«в неряшливой комнатке киевского загса, куда мы пришли в 1932 году оформить свои отношения, висел мрачный лозунг: «если вы хотите заключить брак, проверьте здоровье каждого из вас»
Владимиру Штунделю в 1918 году было десять лет. В том году в его родном Немирове солдаты Таращанского полка расстреляли владелицу немировского дворца и родственницу Столыпина княгиню Щербатову с тремя ее дочерьми. Местные мальчишки, и Владимир в том числе, бегали смотреть на революционную казнь. Женщинам стреляли в голову. Отлетавшие от выстрела куски с черными волосами валялись в сосновом лесу…
Коренная киевлянка Нина Шаповалова видела еще живого царя! Вместе с мамой она, пятилетняя девочка, ждала приезда Николая II в Киевское художественное училище, которое в 1915 году находилось в районе Сенного базара. Тогда в конце улицы Подвальной (сегодня Ярославов Вал) остановилась золотая карета и из нее вышел царь со своей матерью Марией Федоровной Романовой. Вместе с другими людьми Шаповаловы бросали цветы на ковровую дорожку, по которой шли представители императорской семьи, улыбаясь и кивая своим подданным.
Вдова императора Александра III была вся в черном, поэтому выглядела еще стройнее и выше своего сына Ники. Маленькая Нина потом долго не могла успокоиться, задавая маме надоедливый вопрос: «Почему царь ниже нашего городового? Почему городовой такой большой, а Николай II такой маленький?»
«Нину Харитоновну не приняли в мединститут только за то, что она была дочерью служащего»
- Когда вы познакомились со своим суженым?
- В 1927 году, когда мне было 17 лет, — улыбается Нина Шаповалова. — Тогда родители Владимира Ивановича жили на улице Жилянской, у одной старухи, где были очень стесненные условия. И чтобы их 17-летний сын мог готовиться к вступительным экзаменам в институт, они поселили его у знакомых на улице Святославской (сегодня Чапаева. — Авт. ) В этом же доме жила моя семья.
- Я снимал угол у Евтихия Ивановича Кириченко, — присоединяется к нашему разговору Владимир Штундель. — Раньше он работал приставом и был свидетелем в громком деле Бейлиса. Кириченко говорил, что евреи не убивали 14-летнего мальчика, за что и был выгнан из полиции.
Это было, знаете, где? До революции в районе Татарки женщина-сибирячка держала притон, в котором убили мальчика. Обвиняли еврея Бейлиса, но его оправдания добились известные адвокаты. Потом семья Бейлисов уехала в Америку и без конца присылала Кириченко деньги и фотографии.
Кириченки занимали очень скромную двухкомнатную квартиру. У них было трое детей, да еще я поселился. Чтобы заниматься в тишине, приходилось выходить на балкон в шесть часов утра, когда начинало светать, и штудировать задачи по тригонометрии.
Вы можете пойти на улицу Чапаева, 2 и посмотреть: я жил на втором этаже, а Нина Харитоновна — на третьем. Ее мама, бывало, говорила дочери: «Парнишка, что живет этажом ниже и постоянно смотрит на тебя, уже занимается… »
- В какой вуз вы подали документы?
- В Киевский горно-геологический институт. Перед поступлением я год работал машинистом на табачной фабрике «Энергия» в Немирове, затем еще два года отпахал трактористом. Потому что тогда при поступлении предпочтение отдавали рабочим и крестьянам. Вот Нину Харитоновну не приняли в мединститут только потому, что она была дочерью служащего! Нина в один год со мной отчаянно готовилась поступать в Ветеринарно-зоотехнический институт.
- Нина Харитоновна, кем были ваши родители?
- Папа был помощником делопроизводителя Крестьянского поземельного банка, который находился на улице Владимирской, 10 (сейчас здесь отделение связи «Укртелекома»). Это красивое здание, как и Нацбанк, проектировал архитектор Кобелев. У отца была немаленькая должность! Во-первых, он занимался куплей-продажей земли, во-вторых, имел каллиграфический почерк. Ведь еще не было никаких пишущих машинок, и папа все документы писал вручную.
«В 1915 году в моде был оранжевый цвет»
- А мама была прекрасной швеей и обшивала всю профессуру политехнического института, всех женщин семейства Бродских (известные киевские предприниматели и меценаты. — Авт. ), — продолжает Нина Харитоновна. — Даже держала салон дамского платья. Видите, мои родители значатся в «Адресной и справочной книге «Весъ Кчевъ» на 1915 год» (Нина Харитоновна открывает заложенную страницу).
