Люк Хардинг: "Если ты работаешь в ФСБ, то о законе не беспокойся"
С 2007 года собственный корреспондент британской газеты «Гардиан» Люк Хардинг жил и работал в Москве. Хардинг писал об утечках Wikileaks, разоблачающих российские власти, о состоянии бизнесмена Геннадия Тимченко и тогдашнего премьера Владимира Путина. Сотрудники ФСБ проникли в его квартиру, начав психологическую войну против журналиста и его семьи. Такая практика очень распространена — ФСБ вторгается в дома, прослушивает телефоны, перехватывает электронные письма, устанавливает слежку за неугодными власти людьми. В феврале 2011-го Хардинга обвинили в нарушении правил аккредитации и объявили в России персоной нон грата. Журналист пришел к выводу, что в России «правительство — это и есть мафия». Предлагаем читателям «ФАКТОВ» отрывки из книги «Мафиозное государство», в котором Люк Хардинг описывает произошедшие с ним события и собственные ощущения от столкновений с российскими спецслужбами.
*Книга «Мафиозное государство» вызвала большой интерес и в Украине
«Силовики рассматривают гибель Советского Союза как унизительную катастрофу»
Никаких сомнений быть не могло: кто-то побывал в моей квартире. Через три месяца после того, как я приехал в Россию, чтобы стать новым главой московского бюро Guardian, я однажды поздно вернулся домой со званого ужина. На первый взгляд все было как обычно. В коридоре валялись детские вещи, в гостиной громоздились книги — приметы уютного беспорядка семейной жизни. Но затем я увидел широко распахнутое окно в спальне моего сына… «Здесь был взломщик?» — спросил сын, вглядываясь в застывший внутренний двор под окном. Может быть, кто-то влез снаружи. Я посмотрел на дату — было воскресенье, 29 апреля 2007 года. Ко мне в квартиру, судя по всему, зашли через дверь, и замки не стали этому помехой. Посетители ничего не украли, ничего не повредили.
Что это были за привидения — точнее, из какого ведомства они были, я догадывался. За 15 дней до этого, 13 апреля 2007 года, российский олигарх и открытый критик Кремля Борис Березовский дал интервью моей газете, в котором призвал к насильственному свержению режима Владимира Путина. После этого мной живо заинтересовалась служба, унаследовавшая функции КГБ.
После краха коммунизма и Советского Союза КГБ получил новое имя. Теперь он стал называться Федеральной службой безопасности. ФСБ сейчас — основное ведомство, занимающееся внутренней безопасностью. Ее задача — противостоять шпионажу. По-видимому, я попал в сферу ее внимания, когда мое имя появилось под статьей на первой странице Guardian вместе с именами двух моих лондонских коллег.
Через несколько часов после выхода нашумевшего интервью с Березовским началась моя новая странная жизнь. Кто-то взломал мою личную электронную почту. Некто якобы из «администрации президента» позвонил ко мне в офис и потребовал номер моего мобильного, но я отказался его давать. Через два дня после публикации я вылетел из Москвы в Лондон на похороны родственника. Уже прошел последний контроль, когда кто-то сильно хлопнул меня по плечу. Я обернулся и увидел молодого человека в кожаной куртке — безошибочно опознаваемой форме шпиона КГБ. Он ухмылялся. «С вашей курткой что-то не так», — сказал он с сильным русским акцентом. После взлета я сразу же направился в туалет. Снял рубашку и куртку, осмотрел их. На них ничего не было. Впрочем, я сразу же подумал, что не знаю, как может выглядеть «жучок».
В той нелепой неосоветской реальности, которую Путин создал, став президентом, ФСБ превратилось в главную силу в стране — огромную секретную, обладающую гигантскими ресурсами структуру, действующую вне рамок закона и руководствующуюся собственными (также секретными) правилами. ФСБ почувствовала себя вправе сокрушать всех, кого она сочтет врагами государства. В число врагов попадают немногочисленные деморализованные российские оппозиционные политики, правозащитники, сотрудники иностранных неправительственных организаций, а также предприниматели, не соблюдающие правила, которые установил режим: повиноваться государству и держаться в стороне от политики. Кроме этого, врагами, по-видимому, считают иностранных дипломатов, особенно британских, и беспокойных западных журналистов. Однако самое опасное — это отношение ФСБ к предателям.
