретушировать.
Через некоторое время я получил гонорар десять рублей (за эти деньги можно было купить бутылку водки и закуску), а также удостоверение внештатного корреспондента «Красной звезды». Оклад у меня был 120 рублей, на руки после вычетов получал 105-110 рублей. И ничего, вроде хватало, даже на летний отпуск понемногу откладывали.
На третий день прихожу утром в полк на построение. Командир говорит: тебя вызывают в особый отдел. Это военная контрразведка КГБ. Даже в мирное время воевала со шпионами. «Ты в Саратов ездил?» — спрашивает меня подполковник. «Ездил, — говорю, — в корпункт «Красной звезды». — «А на базар?» — «Не знаю даже, где там базар…» — «Твои фотографии студенты на базаре продают по десятке за штуку». — «У меня снимки, говорю, многие офицеры просили. Возможно, от них и пошло. Студенты — народ шустрый, сообразительный…»
Особист больше вопросов не задавал и отпустил меня. Вернулся домой — жена говорит: приходил посыльный, тебe надо срочно явиться в политотдел дивизии и взять с собой все пленки. Услышали новость соседи. Уничтожайте, говорят, все что напечатали. Дело пахнет керосином.
Жена растопила печку (батарей в комнате не было) и давай бросать туда фотографии. Я же взял все пленки и пошел в политотдел.
Там за длинным столом сидели генералы, полковники, подполковники… «Где пленки?» — спрашивают. «Вот», — достаю из сумки. Полковник откинулся на стуле и начал смотреть пленку на свет: ага, вот я и вот… Берет ножницы, вырезает кадры и прячет в карман. «А где там я?» — спрашивает генерал-лейтенант, командир дивизии и тоже свои кадрики вырезает. Короче, все мои «судьи», включая начальника особого отдела, повырезали и попрятали свои кадрики.
Оставшиеся куски пленки особист собрал, положил в сейф и сказал мне: «Лейтенант! Если хочешь служить, все оставшиеся у тебя фотографии и пленки уничтожь. Забудь, нигде и никому не говори, что ты снимал Гагарина. Потому что в объектив попали люди, которых нельзя фотографировать, закрытые для печати. Понял?» — «Так точно, понял!» — ответил я. Нам этом разговор закончился.
Командир эскадрильи на всякий случай влепил мне выговор за нарушение режима секретности.
Но даже после этого ко мне приходили делегации из школ, рабочих коллективов, вузов. Все просили фотографии Гагарина. Я-то себе несколько штук все же припрятал. Но о них даже жена не знала. Ей нельзя было волноваться.
В августе того же года начальство предложило мне перевод в другую часть — обслуживать реактивные бомбардировщики Ту-16. Я охотно согласился, потому что ходоки за фотографиями надоели не только мне, но и соседям. К тому же там служба была интереснее — авиатехники тоже летали. О том же, что я снимал Гагарина, все годы службы в Сольцах Новгородской области помалкивал. Даже во время застолья!
Зато поступил заочно в Ленинградский политехнический институт. В академию не пустили из-за выговоров, тем более с формулировкой «за нарушение режима секретности».
С Гагариным встречаться мне больше не довелось. Когда его показывали по телевизору, мы с женой переглядывались. И его гибель переживали как потерю близкого человека.
- А с другими космонавтами встречались?
— Конечно! Лет через пять я перешел служить на РТБ — ракетно-техническую базу ядерного оружия. Потом меня перевели в Семипалатинск. Там мы готовили ядерное оружие для испытаний на известном вам полигоне. В гарнизоне были возведены жилые дома всех типов и проектов, строившихся с послевоенных времен в Советском Союзе — кирпичные, панельные. Они испытывались на прочность при воздействии ударной волны, возникающей после подземного ядерного взрыва. Практически все дома были потрескавшиеся. В стене моей квартиры зияла трещина шириной с мою ладонь. Заделаем ее — после нового взрыва все высыпается. Бывало, сидишь на стульчике и подпрыгиваешь, пол пляшет, как при землетрясении, люстра качается. Испытания проводились ежемесячно. Всех жителей военного городка заранее оповещали по радио, в каждую квартиру заходили посыльные: в назначенное время надо было забрать документы и детей, отойти подальше от домов. Ждали, пока землю тряхнет один раз — волна идет под землей от эпицентра взрыва, через некоторое время — еще раз, когда возвращается. Потом все. Здания не завалились — можно идти домой. А готовила все эти искусственные землетрясения наша часть.
Однажды во время юбилея части я все же проговорился о том, что фотографировал Гагарина. Политработники насели: давай фотовыставку сделаем в Доме офицеров. Поместили на стенде десятка три снимков. Но кто-то разбил витрину и украл примерно две трети экспозиции. Оставшиеся я вынужден был забрать, чтобы не потерять и их.
Как-то летом мы с женой поехали в отпуск в один из сочинских санаториев. Там отдыхали в основном летчики и космонавты. Встретил однажды на пляже чету Поповичей и рассказал Марине Лаврентьевне, что снимал Гагарина. «Вот вы мне и нужны, — сказала она. — Я пишу книгу…» Мы подружились. На пляже играли в преферанс. Кто проиграл — покупал бутылку вина на четверых, которую тут же и распивали перед обедом. Позже я переслал Марине часть снимков. Она была компанейским человеком — могла выпить (здоровье у нее было отменное), стихи писала прекрасные, читала нам. Талантливый человек.
А Павел Романович любил рыбалку. Он был и остался простым сельским парнем. Весело подгонял товарищей, готовивших лодку к выходу в море: «Эй, охламоны, что вы там долго возитесь!..» Ближе к вечеру они возвращались с рыбой, на берегу варилась уха. Она шла уже с водочкой.
Иногда я приходил к космонавтам играть в шахматы. Самым заядлым шахматистом был дважды Герой Советского Союза Борис Волынов. Он и в волейбол с нами играл. Проигрывать не любил. После ужина приглашал за шахматный столик. И пока не отыграется — не вставал. Тоже бутылочку сухого вина распивали. Водки он не пил. Даже жена моя обижалась: я приехала отдыхать с мужем или без? Помешались, дескать, на шахматах…
А закончил я службу под Киевом, в Узине. У меня на Киевщине жили старенькие родители. Мама жаловалась: умрем — некому будет похоронить. Я у нее остался один, двое старших братьев умерли маленькими в голодовку.
Правда, после смерти матери и отчима служил консультантом Министерства иностранных дел Болгарии. А на самом деле — командиром части, обслуживающей ракетно-ядерное оружие. Что поделаешь, время было такое. Зато есть что рассказать детям и внукам.
1350Читайте нас у Facebook
