"За секунду до столкновения самолетов "черные ящики" записали крик летчика: "Ой, мама!"
3 мая 1985 года вылетевший из Львовского аэропорта военно-транспортный Ан-26 взял курс на Москву и на высоте около четырех километров столкнулся с заходившим на посадку пассажирским Ту-134, следовавшим по маршруту Таллин — Львов — Кишинев. Самолетами управляли опытные летчики, налетавшие не одну тысячу часов в сложнейших метеоусловиях.
Погибли около ста человек, среди которых, помимо гражданских лиц, было чуть ли не все командование воздушной армии и Прикарпатского военного округа, а также сын космонавта Валерия Быковского и супруга генерала Бориса Громова.
Как это ни удивительно, но «ФАКТАМ» начиная с 2000-го года и до сих пор не удалось найти никаких документов об этой катастрофе ни во Львовском областном суде, где проходил процесс над виновниками авиакатастрофы, ни в военной и гражданской прокуратурах. До того это было засекречено. Зато мы разыскали людей, согласившихся рассказать о том, что тогда произошло.
«Жена генерала Громова собиралась лететь в Москву пассажирским рейсом, но военные уговорили ее сдать билет»
— В то время я был прокурором Львовской транспортной прокуратуры, — вспоминал Григорий Ожог, работавший в 2000 году заместителем прокурора Львовской области. — 3 мая 1985 года около 12 часов дня мне позвонил дежурный по областному управлению МВД и сообщил об авиакатастрофе. Через два часа я был на месте. Приблизительно в 15—20 километрах от Золочева в колхозном поле на относительно небольшом расстоянии друг от друга догорали гражданский и военный самолеты. Погода в тот день была мерзкая — непрерывно моросил дождь, дул ледяной ветер. Чернозем превратился в сплошное месиво — оторвать ногу от земли было невозможно. Хорошо, что приехавшие военные дали мне кирзовые сапоги, лишь в них я смог приступить к осмотру места ЧП.
В Золочеве тогда стояла бригада Внутренних войск, и военнослужащие сразу же после падения самолетов оцепили всю территорию. Мне за время работы в правоохранительных органах довелось повидать многое, но в этот раз передо мной предстала действительно ужасающая картина: разбросанные, залитые кровью детали самолетов, вещи, части тел, все вперемешку с грязью. Ну как забыть изувеченное тело молодой беременной женщины, а рядом лежит абсолютно неповрежденный, так и не успевший родиться ребеночек?! Пассажирским самолетом управлял Герой Социалистического Труда, фамилию, к сожалению, забыл (по сведениям «ФАКТОВ», это был летчик первого класса Николай Дмитриев. — Авт.).
Перед вылетом он снял свой китель и в кабине пилотов повесил его на спинку кресла. Не поверите, но кресло и китель с Золотой Звездой Героя уцелели! Мало того, на кителе не было ни пятнышка!
На месте трагедии работали эксперты, медики, сотрудники милиции, прокуратуры и КГБ. Они вместе с солдатами бригады Внутренних войск собирали останки погибших, вещи, документы, ценности. Никакого мародерства не было. Золото, пачки денег (а многие банкноты были разбросаны по земле) — все фиксировалось и вносилось в список.
От военного самолета практически ничего не осталось — перед вылетом в Москву его заправили под завязку, поэтому он сгорел дотла вместе с телами людей. Вторым пилотом был молоденький старший лейтенант Валерий Быковский — сын космонавта Валерия Быковского. Летела военным самолетом и жена генерала Бориса Громова. Вообще-то, у нее был билет на пассажирский самолет. Но отправлявшиеся в столицу генералы и полковники уговорили женщину сдать билет и лететь с ними. Они собирались отметить в Москве День Победы.
Как поясняли потом «ФАКТАМ» специалисты, в данной ситуации столкновение двух самолетов так же маловероятно, как столкновение двух мух в пространстве в один кубический километр!
— Под проливным дождем на месте катастрофы работали целую ночь, — продолжал свой рассказ Григорий Ожог. — Утром приехали в прокуратуру и, так и не поспав, продолжили обработку информации. Останки погибших отправили в морг Львовского мединститута, а затем доставили самолетом в Киев, где проходили опознания и кремация. Похороны оплатило государство. Часть погибших захоронили на Лычаковском кладбище во Львове, часть (в том числе Быковского и Громову) — в Москве, остальных — в Таллине. Родственникам погибших были выплачены значительные денежные компенсации…
В день авиакатастрофы во Львов прилетели занимавший в то время пост заместителя прокурора УССР Михаил Потебенько и представители Генеральной прокуроры СССР. Была создана следственная группа, куда вошли следователи Львовской транспортной прокуратуры, военной прокуратуры Прикарпатского военного округа, Генеральной прокуратуры СССР. Следственные действия велись очень интенсивно. Специалисты установили, что самолеты столкнулись не лоб в лоб, а зацепились крыльями и, падая на землю, буквально развалились. Были найдены и «черные ящики». За секунду до столкновения они записали крик Валерия Быковского: «Ой, мама!» Видно, в последний момент он понял, что избежать катастрофы уже нельзя.
