"Атомные лучи оставили на стене отпечаток тела человека, но его самого мы так и не нашли"
Американский военный корреспондент Марк Гейн побывал в Хиросиме спустя год после атомной бомбардировки. Предлагаем читателям отрывки из его книги «Японский дневник», вышедшей в 1948 году. Тогда еще никто не знал, что жертвами ядерного взрыва 6 августа 1945 года в Хиросиме станут почти 290 тысяч людей, в той или иной мере пострадавших от радиоактивного облучения…
«Американский летчик уверил японцев, что третья бомба будет сброшена на Токио в течение ближайших дней»
«Представители армии мрачно говорили о своей решимости стоять насмерть на японском побережье, и некоторые из них даже предсказывали, что высадка может обойтись американцам так дорого, что они предпочтут смягчить некоторые из мирных условий, — так описывает Марк Гейн события, предшествовавшие атомной бомбардировке. — В Японии еще имелось 2 тысячи 800 исправных самолетов, которые предполагалось бросить против наступающего американского «флота вторжения», разделив их на группы камикадзе для налетов, повторяющихся каждый час. В бухтах близ Токио были спрятаны флотилии маленьких двухместных подводных лодок того типа, которые в 1941 году проникли в Перл-Харбор. Для «самоубийственных» одиночных нападений на транспортные суда проводилась подготовка специальных пловцов.
Но время истекало даже для «самоубийственных» способов обороны. Утром 6 августа американский бомбардировщик пролетел над городом Хиросимой и сбросил одну-единственную бомбу. Связь была прервана, и в Токио не могли понять, что случилось в Хиросиме. Однако состояние неизвестности было недолгим. Президент Трумэн объявил, что город Хиросима уничтожен атомной бомбой, и специальная комиссия японских ученых, спешно отправленная в город, подтвердила это заявление. На следующее утро премьер-министр Судзуки и министр иностранных дел Того отправились во дворец и сказали императору, что с принятием Потсдамских условий (о капитуляции) больше медлить нельзя.
Но полная мера испытаний Японии еще не была исчерпана. 9 августа вторая атомная бомба была сброшена на Нагасаки и уничтожила половину города. Один американский летчик, сбитый вскоре после этого, уверил японцев, что третья бомба будет сброшена на Токио в течение ближайших дней. Затяжка капитуляции означала гибель столицы, правительства и, может быть, императора. Существовало только одно возможное решение: принятие условий союзников.
Император Японии так отреагировал: «Я согласен с мнением, высказанным министром иностранных дел… Мои предки и я всегда стремились выдвигать на первый план заботу о благе народа и о мире во всем мире. Дальнейшее продолжение войны было бы продолжением жестокостей и кровопролития во всем мире и тяжких страданий для японского народа. Следовательно, прекращение войны является единственным средством спасти народ от гибели и восстановить мир во всем мире. Оглядываясь на то, что было сделано до сих пор нашими военными властями, мы не можем не заметить, что их действия далеко отстали от составленных ими планов. Я не думаю, что это несоответствие может быть устранено в будущем». Премьер Судзуки констатировал: «Император высказал свое решение. Это должно означать конец настоящего совещания».
«Иногда люди начинают расчищать почву для постройки новых домов и находят убитых»
«19 июля 1946 года, — пишет Марк Гейн. — Сегодня утром вылетел на самолете из Токио в Хиросиму, чтобы написать несколько очерков по случаю первой годовщины взрыва атомной бомбы. Первая остановка была на британской базе близ Хиросимы.
Рано утром мы поехали в Хиросиму. Это была трудная поездка по ухабистой дороге, неровной, как стиральная доска. Картина разрушений медленно приближалась к нам. В одной деревушке мы заметили первые потрескавшиеся стены, в другой — несколько разрушенных домов. После этого признаки разрушений стали нарастать, пока мы не добрались до местности, где все было сдвинуто с места, где кирпичи обратились в пыль, а опаленная почва имела ржаво-коричневый цвет. Наконец мы достигли реки и здания на берегу, где 6 августа 1945 года упала первая атомная бомба. Здание напоминало обсерваторию и частично сохранило свою форму, но его стены были разрушены, крыша и потолки обвалились, а металлические части с приставшими к ним кусками цемента бессильно обвисли. Мост, находящийся поблизости, имел такой вид, как будто мощная рука оттолкнула его в сторону, раскрошив цемент и согнув металл.
