Валентин Щербачев: "После голодовки в 1947 году я молока на дух не переношу"
Известный украинский спортивный тележурналист и путешественник Валентин Щербачев — неугомонная натура. Он с юношеским запалом открывает для себя увлекательные, зачастую экстремальные грани жизни. Новые телепроекты, создание спортивного канала и Книги рекордов Украины, свыше четырех десятков (!) восхождений на Эльбрус, регистрация на карте Гималаев горы Украина. А еще организация футбольных матчей на высокогорье, помощь жителям оккупированных территорий и бойцам в зоне АТО… Да всего не перечесть, чем буквально горит этот интеллигентный, удивительно эрудированный и разносторонний человек, которого можно слушать часами.
Одно из увлечений Валентина Щербачева — горные лыжи. И ради захватывающих дух спусков с заснеженных карпатских вершин он с легкостью променял официальное празднование своего 70-летнего юбилея (1 марта) на отдых с семьей. Наша беседа с Валентином Васильевичем состоялась накануне его отъезда в Карпаты в студии мэтра «Майдан ТВ» на Крещатике, 26.
— Валентин Васильевич, неужели не будете отмечать в Киеве свой день рождения? Все-таки дата солидная.
— Да не люблю я это дело! Нет, ну лет до сорока у нас всегда был полон дом гостей. Собиралась тусовка наша журналистская, друзья. А потом как-то на мой день рождения мы с сыном Степаном уехали в горы близ испанской Севильи, где выиграли отбор на международные автомотогонки по бездорожью «Кэмел трофи». И с тех пор я в этот день в Киеве практически не бываю. К тому же просто не представляю своей жизни без горных лыж. Куда тут денешься? А в начале марта как раз и посвободнее в горах, и дешевле вдвое, чем в высокий сезон.
Несколько раз отмечал праздник… в автобусе. Это когда я еще снимал программу «Доброго ранку, Україно!». Мы с футбольной командой ездили по регионам. Снимали не только футбол, но и то, как люди живут, работают. Аккурат в мой день рождения тряслись после съемок по раздолбанным закарпатским дорогам на старенькой «ГАЗели». Как раз к утру следующего дня и доезжали до столицы.
— Вы выросли и живете в Киеве. Каким запомнился послевоенный город?
— Я коренной киевлянин в пятом поколении. Родился в голодном 1946-м и отчетливо помню себя, свой родной город где-то с четырех-пяти лет. Вырос я, что называется, «под стадионом», на улице Ульянова (теперь это Лабораторная). Там, возле Черепановой горы, находился Всеукраинский стадион, который теперь носит название НСК «Олимпийский». Мы жили очень бедно, как и большинство семей после войны. У бабушки Евхимии Ивановны было пятеро детей. Двое погибли в войну, дядя уехал в Москву на учебу. Мама подалась на заработки, чтобы прокормить нас с сестрой. Ухаживала за нами бабушка, работавшая уборщицей. Бабушка покрестила меня, дала свою фамилию — Щербачев. Потому что отец (он был Хоменко) погиб к тому времени, как я родился, а она не хотела, чтобы мальчик рос безотцовщиной.
Не забыть неповторимую атмосферу послевоенных киевских дворов, по которым мотался с пацанами. О велосипедах мы, мальчишки в рваных штанах, могли только мечтать, с завистью смотрели на сверстников, которым состоятельные родители могли приобрести это двухколесное чудо. Зато умели мастерить из досок и подшипников самокаты — и рассекали по городу. Нас никто никогда не обижал. Соседи подкармливали кто чем мог. В голодовку 1947-го у нас из продуктов не было ни-че-го, кроме краюхи хлеба и бидончика молока. На эту еду обменивали все, что было в доме. Даже книги из хорошей бабушкиной библиотеки повыносили. Знаете, я ведь до сих пор на дух не переношу молока…
Во Дворце физкультуры (нынешний инфиз) был бассейн, баскетбольный зал на 500 мест. С шести лет я не пропускал ни одного проводившегося там соревнования. Потом записался в секцию акробатики братьев Тышлер. Но больше всего меня манил футбол. Хотя я и не ахти какой футболист, но нам, киевской ребятне, день и ночь можно было заниматься любимой игрой, все площадки бесплатные. Это сейчас самые талантливые пацаны отсеиваются, потому что родители не могут заплатить за спортивную секцию. Это же беда, когда тренер смотрит: ага, приехал папа на «Мазерати», значит, берем, потому что он может чем-то помочь тому же наставнику, униженному маленькой зарплатой. А мальчик приехал сам на троллейбусе, на метро… Возможно, он и хороший, но толку от него…
— Почему после школы пошли в радиотехникум?
