Роман Карцев: «Раньше раки на „Привозе“ были по 20 рублей мешок, а теперь один рак стоит два доллара»
Роман Карцев входит в число юмористов, которых уже годами цитируют. Видимо, из-за особых интонаций живого одесского языка, возникшего из смешения многих наречий. «И украинский, и еврейский, и болгарский, и русский, и французский, — объясняет юморист. — Там же огромное количество народа жило разного. И все говорят на одном языке. Француз он — не француз, все равно: „А шо слышно?“ Все. Эта музыка слова — она у всех». «Народный россиянин Одессы», — нередко можно услышать о Карцеве в его родном городе. Правда, здесь он бывает лишь наездами, по праздникам. Вот и нынче таковой: известному юмористу — 75.
— Одесса внешне сильно изменилась, — говорит Роман Андреевич. — Центр, где я вырос, привели в порядок еще при мэре Гурвице. Район стал красивый, чистый, не говоря уже об отреставрированных зданиях, восстановленном в изначальном виде памятнике Екатерине, но… Нет той Одессы, которую я знал с детства. Когда мы с пацанами лазали через балкон оперного театра к окошку в женский туалет. Ох, как было интересно! Единственное огорчало: с началом представления женщин в туалете уже не было, а тяга осталась. Так вот, постепенно, я и оперу полюбил. Потому сейчас в этом хорошо разбираюсь.
— В опере или…
— И в том, и в том. Но нет той, «моей» Одессы. Квартира, в которой я когда-то жил в девятом номере по Ланжероновской, уже недоступна. За несколько последних десятков лет чего там только не было: и японский ресторан, и салон красоты. Хорошо, что не мемориальный музей имени мене, как любил говаривать незабвенный Петр Соломонович Столярский. Что не говори, жаль. Не могу продемонстрировать, как я лежал на подоконнике, наблюдая за Мишей Жванецким, шедшем в порт на работу. Жаль, что совсем не те уже места, в которых рос, мужал, где царили особые атмосфера и дух.
Кто приезжает и хочет увидеть старый город, надо вести их куда-нибудь на Молдаванку, на Пересыпь, показать дворы, которые еще сохранились. Там входишь с улицы прямо в дом: лежат ковры, висят хрустальные люстры и бегают поросята, куры. Там мы снимали «Биндюжника и Короля» с Володей Алениковым. Теперь таких мест почти не осталось. «Моя» Одесса отдает концы. Музыкальная школа имени Столярского затихла. В Оперном практически некому петь. Драматические театры приглашают зарубежных гастролеров, оперетта одесская, когда-то знаменитая, тоже почти вымерла. И «Привоз» в стекло оделся. Раньше все было на открытом прилавке. Да, была грязь по колено, но это был «Привоз», а сейчас это модернизированный супермаркет. Есть камбала, появилась барабулька, бычки. Но это тоже все не то. После войны было столько всего! Рыба размножалась, ей в море никто не мешал, камбала была огромная, бычки, раки по 20 рублей мешок. Сейчас один рак стоит два доллара.
— Но крупнее.
— «Зеленее»! Еще можно встретить истинных торговок, да и те перекупщицы. Прежней Одессы уже нет. Вы не видели телефильм про Мишку Япончика? Там пацан потрясающе точно играет бандита. Много наврано, но парень сыграл гениально. Они показывают Одессу до революции, после революции. Кто им писал тексты, я не знаю, но жаргон передан абсолютно правильно. Я все это еще застал после войны. Это не речь, а музыка. Так разговаривала Одесса — мягко, красиво.
Побывал на «Привозе» — давали попробовать сливки, копченое мясо, протягивали свертки: «Чтоб ты был нам здоров!» Кто-то успел сварить раков и принес. Пока все вместе взятое хоть как-то уцелело, юмор не иссякнет.
— Как, по-вашему, с годами чувство юмора у человека притупляется?