Мне — как, предположительно, и британскому правительству — было очевидно, что убийство проживавшего в Лондоне российского диссидента Александра Литвиненко имело отношение к ФСБ. Он умер в одной из лондонских больниц в ноябре 2006 года, через три недели после того, как выпил чашку зеленого чая, отравленного радиоактивным полонием-210. Литвиненко был бывшим офицером ФСБ, как и его предполагаемый убийца Андрей Луговой — человек, который предположительно подсунул ему яд. Однако кто послал убийцу, по-прежнему остается загадкой. Был ли это Путин, как считают друзья и родные Литвиненко? Или же за случившееся ответственны другие темные кремлевские силы, стремившиеся спровоцировать кризис в отношениях между Москвой и Западом?
К моменту убийства Литвиненко бывшие агенты КГБ — группа «ястребов», известных как «силовики» — заняли ключевые позиции в путинском Кремле. В 1999 году Путин возглавил ФСБ. В 2000 году он был избран президентом и сразу же начал выдвигать проверенных людей из спецслужб на посты губернаторов российских провинций, министров и руководителей госкомпаний. КГБ вернулся. По оценкам социологов, в 2003 году в Кремле было 25 процентов чиновников из бывших военных или сотрудников спецслужб. К 2006 году лиц, связанных с силовиками, в том числе официальных и неофициальных агентов, в Кремле было уже 77 процентов. Силовики рассматривают гибель Советского Союза как унизительную катастрофу. Их миссия — как они ее видят — заключается в том, чтобы восстановить утраченное величие России. К слову, незаконно проникать в чужие квартиры — старая техника КГБ, нацеленная не на убийство, а на запугивание и изматывание. Если жертва жаловалась в милицию, там в ответ вежливо намекали на паранойю. В конце концов, кому жаловаться на взлом, если взломщики работают на государство?
Через три недели после интервью с Березовским мне позвонили из ФСБ. Не представившийся офицер ФСБ был вежлив, но тверд. «Вы должны приехать, нам нужно поговорить», — заявил он. Я заметил, что моя роль в подготовке статьи была скромной. Я всего лишь позвонил Дмитрию Пескову, вежливому и хорошо говорящему по-английски пресс-секретарю Кремля, и попросил у него комментарий. Однако человека из ФСБ мои слова не убедили. «Советую вам взять с собой адвоката», — добавил он.
«Ты можешь кого-нибудь убить, и тебе ничего не будет»
Через три недели после телефонного звонка мы с моим адвокатом Гари Мирзояном, ветераном московских уголовных процессов, стояли у Лефортовской тюрьмы — унылого, окруженного спиралями колючей проволоки трехэтажного здания недалеко от центра Москвы. В коммунистические времена это была самая зловещая тюрьма КГБ. Журналистов, тем более иностранных, туда обычно не пускали. Открылась мощная металлическая дверь. За дверью была небольшая приемная. Дежурный офицер сидел за зеркальным стеклом, прозрачным с одной стороны: он нас мог видеть, а мы его — нет. Только одна рука высунулась на секунду из-за стекла, чтобы забрать у меня паспорт и телефон. Нам разрешили пройти наверх. Лифт был снабжен старомодными тюремными решетками. Фактически это была движущаяся клетка.Мы подошли к двери 306 и постучались в нее. Майор Кузьмин пригласил нас войти. К моему удивлению он оказался молодым человеком 29-ти или 30 лет. Одет в темно-зеленую форму ФСБ. Тот факт, что он по поручению президентской администрации расследовал дело Березовского, показывал, что он стремительно продвигался по служебной лестнице.
Сначала мне даже показалось, что это был не допрос, а бюрократическая формальность. Лишь позднее я понял, что смысл происходившего был не в том, чтобы выяснить истину, а в том, чтобы запугать меня. Кузьмин заранее знал мои ответы. К тому времени ФСБ уже, по-видимому, успела вломиться ко мне в квартиру, взломать мою почту и начать прослушивать мой телефон. Я мало чем мог бы их удивить. Спустя 55 минут Кузьмин объявил нашу беседу оконченной. Я подписал свои свидетельские показания. Мне хотелось пить, но от предложенного стакана газированной воды я отказался, испугавшись — уверен, необоснованно, — что в нее могло быть что-то подмешано.
