«Полицаи объяснили: если не явитесь для отправки в Германию, заберем ваших матерей. Выхода у нас не было…»
Война застала 14-летнего Васю Котенко в селе Журжинцы Лысянского района Черкасской области. 22 июня в пять часов утра он выгнал коров на пастбище — еще была мирная жизнь, — а когда в обед пригнал стадо в село, Вячеслав Молотов выступал по радио с заявлением о нападении Германии. На войну сразу же мобилизовали всех мужчин в возрасте до сорока лет. Отцу Васи было 36, он работал конюхом в местном колхозе имени Сталина. 25 июня отец ушел на фронт и не вернулся.
Мама осталась одна с четырьмя детьми на руках: Вася только окончил семилетку, Вале шел одиннадцатый год, Дусе исполнилось девять, маленькой Саше — всего три годика. А вскоре и единственного мужика в семье — 16-летнего Василия — немцы угнали в Германию.
Накануне 70-летия начала мобилизации украинцев на принудительные работы в Германию «ФАКТЫ» нашли Василия Котенко в Киеве. Василий Павлович поделился воспоминаниями о пережитом.
«Немецкая женщина отдала мне свой талончик на 500 граммов хлеба. Наверное, потому, что я был очень худой»
— До войны пели: «И на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью, могучим ударом», — вспоминает бывший монтажник-высотник Герой Социалистического Труда Василий Котенко (на фото). — 
На самом деле все оказалось далеко не так.
С начала войны в нашем селе стояла конница. Кавалеристы, в основном молодые ребята, 20-22-х лет от роду, уходя из Журжинец, говорили: «Не волнуйтесь, мы еще вернемся».
— Когда советская власть ушла из села, магазины, наверное, разграбили?
— На все село работали только два магазина. Не скажу, что грабили, но, когда стало понятно, что немцы вот-вот придут, открыли замки и вынесли кое-что про запас. Те, кто имел доступ к торговле. Селянам ничего не досталось.
— Как оккупанты вошли в село?
— Немцы появились, когда у нас шла уборка урожая. Помню, мама в поле жала серпом, мы, дети, ей помогали. Только-только через село прошли красноармейцы, рассказывали, что на Бранном поле, под Медвином, шел бой. Какой там бой, если наши солдаты с винтовками стояли, а фашисты наступали на танках, мотоциклах, легковых машинах! Печально, конечно, но мы все-таки надеялись, что немцы не придут.
А они пришли в 1941-м и хозяйничали долго — аж до 1944-го. При немцах никто не бездельничал, я тоже работал конюхом в колхозе.
Сразу же организовали полицию, вместо сельсовета появилась полицейская волость на три села: Журжинцы, Гута и Буда. В волости служили 20 полицаев. Руководил этой командой наш односельчанин Мыкола Пошитый. Говорили, что его оставили для выполнения спецзадания в тылу врага. Когда село освободили, Мыкола ушел вместе с красноармейцами и погиб в боях.
Однажды ночью в село пришли партизаны, вывезли всех полицаев в Моринцы, на родину Тараса Шевченко (это недалеко от нашего села), и в колхозном саду отрубили им головы. В живых остались всего два полицая, в том числе и начальник полиции Пошитый. В Журжинцах шептались, что это он организовал казнь предателей.
— Когда людей начали отправлять в Германию?
— В июле 1943 года мне пришла повестка «Явиться в полицию для отправки в Германию». Полицаи всем объяснили: если мобилизованный не придет, заберут его мать. Явились все, кто получил повестку, другого выхода не было. Тогда забрали ребят и девчат до 1926 года рождения. Мама напекла мне в дорогу коржиков. Довезли нас до Перемышля, где собрались покупатели дармовой рабочей силы. Меня, единственного из Журжинец, купили на работу в Берлин.
*Руководители Третьего рейха использовали в качестве рабочей силы молодежь, вывезенную в принудительном порядке с территории Украины
В столице Германии нашу группу накормили, выдали спецовки с белым ромбом на рукаве и нашитыми буквами OST (позже вместо букв появился украинский подсолнух) и отправили в трудовой лагерь, огороженный колючей проволокой. С утра до вечера мы строили бараки для рабочих танкового завода, самолетные ангары. Кроме нас на стройке трудилась подсобники из Польши, Италии, Бельгии, Франции. Немцы специально комплектовали бригады из людей разных национальностей, чтобы они не могли сговориться между собой, бунтовать.