— Думается, оно либо есть, либо его нет, и возраст здесь ни при чем. Ведь это природное. Вот Сергей Юрский, например. Человек уже давно немолодой, но меня смешит всегда — такая у него фактура. Может притупиться восприятие смешного. Когда начинаешь размышлять о бренности существования, уже не очень смешно становится. Я за собой замечаю, с тех пор как Вити не стало (Ильченко, многолетний сценический партнер Карцева. — Авт.), почти не смеюсь. Я не прочь посмеяться, но не вижу ничего такого, что вызывало бы у меня хохот. Недавно болел, лежал перед телевизором и переключал кнопки. Ну нечего смотреть. В зале хохочут, а мне хоть бы что. Не знаю, может, это старость. А может, опыт или мудрость.
— В своей книге вы пишете, что вместе с Ильченко и Жванецким когда-то ушли от Райкина, потому что вам «захотелось размножаться». Не думаете ли, что нынешние юмористы размножаются гораздо стремительнее?
— Не то слово. В один из своих «болезненных» телевечеров насчитал одновременно 15 юмористических передач. В них хохочет только подставная публика, аплодисменты — в записи. Порой задумываешься: «То ли это что-то с телевизором, то ли с тобой». Кроме того, появился Интернет — очень пагубная штука, от которой не скрыться. Он засасывает молодежь и приучает к мысли, что все можно купить, а вторгаться в личную жизнь — это в порядке вещей. Такие понятия, как скромность и стыд, в Интернете вообще неприемлемы. Из-за него все, что писатели нарабатывали годами, может испариться в один миг.
— Только не то, что создано могучей троицей: Жванецким, Ильченко и Карцевым. Вам забвение не грозит, во всяком случае, в ближайшие несколько десятилетий.
— Вити не стало в 1992-м, замены ему не нашлось. Тридцать лет с ним работали. Не только работали — жили вместе. Я летел шестнадцать часов в самолете после его ухода и написал о нем повесть… Мне предлагали сотрудничество какие-то актеры, хорошие, но я не мог, отказывался. Лучше Вити не найти. Он был очень, очень специфический актер, который мне нужен был. И я ему был нужен. Если б его не было, я бы не состоялся.
— Правда ли, что и теперь вы ощущаете его незримое присутствие на сцене?
— Это действительно так, сейчас я даже затеял переписку с ним. Пишу ему «туда», он мне — «оттуда». Сообщает, кого видел, там ведь очень много хороших людей. В последние годы ушли выдающиеся личности. Он с ними там общается и рассказывает, как с Райкиным, Утесовым встречается, а я ему пишу, как Депардье сюда приехал, или как прошла Олимпиада. Писем десять есть. В одном из них он пишет: «Здесь все хорошо, но не торопись сюда, у вас там лучше».
— В начале семидесятых годов была невероятно популярной миниатюра «Авас».
— «Авас» мы сначала сделали с Витей вдвоем. Причем текста как такового не было, мы полностью импровизировали. Было лишь условие: есть грузин и тупой доцент, а заканчивалось тем, что выходит второй человек и спрашивает: разве бывают тупые доценты? И все. Однако из импровизации «Авас» постепенно вырос в миниатюру. Мы ее в театре у Райкина играли, гастролируя по Европе — на румынском, чешском, венгерском языках, и она неизменно имела успех.
— Как на иностранные языки можно перевести игру слов: «А вас?» — «Авас»?
— Перевели отлично. Помню, Венгрия просто на ушах стояла, мы повторяли «на бис» миниатюру пятикратно. Открою «ФАКТАМ» небольшой секрет. После окончания школы меня брали на учебу в институт иностранных языков, поскольку способности в этой сфере были прекрасные. Однако не тянуло меня в ту сторону, хотя и помогло в последующей работе — запросто заучивал миниатюры на разных языках. Иногда все-таки приходилось учитывать во время зарубежных гастролей особенности местного менталитета. Так, в Америке в миниатюре про раков по три и пять рублей заменили на пять и десять долларов, а самих раков — на лобстеров. Единственной миниатюрой, которую не приняли американцы, стал диалог молодого человека с дедушкой — за океаном не принято приставать на улице к незнакомцам. Да и о собрании на ликеро-водочном заводе — чисто советском мероприятии — американцам тоже решили не рассказывать.
— А «Авас»?