Диспетчеров приговорили к 15 годам лишения свободы
С помощью «черных ящиков» были установлены, по утверждению следствия, причины катастрофы и ее виновники — три львовских диспетчера (в том числе руководитель полетов Александр Квашнин), координировавшие в тот день вылеты и посадки самолетов. Якобы один из диспетчеров дал разрешение на вылет военного самолета, не уточнив, свободен ли воздушный коридор, а другой без проверки повел таллинский самолет на посадку. Кто-то из них торопился на обед…
Через полтора месяца напряженной работы специалистов разных ведомств следствие было закончено и направлено во Львовский областной суд. Поддерживать государственное обвинение Генеральная прокуратура СССР поручила прокурору Григорию Ожогу. Диспетчеров обвиняли по статье 77 Уголовного кодекса Украины: «Нарушение правил безопасности движения и правил эксплуатации транспорта, что привело к несчастным случаям с людьми, катастрофам, авариям или другим тяжким последствиям». Прокурор потребовал для обвиняемых по 15 лет лишения свободы. Председательствующий на процессе судья Леонид Сопилко с этим согласился. Говорят, никто из семей Громовых и Быковских на процессе не присутствовал.
Этот довольно подробный рассказ дополнил еще один активный участник тех событий, прокурор-криминалист Львовской областной прокуратуры Валерий Макаренко:
— Я первым осматривал место падения самолетов. Но попробуй опиши почти 100 трупов… Прокурор Григорий Ожог распорядился вызвать на помощь еще несколько следователей. Они шли по периметру, описывая все, что встречалось на пути. Было трудно и страшно — попадались части тел, у некоторых ноги буквально «приварились» к плечам. В одном месте нашли несколько тысяч долларов. Сотрудники КГБ тут же оцепили этот участок. Но оказалось, что их вполне легально вез священник из Таллина.
В обнаруженных «черных ящиках» последний крик действительно принадлежал сыну космонавта Быковского, но за несколько секунд до этого «ящики» записали слова находившегося на земле диспетчера. Зайдя в диспетчерскую, он взглянул на экран локатора и закричал, обращаясь к коллеге: «Хрен собачий! Куда ты его ведешь?! Ты что, не знаешь — в воздухе встречный!» Но было уже поздно. Как потом установили эксперты, из-за плохой погоды летчики увидели друг друга всего лишь метров за 50. На огромной скорости, с которой летели оба самолета, избежать столкновения было просто невозможно…
Эксперты обнаружили любопытную вещь: согласно европейским стандартам, все самолеты оснащаются специальным устройством, излучающим радиоимпульсы и позволяющим «видеть» самолет на экране локатора. А военный самолет не был оборудован таким устройством! Это, конечно, не послужило основной причиной столкновения, но значительно увеличило его вероятность.
Рассказывают, что через несколько дней после катастрофы в военный авиационный полк, который вместе с гражданской авиацией пользовался Львовским аэропортом, прилетел космонавт Валерий Быковский с женой. Для встречи высокого гостя выстроился весь полк. Несколько минут генерал молча стоял перед строем. А затем, как вспоминают очевидцы, приказал: «Налить всем! Помянем моего сына…» Выпил залпом и отмахнулся от протянутого кем-то огурчика: «Не закусываю». Уезжая, еще раз распорядился накрыть в столовой для военнослужащих столы с водкой. Чтобы поминки прошли по-человечески. За все до копейки расплатился из собственного кармана.
«ФАКТЫ» нашли еще одного свидетеля трагедии: работник Львовского авиаотряда, очень боялся, что за откровения его могут уволить с работы, поэтому был скуп на слова:
— Все мы были потрясены произошедшим. Ребята считались хорошими диспетчерами. Ударяться в бега они даже не помышляли, хотя некоторые из наших и советовали им так сделать. Даже деньги предлагали собрать. Рассказывали, что, когда они услышали приговор — 15 лет, их буквально подкосило. Никто не ожидал такого огромного срока.
По неофициальным данным, один из осужденных через год умер от инфаркта, другой повесился в камере. Скончался и начальник Львовского авиаотряда Виктор Гусев, который больше других знал о том, что тогда произошло. Адвокаты диспетчеров, по слухам, давно уже проживают в Германии и Израиле.
Но одного из осужденных — Александра Квашнина — «ФАКТЫ» нашли. То, что рассказали бывший авиадиспетчер и его супруга Татьяна Николаевна, полностью опровергало официальную версию.