Работами руководили мастера-фольксдойче (этнические немцы, проживавшие ранее на территориях, оккупированных Германией. — Авт.). Главное требование у них было одно: работать. Сначала нас неплохо кормили, утром и вечером. Когда же после американской бомбардировки лагерь сгорел, на завтрак стали выдавать 375 граммов хлеба, 15 граммов маргарина и сахарин, а на ужин — литр супа.
Однажды, когда я шел на работу, меня окликнула немка: «Рус, момент!» Женщина отдала мне свой талончик на 500 граммов хлеба. Наверное, потому, что я был очень худой. Потом я несколько раз находил под камешком ее хлебную карточку.
Работали и по воскресеньям. Выходной давали только тогда, когда не было работы. Но и в свободные дни мы нанимались восстанавливать берлинские дачи после бомбардировок. Работали за еду. Бывало, кто-то и свои старенькие штаны отдавал нам за работу.
— Письма от родных получали?
— В 1943 году я написал несколько писем на родину, но ответа так и не получил.
Моего двоюродного брата немцы угнали в 1942-м, он работал в Австрии. Я еще в Журжинцах взял его адрес, и мы переписывались. Так что я был в курсе, что дома делается, как наши войска освободили Харьков, перешли Днепр и вышли к границе СССР.
«После команды: «Кто не хочет возвращаться в СССР, два шага вперед» — из 220 человек вышли 25»
— Когда вас освободили?
— Утром 1 апреля 1945 года. Смотрим, танки идут. Мы сначала подумали, что эсесовцы. Эти могли и расстрелять. Но пригляделись: каски не немецкие. Оказалось, американцы. Они сразу же установили походную кухню, организовали для нас питание, выдали с немецких складов нижнее белье и одежду.
Американцы поставляли союзникам оружие и продовольствие. Грузы на кораблях доставляли во французский порт Кале, а оттуда товарными составами — в Германию. Мы разгружали из этих вагонов тушенку, шоколад, консервы, муку. После смерти президента США Рузвельта к власти пришел Трумэн и сразу же наполовину сократил поставки.
Нас перевезли в Нюрнберг, и американцы вдруг… посадили всех за проволоку. Два раза сводили на разгрузку вагонов с продовольствием — и все. Никуда не отправляют и из зоны не выпускают. Кормили, правда, отлично. Говорили: «Подождите, успеете еще в Союз».
Война закончилась, уже июль к концу подходит, а мы сидим в лагере. Тогда два паренька сбежали, нашли городскую комендатуру и доложили о нашем существовании. Советские офицеры спросили у коменданта Нюрнберга: «Что у вас там за лагерь?» Он посмотрел на карту города и ответил: «У нас такого нет». Собрались, поехали на место. Мы как раз обедали, когда приехали два советских офицера. «Добрый день, земляки. Как обед?» — улыбаются. Тут же прибыл представитель группы американских войск с переводчиком. Выстроили нас и говорят: «Русские не хотят возвращаться на родину».
— Вы хотели остаться на Западе?
— Нет, хотя нам предлагали там остаться. А после переговоров советских офицеров с американцами последовала команда: «Кто не хочет ехать в Союз, два шага вперед». Из 220 человек вышли 25. Там были и прибалтийцы, и украинцы. Им приказали: «Собрать вещи — и на машины!» Как раз подъехали «студебеккеры» и увезли добровольцев. Оставшимся сообщили: «Через две недели будете в советской зоне оккупации». Американцы, не буду брехать, организовали нам баню, дали с собой сухой паек на два дня: галеты, консервы и отправили в немецкий городок недалеко от польской границы.
— Спецпроверка была тяжелой?
— Всех, кто прибывал из американского сектора оккупации, тщательно проверяли. Пленных сразу же забрали от нас, отдельно допрашивали 22-23-летних, а мне тогда шел только 19-й год. В нашем лагере были старшие товарищи, которые предупреждали: «Смотрите внимательно, что будете подписывать!» А я подумал: чего мне бояться? Есть ведь документ, выданный американцами, что мы работали при воинской части на разгрузке.
Зашел в кабинет следователя и давай рассказывать, что строил бараки, фундамент под военный аэродром. А он написал в протоколе: «Работал там-то, носил немецкую форму». Представляете?
Я прочитал и сказал: «Не подпишу». Он матом на меня: «Подписывай!» А все было устроено так, что к другому сотруднику НКГБ СССР я пойти уже не мог. Три дня ходил к этому. В конце концов он сказал: «Хорошо же тебя проконсультировали. Подписывай протокол и езжай в Союз, тебя там никто пальцем не тронет».