— Это было очень удачное попадание в тему. У меня возник конфликт с Аркадием Исааковичем, я ушел от него на полтора года, и Райкин тогда играл «Аваса» с Витей Ильченко. Когда вернулся, мы уже играли втроем. Затем Райкин отошел, вместо него играл Владимир Ляховицкий. Но миниатюра погибла, потому что это было уже не то. А наш с Витей вариант люди до сих пор помнят, и этим можно гордиться. Или у меня была миниатюра про дедушку, у которого спросили о здоровье, а тот начал приставать так, что невозможно отбиться. Там не было ни одной шутки, но жена рассказала, как Райкин, который вообще редко смеялся, увидев это по телевизору, свалился от хохота со стула.
Мы когда работали у Райкина, получали 88 рублей. Восемь я платил за бездетность, 25 — за угол отдавал, а на остальное кормили Жванецкого. Но мы ведь были артистами театра великого Райкина — это такой колоссальный опыт, что ни за какие деньги не купишь.
— Вы — артист не только театральный, но и киношный.
— Сорок пять лет назад меня запечатлели в документальной ленте «Аркадий Райкин». Затем — в короткометражке «Операция Герцог» и пошло-поехало. В числе первых художественных лент была «Волны Черного моря». Тогда я находился в Одессе в отпуске, и меня пригласили на съемки. Затем, тоже в Одессе, снимал Роман Виктюк. Я играл в катакомбах какого-то повара. Уже в более солидном возрасте пригласил Эльдар Рязанов сняться в фильмах «Небеса обетованные», «Предсказание» и «Старые клячи». Незабываемое общение с Гафтом, Броневым, Ахеджаковой. Вы даже не представляете, как с ними интересно. Владимир Бортко задействовал меня в картине «Собачье сердце», сериале «Мастер и Маргарита». Если говорить о кино, то своей лучшей ролью считаю Лазаря Боярского в фильме «Биндюжник и Король» Владимира Аленикова, по Бабелю.
— Кто-то из ваших детей пошел по папиным стопам?
— Дочка Елена закончила медицинский, но работает не врачом, а по административной части, лаборатории строит. Сын Павел по образованию фармацевт. В детстве снимался в советском киножурнале «Ералаш», затем сыграл сержанта Рылеева в сериале «Солдаты». Снялся более чем в двадцати картинах.
— Он носит вашу фамилию?
— Нет, моей супруги — Касинский. Виктория прекрасный человек. Главное — до сих пор меня устраивает. Очень хорошая хозяйка, мама и бабушка.
— В декабре минувшего года вы прочитали в Кремлевском дворце свой автобиографический рассказ «Сватовство», повествующий об истории знакомства с Викторией.
— Вика — бывшая танцовщица кордебалета. Я сложный человек, у меня свои принципы, но она сумела найти подходик. Скоро уже «золотая» свадьба.
— У вас сплошные круглые даты.
— Короче говоря, я — «принц датский». Честно, так хочется забыть обо всех юбилеях и вернуть годы молодые.
— Как будете отмечать три четверти века?
— Обычно — гости за столом. Раньше, бывало, компании человек по тридцать—сорок собирались. По два дня гудели. Сейчас — 15 гостей от силы. Одни уехали, другие ушли навсегда. Да и жене уже сложно все приготовить, накрыть. Готовит, правда, фантастически. Чтобы сделать фирменную одесскую фаршированную рыбу, пять часов стоит у плиты. Изредка совершает этот подвиг — знает, что я люблю. И не только я, многие наши друзья. Например, Эльдар Рязанов.
— Роман Андреевич, извините, не могу не спросить о вашем восприятии последних событий в Украине.
— Очень больно видеть то, что происходит. В Одессе поначалу вроде бы было спокойно, а в начале мая… То, что увидел по телеку, не Одесса. Это — стыд и позор! То, что эти люди не одесситы, даже не сомневаюсь. Как нужно не любить свой город, страну, чтобы устроить подобное! Разгул провокаторов и провокаций. Идет зомбирование людей, некоторым прохвостам дай только покричать, подраться и пустить кровь. Что именно происходит, никто не знает, дальше что будет, тоже никто не знает.
Но я надеюсь, что непременно прорвемся. Ведь не напрасно же мы носим гордое звание одесситов. Себя не отделяю от родного города. В Москве я словно в изгнании, хотя и живу там уже 35 лет. Опять круглая дата, значит, следует нам закругляться.
6285Читайте нас у Facebook