Однажды, когда Александра Михайловича уже перевели отбывать наказание в колонию-поселение и разрешили жить с семьей, к его жене (в то время главврачу сельской больницы) пришел незнакомый мужчина за рецептом для старенькой матери. Разговорились. Делая комплимент красивой докторше, незнакомец заметил, что она не похожа на местных жительниц. Тогда Татьяна кратко поведала горькую историю своей семьи. Посетитель, потрясенный рассказом женщины, выпалил: «Позвольте, я летчик-испытатель, занимался расследованием этого происшествия в качестве эксперта летно-технической комиссии. Вот этой самой рукой подписывал акт о том, что в катастрофе были виноваты экипажи, а не диспетчеры! Прекрасно помню это дело. Странно… За что же тогда сидит Квашнин?»
— В день катастрофы я была на работе, — вспоминает супруга Александра Квашнина Татьяна Николаевна. — Где-то после обеда позвонил Саша, и по его голосу я догадалась: произошло что-то ужасное. Он сказал, что у него серьезные неприятности, мол, сегодня меня не жди, когда вернусь, не известно.
Я ни на секунду не усомнилась в Сашиной невиновности. Не тот он человек, чтобы халтурить на работе. Муж во всем был дотошно-обстоятельным, добросовестным… Друзья начали собирать деньги на адвокатов. Правда, узнав суть дела, ни один из защитников не взялся за Сашино дело, считая его заведомо проигрышным: «Вы знаете, какие чины там погибли? Молите Бога, чтобы диспетчерам дали по десять лет!»
Один человек мне сказал: «Татьяна, не трать деньги зря. Они тебе еще ой как пригодятся…»
«Во время допросов следователь требовал: «Признай свою вину!»
— Я работал руководителем полетов, — рассказал бывший авиадиспетчер Александр Квашнин. — У меня в подчинении были диспетчерские пункты подхода, круга, старта, руления, работники которых осуществляют непосредственное управление полетами в своей зоне. Недостатка в диспетчерах мы не испытывали. А вот по поводу ухода одного из них на обед хочу уточнить. Никакого нарушения не было. Согласно существовавшему тогда регламенту, в случае сложной воздушной обстановки, когда в зоне ответственности находится на связи не менее четырех самолетов, на диспетчерском пункте подхода полагается присутствие двух диспетчеров. В тот день на связи находились только два самолета, обстановка была самая что ни на есть простейшая, и я имел полное право оставить одного диспетчера. А другого действительно отпустил на обед. Это нормальная практика. Мы действовали строго по правилам…
Неожиданно, слушая радиопереговоры диспетчеров старта и круга, я обнаружил, что первый разрешил взлет самолету, в то время как на посадку встречным курсом на эту же полосу заходил другой самолет. Тут же вмешался, запретив взлет. Но там, в зоне подхода, под Золочевом, никакой конфликтной ситуации не было! Да, мы знали о гражданском и военном самолетах и вели их на разных эшелонах высоты. Катастрофа произошла, когда я занимался разрешением конфликтной ситуации с другим самолетом, который должен был взлетать. В этот момент я увидел, как на экране радара две светящиеся точки-метки медленно слились в одну, а затем погасли, исчезли.
Мы оповестили о случившемся соответствующие службы, в предполагаемый район крушения были отправлены поисковые вертолеты, спасательные бригады. На работе я оставался до конца смены. Мои товарищи сами не понимали, как такое могло случиться. Ведь диспетчеры делали все, что положено! Пытались меня утешить: не волнуйся, разберутся, твоей вины нет.
Затем нас отвезли на медицинское освидетельствование. Потом опрашивали. Кстати, даже у жены следователь спрашивал: «Ваш муж пьет? Сколько? Не лечился ли от алкоголизма? Сколько последний раз выпил?» А как я могу пить, если накануне, 2 мая, работал? Вечером меня отвезли в следственный изолятор КГБ…
Почувствовав дикую усталость, прилег на нары. Меня била нервная дрожь, не верилось в случившееся. Я все время прокручивал в уме действия диспетчерской службы, и мои подсчеты показывали, что этого не должно было случиться! По сей день со стопроцентной уверенностью не могу сказать, что все произошло именно так, как трактует официальная версия. Допрашивал меня старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР. Требовал: признай свою вину. Им нужно было найти виновных. Потом мне разрешили ознакомиться с делом. Там было много непонятных, противоречивых моментов. Я пытался обратить на это внимание следователей. Но ответов, конечно, не получил. К тому же у военных была отключена система предупреждения об опасных сближениях, видимость была в тот день плохая, и экипажи поздно заметили друг друга. Стали отворачивать, но все равно зацепились крыльями. В этом, мне кажется, и кроется причина. Я, конечно, сейчас ничего не могу доказать, у меня нет никаких документов…
Суд был показательным, проходил в клубе аэропорта. Обычно в подобных случаях от коллектива назначают общественных защитников. А у нас назначили общественного… обвинителя. Характеристику мне дали нормальную, ведь раньше никаких замечаний к моей работе не было. В 27 лет я стал руководителем полетов, состоял в резерве на должность начальника службы. На работу всегда шел с удовольствием. Выступавшие от коллектива сотрудники ничего плохого, спасибо им, обо мне не говорили. В зале я видел родственников некоторых погибших. Никаких истерик и жажды мести, требований сурового наказания с их стороны не было. Даже во взглядах. Мне, конечно, было очень тяжело. Ведь погибли люди. Поскольку все произошло на моем дежурстве, я понимал, что ответственен за это. Но прямой своей вины не ощущал.