— Так ведь там платили стипендию 15 рублей, а для семьи, у которой каждая копейка на счету, это было о-го-го! Но сначала я отучился в механическом училище на токаря. В 14 лет уже работал на заводе «Коммунист», разряд получил. После техникума в одной лаборатории схемы паял. А в мае 1965-го загремел в армию — в Казахстан. Пописывал заметки об армейских соревнованиях в газету Киевского университета, которую тогда, как и факультет журналистики, возглавлял Михаил Сергеевич Канюка. На полученные гонорары мог всю роту в чайхану сводить, но это же как за колючей проволокой, никакого кайфа.
Вернувшись из армии, пытался поступить на журналистику, но недобрал баллов. Пошел работать грузчиком и по совместительству снабженцем при хозчасти Киевского университета. С напарником по 25—30 тонн в день перетаскивали — от матрасов и фортепиано до парт и столов. Ну, а вечером шел в университетскую редакцию. Мне дали целую полосу под спортивные новости.
Потом уже на радио стал бегать, репортажи записывал. В 1970 году был принят на испытательный срок на место редактора спортивных телепрограмм на УТ. В то время там работал Юрий Николаевич Выставкин, в прошлом баскетболист киевского «Строителя». Я его знал по университету, где он преподавал на кафедре физвоспитания. Юрий Николаевич комментировал баскетбол, вел спортивные передачи. А я ходил на матчи, писал для него тексты.
Однажды Выставкин заболел и некому было вести программу «Старт». Вызвался я. Моей собеседницей в прямом эфире оказалась Раиса Исааковна Ракитина — опытный реабилитолог. Она известна как основательница в СССР ритмической гимнастики, была массажисткой первого секретаря ЦК Компартии Украины Петра Шелеста. Ну просто бой-женщина! Она-то и спасла меня от позора в прямом эфире: подбадривала, направляла беседу, потому что у меня сердце от волнения выскакивало.
Второй эфир уже немножко легче пошел. А уже через три года, в 1974-м, я стал ведущим программы и комментировал футбольные матчи. К тому времени спортивная редакция обслуживала и радио. Это классная школа — вести каждый день оперативные радиовыпуски.
— Вы были свидетелем начала звездной карьеры динамовца Олега Блохина. Расскажите о том, как записали первое интервью с ним.
— В начале 1970-х «Динамо» тренировал очень сильный специалист — Александр Севидов. Как-то я стал его расспрашивать о перспективной, талантливой молодежи. Александр Александрович назвал мне имя Олега, мол, очень способный мальчик. Вот я и решился записать в трехминутном ролике с тренировки интервью с молодым футболистом. А интервью-то надо было в обязательном порядке записывать на украинском языке. Чтобы перестраховаться (мало ли что), крупно написал на большом листе бумаги текст. Оператор включил камеру, я стою позади в метрах полутора с листом в руках, а 17-летний Блохин читает с него на украинском свое первое в жизни интервью. Олег — воспитанный парень и все сделал хорошо. Мы выдали запись, но некоторые коллеги не поверили моим словам, что это будущая звезда. Зато когда Блохин буквально через год вошел в основной состав «Динамо» и стал забивать, разговоры пошли другие.
К сожалению, та раритетная пленка не сохранилась. Долгое время киноархив, в том числе и с записью интервью Блохина, сберегался в церкви на Подоле. А потом нашелся какой-то умный дядька, который сказал, что все эти бобины с пленками — хлам, их можно сжечь. И сожгли…
— Вам довелось из Франции комментировать легендарный финал Кубка обладателей кубков «Динамо» — «Атлетико» в 1986 году. Тогда подопечные Валерия Лобановского завоевали престижный трофей.
— Это было как раз, когда бахнул Чернобыль. Мой хороший товарищ работал на станции инженером и в полной мере осознавал масштабы катастрофы, происшедшей в ночь на 26 апреля 1986-го. Он пешком ушел из Чернобыля и уже 27-го утром был в Киеве, наведался к нам с женой, рассказал о беде и настоятельно рекомендовал не выпускать на улицу детей. Тогда ведь никакой официальной информации не было, все друг другу шепотом передавали.