Мы проехали по мосту к самому большому из уцелевших зданий. Это был восьмиэтажный универмаг, в котором теперь, очевидно, было размещено много различных учреждений. Большая часть фасада скрывалась под двумя огромными плакатами, рекламирующими возвращение к нормальной жизни: это была реклама кинофильмов «Касабланка» и «Беби на Бродвее». На упитанных «беби» было минимальное количество одежды, и на фоне поврежденных зданий с бедно одетыми людьми, проходившими под ними, они были похожи на жестокие карикатуры.
Муниципалитет представлял собой большое низкое железобетонное здание, одиноко стоящее среди обширного безлюдного пустыря. Стекла в окнах почти всюду были выбиты. Внутри помещений обвалилась вся штукатурка, и даже теперь, через год после взрыва, она все еще хрустела под ногами. Мы искали мэра, но не нашли и решили побеседовать с его заместителем. Он сказал нам, что население города, составлявшее 320 тысяч до того, как была сброшена бомба, и уменьшевшееся через неделю после этого до пяти или шести тысяч, теперь достигло 170 тысяч. Большинство этих людей жили за городом, а в Хиросиму их влекла сила привычки, воспоминания или надежда.
Японец говорил тихим бесстрастным голосом: «Мы считаем, что погибло 66 тысяч человек, а пострадало вдвое больше. У нас в городе было 75 тысяч домов. Две трети из них сгорело, большинство остальных зданий обвалилось. Там, на горе Хиджи… — он показал на гору, возвышавшуюся над городом, — …там, на этой горе, сломались деревья в фут толщиной. Рисовые поля на расстоянии восьми миль отсюда были опалены и погибли. Взрыв выбелил камни и запечатлел на стенах тени предметов. Вон там, на лестнице, стоял человек. Атомные лучи оставили на стене отпечаток его тела, но его самого мы так и не нашли».
Городские власти составили пятилетний план восстановления. Но прошел год, а восстановление сводится главным образом к очистке улиц от обломков. Заместитель мэра жаловался на то, что правительство не сделало почти ничего. Власти префектуры оказались немногим лучше. Только после напоминания со стороны английского командования они заглянули на японские военные склады строительных материалов и обнаружили 15 тысяч «домов-полуфабрикатов» (несколько досок, несколько рам и чертеж) по 3600 иен (233 доллара) за каждый. Они также выдали каждой семье пособие в размере 1000 иен, то есть сумму, которой при существующих ценах может хватить на сотню яиц. Не все жители Хиросимы могли позволить себе роскошь покупки такого дома. Те, кто не имеет на это средств, разыскивают ржавые листы железа и кирпичи и сами строят себе жилище.
Население Хиросимы плохо питается. Вслед за атомной бомбой на него обрушились другие бедствия — тайфуны и наводнения, которые уничтожили урожай. Продовольствие в город подвозят нерегулярно. Люди чувствуют себя здесь заброшенными и мечтают о щедрости американцев, которая возместит потери, ими же причиненные.
«В прошлом месяце, — сказал заместитель мэра, — мы закончили кампанию по очистке одного из районов города, продолжавшуюся месяц. Мы нашли тысячу трупов. Иногда люди начинают расчищать почву для постройки новых домов и находят убитых или отдельные части человеческих тел».
«У пострадавших от тепловой волны остались «тени» на коже в тех местах, где между их телом и раскаленной волной оказались пуговицы или ветки деревьев…»
Мы покинули муниципалитет и снова вышли на улицу, где нас охватил зной и чувствовался странный непонятный запах. Мимо нас прошел сильно поврежденный, еще сохранивший черные следы пожара трамвай, на подножках которого висели пассажиры. Электрическую проводку уже восстановили, но поддерживавшие ее металлические столбы были искривлены и изогнуты. Некоторые из них напоминали швабры, так как с их верхушек свисали старые оборванные провода. Деревья стояли черные и безжизненные, а трава, пробивавшаяся небольшими участками, имела хилый вид.
Мы направились к госпиталю Красного Креста — сильно пострадавшему белому зданию. Дежурный врач сказал нам, что «масса атомных пациентов» уже выписались, осталось только десять человек. Однако специалисты по пластической хирургии все еще работают сверхурочно, пересаживая здоровую кожу на обожженные до неузнаваемости лица, и десятки людей все еще приходят в госпиталь с жалобами на странную слабость.
«Кто знает, в чем дело? — сказал доктор задумчиво. — Может быть, это воображение. Может быть, недостаток питания. А может быть, результат атомного излучения. Мы так мало знаем».