Тем не менее свою вину признал. В необходимости этого меня убедили следователи: дескать, признаешь — срок скостят. Хотя я был уверен, что мне дадут по максимуму — дабы успокоить общественное мнение. Да и уровень комиссии какой был! Кроме авиационных специалистов, в нее входили работники Генеральной прокуратуры СССР, ЦК КПСС, ЦК Компартии Украины. Они-то и делали погоду. Мнение экспертов ничего не решало.
Приговор для меня в общем-то неожиданным не был. Для жены, наверное, это стало ударом, хотя я все время настраивал ее на худшее. После суда, когда отец жены спросил у судьи, почему мне так много дали, тот смущенно ответил, что он только прочитал текст приговора, все было предрешено заранее. В основном я думал о семье. Что с ней будет? Таня потом рассказывала, как сын Андрюша каждый день после школы долго стоял и смотрел на окна СИЗО в надежде увидеть папу. А через несколько месяцев, когда разрешили первое свидание в зоне, увидев меня, испуганно спрятался за маму.
Чувства чувствами, но надо было привыкать к новой жизни. Первую продуктовую посылку разрешали получить через семь с половиной месяцев. До этого — тюремная баланда, ужасные бытовые условия, тяжелая работа. Поймите, меня пугали не трудности, а то, что со здоровьем придется распрощаться. Нужен ли я буду жене? Ни минуты не сомневался в Таниной надежности, но считал, что она достойна лучшей судьбы. Знал, что многие семьи распадались, когда мужья получали каких-то пять лет. Словом, по прибытии в тюрьму я написал жене, что пойму и не обижусь, если она забудет меня и попытается устроить свою дальнейшую жизнь. Таня потом отругала меня за это.
Через некоторое время вышел указ, предписывающий отправить всех, кто совершил неумышленные тяжкие преступления, в колонии-поселения. После тюрьмы колония-поселение под Полтавой показалась нам раем. Кровати с матрасами, занавески на окнах. Борщ в столовой был очень сытным, на второе дали кашу с мясом!.. И одежду здесь разрешили носить обычную. Ведь у меня, кроме зэковской формы, ничего не было. Поэтому первое время я только бирку срезал — так и ходил. Нас-то возили работать в город! Одолжив у ребят денег, я позвонил Тане. Услышав мой голос в трубке, она поначалу не поверила, что это я. И через пару дней примчалась, привезла одежду и прочее. А я от всего этого отвык. Надел часы, гляжу на движущуюся стрелку, а в горле комок.
В колонии-поселении осужденным, которые ведут себя примерно, разрешалось жить в соседнем селе на квартирах с семьями. Узнав об этом, Таня, не раздумывая, оставила работу и квартиру и приехала с сыном ко мне. Устроилась главврачом в сельскую больницу. Поначалу мы там и жили — в акушерском кабинете. Потом ей выделили небольшой дом. Мы его постепенно достроили. Сад вырастили, обучились крестьянскому труду, огород держим, живность. Жена говорит, что даже корову доила бы. Но здоровье уже не то. Еще будучи осужденным, я попал на кирпичный завод. Начинал бригадиром, потом директор предложил мне стать главным инженером. Мы с Таней счастливы хотя бы от того, что снова вместе, и после пережитого все прочие невзгоды нам кажутся мелочами. В 1987 году я попал под амнистию, в конце 1989-го был условно-досрочно освобожден…
Как показали исследования «черных ящиков», из-за беспечности, которой нередко грешат профессионалы, оба экипажа допустили в общей сложности семь ошибок: две — военные летчики, пять — гражданские. Главной же была следующая — экипаж Ан-26 ошибся на 300 метров по высоте из-за неправильно выставленного барометрического высотомера. Предположение Квашнина подтвердилось.
В центре колхозного поля, где рухнули самолеты, стоят сейчас два памятника и несколько могильных крестов. Когда начинается посевная или сбор урожая, крестьяне на тракторах их аккуратно объезжают.
17749Читайте нас у Facebook