А 28-го мы с «Динамо» должны были лететь в Лион на финальную игру. Валерий Лобановский вообще слышать ничего не хотел про Чернобыль, мол, раз партийное руководство говорит, что все нормально, то нечего деморализовать команду. Может, в этом и был смысл, не знаю.
В Париже нас встречали пресса, телевидение. Один знакомый журналист (он работал корреспондентом Центрального ТВ) принес целую кипу французских газет, которые пестрили сообщениями о ядерном облаке над Европой. А тут еще к нам прибежали девочки и парни с микрофонами и дозиметрами. Это была больше показуха, но в дозиметрах действительно трещало.
Наша прогулка с Валерием Васильевичем по Парижу закончилась фиаско. Журналисты и болельщики проходу не давали. Пришлось нырнуть в первый попавшийся кинотеатр, где мы тупо смотрели какой-то фильм на французском. Вышли оттуда через час, когда поутихло.
Получить хоть какую-то информацию о положении дел на родине я не мог, ведь все телефонные линии были заблокированы. Не имел возможности сказать ни друзьям, ни знакомым. И решил, что после приветствия начну свой репортаж с информации о трагедии. В наушники по внутренней связи коллеги начали говорить: «Ты че, старик, делаешь?!» Но я продолжил эфир… После матча записал интервью с Валерием Лобановским, Василием Рацем, Александром Заваровым. В Киев мы вернулись 5 мая. А через некоторое время запись первого тайма просто-напросто уничтожили!
— Во времена застоя привозили из-за границы дефицитные товары?
— Ну да, не секрет, что советские спортсмены отоваривались в зарубежных магазинах. Я вез домой не технику, а запрещенную литературу. Например, книги Солженицына на тонкой серой бумаге. Коллеги подсмеивались надо мной, дескать, чего я туфлями или едой заграничной не затариваюсь…
— Теперь можете себе позволить машину, дачу?..
— Да нет у меня машины! И дачи тоже. Если бы появились лишние деньги, я бы потратил их на новое оборудование для своей телестудии. Хожу пешком, это полезно для здоровья.
— Вы с супругой почти полвека вместе…
— С 1974-го, в январе 42 года было. Прилично. Может, внести это семейное достижение в «Книгу рекордов Украины» (улыбается)? Я же необычные рекорды собираю. Вырастили с Ириной двоих сыновей. Старший, Степан, по моим стопам пошел, тоже спортивный журналист. Я уже, кстати, трижды дед. Младшенькая внучка Марьяна — неугомонная, эдакий живчик, вся в дедушку.
Супруга Ирина терпеливая и мудрая женщина. Долго отговаривала меня от походов в Гималаи. А когда поняла, что я уже всей душой к горам прикипел, плюнула и стала ходить со мной. Я ее, правда, тоже первое время просил отказаться от этих путешествий, но уже порядка 30 экспедиций у нас с ней было.
— Смешных историй во время вашей телекарьеры, наверное, много случалось?
— Да масса! Помню, как мне было стыдно за оговорку во время матча «Динамо» на Республиканском. Обычно в моей комментаторской кабинке толпится много народу. Так вот, надо было объявить вратаря вместо травмированного Михаила Михайлова. И я впопыхах едва не назвал Витю Чанова — моего хорошего приятеля и очень славного человека — его прозвищем. «В воротах Виктор Ча-а-айник…-ов». Успел в последнюю секунду скрасить свое неловкое положение.
А в другой раз во время съемки программы (а дело было в июльскую жару, температура в студии под 40 градусов) прямо за моей спиной упало раскаленное стекло светильника. Стул начал гореть. Хорошо еще, что я не в пиджаке, а в тенниске сидел. Я выбиваю ногой назад стул — так, чтобы он «ушел» из кадра, и делаю вид, что сижу за столом, потому что уже поздоровался со зрителями. Свет-то быстро восстановили, но хоть бы кто-нибудь подумал, что мне нужно еще и стул поставить. Так вот 45 минут и делал вид, что сижу. Машу рукой, а мне… воду предлагают. Стул принесли только под конец эфира. Ноги отекли, но продержался. Не мог же я из кадра сбежать…
Фото в заголовке Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»
4386Читайте нас у Facebook