Каждому из группы репатриантов выдали винтовку, по 25 патронов, и мы пешком добирались через Польшу и Западную Украину во Львов. Оттуда поездом я доехал до Мироновки, а затем еще 20 километров шагал в родное село. Пришел в Журжинцы 14 августа 1945 года. Вы представить себе не можете, что дома творилось! Сестры бросились меня обнимать, плачут и смеются одновременно. Мама целует, а сама уголком платка вытирает слезы. Я сам плакал от радости, что они живы-здоровы.
«Как можно не любить Никиту Сергеевича, если он столько хрущевок построил?!»
— Пребывание в Западной Германии сказалось на вашей биографии?
— В ноябре 1945-го меня приняли в комсомол, позже избрали секретарем комсомольской организации колхоза и внештатным инструктором райкома комсомола.
В 1948 году Никита Хрущев собрал всех секретарей комсомольских организаций в Киеве. Мы заседали в Оперном театре. Председатель Совета министров УССР Демьян Коротченко рассказывал, что надо восстанавливать экономику. После войны сельчане не хотели ехать в города, ведь жилось там не сладко. Но и в селе хорошего было мало, и я решил перебраться в Киев.
Перед отъездом надо было получить паспорт. Начальник паспортного стола района удивился: «Почему ты не в армии?» — «Да я в Германии был». — «Тогда тебе надо к Титову, в районное управление НКГБ». «Сейчас посмотрим, какой тебе паспорт нужен», — сказал Титов и достал из сейфа документы, которые я подписал в Германии. Прочитал, вопросов мне не задавал, и я получил у начальника районной милиции временное удостоверение. С тех пор с сотрудниками госбезопасности больше не пересекался.
В Киеве устроился рабочим в монтажное управление, со временем стал монтажником 5-го разряда, потом бригадиром.
— На руководящую работу вас выдвигали?
— А я на нее и не стремился. Как бригадир зарабатывал 250 рублей, мастер получал 120, прораб — 180, а начальник участка — 200 рублей.
В Чернигове вместе с хлопцами СУ-21 Минмонтажспецстроя монтировал мост через Десну и 150-метровую телевышку, во Львове — 180-метровую телебашню, в Крыму — систему башен для антенн станции наведения ракет. Тогда точно такие же строились в Петрозаводске, Брянске и Краснодаре для защиты европейской части СССР.
В Киеве работал на строительстве музея Ленина, что на площади Ленинского комсомола (сейчас Украинский дом на Европейской площади. — Авт.).
Меня наградили Грамотой Верховного Совета УССР, в 1967 году получил орден Трудового Красного Знамени, потом — первый орден Ленина. За монтаж Киевской телебашни удостоен звания Героя Социалистического Труда и второго ордена Ленина.
Как Героя Соцтруда меня приглашали на торжественные мероприятия во Дворец «Украина». Сидел в президиуме вместе с другими работягами-Героями. Первый секретарь ЦК КПУ Владимир Щербицкий нас всех знал, каждому руку подавал, здороваясь. Хорошим хозяином был Щербицкий. При нем в Украине было 25 миллионов голов крупного рогатого скота, а сейчас пять или семь… Владимир Васильевич мой самый любимый руководитель, как и Никита Хрущев.
— С Никитой Сергеевичем где встречались?
— На торжественном открытии памятника Карлу Марксу в Москве. Моя бригада транспортировала гранитный блок для монумента. В карьере села Кудашевка Днепропетровской области погрузили 300-тонную глыбу на салазки, и танки 15 километров тянули их до железнодорожной станции. Там гранит перегрузили на специально спроектированную платформу и отправили в Москву. Открыли монумент на Театральной площади в 1961 году.
Как можно не любить Никиту Сергеевича, если он столько хрущевок построил?! Я сам в 1957 году получил комнату в хрущевке на улице Кирпоноса в Киеве. После рождения второго сына мы в 1961-м переехали в двухкомнатную хрущевку, 42 квадратных метра. Потом нас долго (мне уже и Героя присвоили) не ставили на квартирный учет, потому что получалось больше девяти метров на человека. И правильно, считаю, делали! Ведь были люди, которые жили в худших условиях. Поставили на очередь, когда норму обеспечения жилплощадью повысили до 13 квадратных метров на человека. И в 1983 году мы получили трехкомнатную квартиру на Оболони.
1820Читайте нас у Facebook