Невидимое присутствие ФСБ продолжалось. Это ведомство стало неотъемлемой частью моей московской жизни — иногда громкой, иногда тихой, как будто кто-то за кулисами уменьшал и увеличивал звук этого мелкого преследования. Что мои телефонные переговоры прослушиваются, было в большинстве случаев очевидно. Агенты ФСБ прерывали связь, когда разговор касался опасных тем. Стоило произнести «Березовский» или «Литвиненко», как разговор обрывался. (Некоторое время я говорил слово «банан» вместо «Березовский». Удивительно, но это работало.) Обсуждения политики Кремля также заканчивались плохо — раздражающимися гудками отключенной линии.
В начале декабря 2007 года я договорился о встрече с Ольгой Крыштановской из Института социологии Российской академии наук, главным специалистом по кремлевским элитам в России. Сидя в тапочках в ее гостиной, я расспрашивал о методах ФСБ. «У них есть станция прослушки где-то в Подмосковье, — рассказала исследователь. — Само ее существование — государственная тайна. У ФСБ есть специальный отдел по слежке за иностранными дипломатами. Возможно, также существует и отдел для слежки за иностранными журналистами. Работники прослушки знают, чьи разговоры они слушают».
— Не скучно ли им на такой работе?
— Их мотивирует идея того, что они служат своей стране и борются с ее врагами. Те, кто занимался сбором разведданных — как Путин, или воинственный экс-министр обороны Сергей Иванов, — обычно умнее и гибче.
По словам Крыштановской, фанатичнее всего те, кто работал в контрразведке. Она охарактеризовала их как зомби. «Эти люди были воспитаны Советским Союзом в духе ультраизоляционизма. Они ничего не знали о Западе. Их кормили зомбирующей пропагандой, превратившей их в фанатиков и ортодоксов». Членство в этом клубе — самом тайном из всех — дает определенные преимущества, компенсирующие сравнительно небольшую зарплату. «Если ты работаешь в ФСБ, то о законе можешь не беспокоиться. Ты можешь кого-нибудь убить, и тебе ничего не будет», — заявила Крыштановская. Я спросил об убийстве Литвиненко. По ее словам, некоторые высокопоставленные эфэсбэшники в частном порядке признавались ей, что оно, вероятно, было операцией ФСБ. Жертве они нисколько не сочувствовали, так как считали, что Литвиненко предал Россию и заслуживал смерти, но без восторга отзывались о неумелом и грубом исполнении убийства.
Уже в дверях, когда я возвращал Крыштановской гостевые тапочки, она посоветовала мне быть осторожнее. «Почему?» — спросил я. «Потому что вы враг Путина», — ответила она спокойно.
«Личное состояние Путина, по некоторым источникам, может достигать 40 миллиардов долларов»
К августу 2008 года мы переехали в деревянную дачу в поселке художников Сокол на северо-западе Москвы. Это была тихая гавань среди безумия большого города. У двери дома росли ландыши, зеленый штакетник был увит диким виноградом. ФСБ, казалось, затихла. И тут 7 августа началась война в Грузии. Центром конфликта стала Южная Осетия — сепаратистский анклав, фактически управляемый Москвой и ФСБ. В последующие три недели я делал репортажи о том, что видел — как российские колонны шли из столицы Южной Осетии Цхинвали на Тбилиси. Наступление грузинской армии на Цхинвали было смято, и силы президента Михаила Саакашвили в беспорядке отступали. В грузинских деревнях на границе с Южной Осетией поддерживаемые российской армией юго-осетинские ополченцы устроили настоящую кровавую бойню. Они расстреливали этнических грузин (в первую очередь мальчиков-подростков), угоняли машины, грабили грузинские дома и поджигали их. Это была этническая чистка XXI века, и я говорил об этом в открытую. В самой России об этих убийствах, совершавшихся российскими союзниками, не сообщалось. Вместо этого контролируемое государством телевидение прославляло давно запланированное Москвой вторжение в Грузию как миротворческую операцию.
Когда я вернулся в Москву, отношение к западным журналистам было недоброжелательным. Нам явно мстили. 25 ноября 2008 года у меня была крайне неприятная встреча с Борисом Шардаковым — чиновником из министерства иностранных дел, отвечающим за аккредитацию британских журналистов. «Почему вы все еще в этой стране? — спросил он. — Ваша семья не боится, что если будете продолжать здесь находиться, с вами может произойти что-то нехорошее?». Была ли это угроза? По крайней мере, выглядело это именно так. Тогда же ФСБ возобновила и усилила свою подлую кампанию травли. Случаи проникновения в наш дом стали повторяться постоянно. Я начал их фиксировать.