Он вспомнил утро взрыва. Он тоже был ушиблен и оглушен. Но когда обожженные и окровавленные люди целым потоком устремились в госпиталь, он пошел в операционную и начал работать среди крови, пыли и извести. Он работал весь день и всю ночь и мечтал о том, чтобы когда-нибудь кончился поток пострадавших, но они все прибывали. Наконец он потерял сознание от усталости, а когда пришел в себя, его уже ждали новые пациенты.
Он сказал нам, что большинство людей пострадали от волны горячего воздуха. Следующей причиной ранений были разбитые стекла, а также обвалы домов и обрывы проводов. Само здание госпиталя наглядно говорило о том, что произошло в тот день. При взрыве бомбы образовались волны раскаленного воздуха, распространявшиеся по всем направлениям. Эти волны были достаточно сильными, чтобы разрушить деревянные постройки и согнуть металлические оконные рамы, как это случилось в госпитале. Все, что могло согнуться, было выгнуто наружу от центра взрыва. Многие из людей, не попавших в тепловую волну, отделались незначительными ранениями. У тех, которые пострадали от нее, остались «тени» на коже в тех местах, где между их телом и раскаленной волной оказались пуговицы, оконные рамы или ветки деревьев. В колодцы попал радиоактивный песок, и тысячи людей страдали «атомным поносом», многие от него умирали.
Мы разговаривали с молодой женщиной, которая в момент взрыва ожидала ребенка. Ее лицо и руки были опалены и имели темно-красный цвет, а кожа зарубцевалась и сморщилась, образовав розоватые неровные складки. Но ее ребенок благополучно родился и теперь лежал рядом с ней и смеялся. Защищенный от жара телом своей матери, он имел вполне нормальный вид. Мы сказали женщине, что у нее прелестный ребенок, и она радостно и гордо улыбнулась, как все счастливые матери.
Мы снова вышли на улицу, чтобы поискать там людей, с которыми можно было поговорить, и нашли несколько человек. Кое-где семьи терпеливо расчищали место для фундамента, работая голыми руками или примитивными орудиями. Женщины кормили грудных детей, мыли рис или возились с угольными жаровнями. Какой-то маленький мальчик плакал. Старик поливал крошечный огород на краю большого засыпанного мусором пустыря.
Мы вернулись к своим «виллисам», которые оставили перед зданием муниципалитета, и на этот раз застали около них нескольких ребят. Мы спросили одного из них, пострадал ли он от взрыва. Он ответил, что его не было в городе, но многие мальчики и девочки из его класса были здесь в момент взрыва и у них теперь шрамы. «На них страшно смотреть, — сказал он серьезно. — Мы очень жалеем их». Мы задали ему неизбежный вопрос: «А что ты думаешь об американцах?» Он посмотрел на других мальчишек, на мусор, на нас. Для двенадцатилетнего ребенка он слишком тщательно взвешивал свой ответ. «Американцы хорошие люди, — сказал он. — Они очень добрые».
Прошел почти год с тех пор, как голос императора, записанный на восковую пластинку, сообщил его народу об окончании войны. В этот исторический для Японии день я напрасно искал признаков самоанализа, раскаяния, проявлений того, что уроки поражения дошли до сознания. Император находился в дворцовом храме, беседуя с духами своих предков. Премьер-министр опубликовал декларацию, полную общих фраз. Пресса ограничилась благонамеренными словоизлияниями. За этот год японская пресса только начала рассказывать народу подлинную и полную историю войны и поражения. И до сих пор рассказана лишь ее небольшая часть…
Двадцатилетний юноша, который теперь работает при суде над военными преступниками, говорит, что он видел, как многие плакали, слушая тогда речь императора: «Настоящим мы приказываем нашему народу сложить оружие и точно выполнять все условия…», но что он сам был счастлив. Он служил в армии, в одной из частей, которые должны были «стоять насмерть» на побережье префектуры Циба, где японское командование совершенно справедливо ожидало высадки одного из главных американских десантов. «Я в этот день был в отпуске, — рассказал он, — и слушал передачу в маленькой лавочке. Я был рад. Мне не хотелось умирать. К тому же в армии нас плохо кормили и настроение у солдат было скверное. Я вернулся в лагерь, и офицеры сказали мне, что война окончена. Многие из них плакали как маленькие дети».
4322Читайте нас у Facebook