29 октября—2 ноября 2008 года. Открыто окно в верхней спальне справа. Когда мы уходили, оно было закрыто. В каждой из комнат дома из систем сигнализации вынуты батарейки.
8 декабря 2008 года. Отключено центральное отопление. Дом промерз. Ночью из-под лестницы раздавались звуки, напоминающие звонки мобильного телефона. Не могу найти их источник. Звонки продолжаются.
30 января 2009 года. Проникновение в офис Guardian. С моего компьютера удалена заставка с Фиби и детьми. Экран заблокирован. Клавиатура начисто вытерта. Замок и дверь заклинило.
3 февраля 2009 года. Письмо в британское посольство вернулось со стертым текстом, и с пометкой «NULL».
На этой стадии мне уже стало ясно, что спецслужбы будут продолжать в том же духе, пока я не пойму намек и не уеду. Свою кампанию они вели не без юмора.
Однажды я обнаружил у своей кровати дешевую книжку в мягкой обложке о том, как улучшить оргазм. 30 июня 2010 года ФСБ опять проникла ко мне в офис. Агенты отключили интернет и открыли окно, а также сняли трубку телефона и положили ее рядом с моим ноутбуком, ясно дав понять, что они обо мне не забыли. В тот день я написал статью об Анне Чапман — шпионке, входившей в раскрытую в США сеть российских «спящих агентов». Ночной визит должен был мне напомнить, что я опять затронул тему, которой Кремль не рекомендует касаться. Большинство новостных СМИ в России — в том числе BBC, несмотря на усилия некоторых ее наиболее отважных корреспондентов — следуют набору неофициальных правил, практически все из которых я нарушал. Табуированы следующие темы: коррупция в Кремле, деятельность российских спецслужб, нарушения прав человека, которые российские службы безопасности и их местные помощники совершают на проблемном Северном Кавказе, догадки о личном состоянии Путина, которое, по некоторым источникам, может достигать 40 миллиардов долларов. В американских дипломатических телеграммах содержались предположения о том, что у него есть «тайные активы» за рубежом. Сам Путин отрицает их наличие.
27 ноября 2010 года истекали мои российские аккредитация и виза, и я, как и в прошлые годы, попросил МИД их возобновить. Во вторник 2 ноября 2010 года мне неожиданно звонят. Я в это время нахожусь в Лондоне, изучаю секретные депеши WikiLeaks по российской тематике, однако российское Министерство иностранных дел вызывает меня на срочную встречу, отказываясь объяснить, зачем. Я возвращаюсь в Россию и 16 ноября прихожу в Департамент информации и печати МИД. Там мне говорят, что я нарушил правила во время организованного «Гринписом» 13 месяцев назад пресс-тура в российскую Арктику и во время визита в Ингушетию в марте 2010 года, и поэтому аккредитацию мне не возобновят. За этим решением явно стоит ФСБ. В ответ я говорю, что журналисты Reuters и AFP, участвовавшие в обеих поездках, также не имели необходимых документов и спрашиваю, знает ли о моей высылке президент Медведев, который якобы так стремится модернизировать Россию и привлечь иностранных инвесторов? Ответов на свои вопросы я не получаю. Однако спокойное поведение главы департамента Олега Чурилова в ходе беседы заставляет меня думать, что распоряжение изгнать меня из страны исходило с самого верха. Я предупреждаю его, что будет скандал. Его это, по-видимому, не заботит.
Таким образом, мое четырехлетнее пребывание в России заканчивается драматически — классической высылкой из страны в советском стиле. Я оказываюсь первым западным штатным корреспондентом, с которым так обходятся после окончания холодной войны. Я поражен.
Вернувшись в Англию, я по привычке сразу же запираю двери дома. В кафе и ресторанах оглядываюсь через плечо, смотрю, нет ли вокруг молодых людей в дешевых, плохо сидящих костюмах и коричневых ботинках. Однажды, услышав русскую речь на улице, поймал себя на том, что пристально слежу за двумя мужчинами. Однако со временем я понимаю, что старый мир остался в прошлом. Когда я возвращаюсь домой, белые стеклянные двери, которые я запирал перед уходом, по-прежнему заперты. Все вещи лежат там же, где я их оставлял. Мы снова анонимны. И — как мне кажется — в безопасности.
*По возвращении в Англию Люку Хардингу было что рассказать о России и Путине
Читайте нас у Facebook