Раньше мы жили в трех паршивеньких комнатах на Кудрявской улице, в 18-м номере, и мамины заказчицы говорили: «Зиночка, мы приезжаем к тебе на своих каретах и не можем видеть, как вы ютитесь в таких жутких условиях. Пожалуйста, найдите себе хорошую квартиру». И мы переехали на Святославскую в четырехкомнатную квартиру. Правда, новое жилье дороже оплачивалось. Но мама и отец зарабатывали столько, что мы не нуждались.
Когда папа должен был возвращаться с работы, мы с мамой всегда выходили встречать его на балкон. Папа носил чесучовую тужурку, и, если на ней оттопыривался один карман, мама говорила: «Опять он взял золото! Лучше бы брал ассигнациями». Тогда жалованье выплачивали золотыми червонцами — николаевские 10 рублей были размером, как две медные копейки. А дешевизна какая была! Мама брала на Евбаз (рынок в районе нынешней площади Победы. — Авт. ) брутовский рубль (на ассигнациях стояла подпись Брута, кассира Российского банка) и приносила две кошелки, полные продуктов. До революции на 10 копеек в день вполне можно было прожить.
А какие до революции были наряды!.. До сих пор помню один, который мама шила для жены профессора политехнического института Лидии Константиновны Дубелир. Между прочим, в 1915 году в моде был оранжевый цвет! Платье состояло из черной канаусовой (плотная шелковая ткань. — Авт. ) юбки плиссе, которая шелестела при ходьбе, а лиф был из ярко-оранжевого шифона. Поверх наряда надевались черные французские кружева… Вы можете себе представить такое сочетание? Дополняла наряд большая шляпа!
- Дорого стоила такая красота?
- Да, но заказчицы никогда не торговались. Сколько мама скажет, столько и платили. Они брали маму в свой экипаж, ехали на Крещатик, фаэтон их ждал, а дамы заходили в магазин тканей. Он находился недалеко от Думской площади (сегодня майдан Незалежности), в здании, где в советские времена был магазин нот. Навстречу покупателям спешил продавец: «Что вам угодно?» — и выбрасывал перед ними на прилавок рулоны ткани…
- Не об этом надо рассказывать! — подсказывает жене Владимир Штундель.
«Ранним утром 22 июня раздался такой грохот, что я спросонья подумала: чего они так рано бросают доски?»
- Пожалуй, мы немного увлеклись дореволюционными нарядами. Давайте перенесемся в 1927 год, к вашему знакомству.
- Два года или полтора мы смотрели друг на друга, — оживляется Владимир Иванович. — Однажды, увидев Нину на улице, я спросил у нее: «Вам не нужны конкурсные задачи по математике?» Потому что знал от своей хозяйки, что Нина готовится держать экзамены в вуз.
Мы зашли в скверик возле велотрека, который тогда только начали обустраивать. Сели на скамейку, и я отдал девушке свою книжицу с задачами…
- Володя начал рассказывать о своей жизни, — добавляет Нина Харитоновна. — Как добывал себе рабочий стаж для поступления, что родился в Немирове. Этот город мне был хорошо знаком, так как отец часто ездил туда в командировки. И — дикое совпадение! — обедал в доме Штунделей. На вопрос: «Где у вас можно пообедать?» папе посоветовали: «Жена механика дает великолепные обеды. Пойдите туда». И когда уже мы женились, мой отец и отец жениха сидели и вспоминали свою жизнь. Папа рассказывал, что не раз бывал в Немирове и столовался у жены механика, а обед подавала миловидная блондиночка. Услышав это, свекор Иван Францевич воскликнул: «Да это же моя жена давала обеды, а дочь Маня ей помогала!»
- И когда Владимир Иванович объяснился вам в любви?
- Объяснения как такового не было. Мы оба понимали, что любим, и не могли представить, как это можно жить врозь… После четырех лет ухаживаний Владимир пришел к моему отцу и сказал: «Я хочу просить руки вашей дочери». Харитон Трифонович ответил: «Заканчивайте институты, разъезжайтесь, а если у вас сохранится чувство, я согласен». Но мама удивилась: «Харитон, ну что ты несешь? Они любят друг друга! Пусть решают, как хотят».
И мы пошли на улицу Жилянскую, 123, где сразу за заводом «Ленинская кузница» находилась лачуга с надписью: «Загс Железнодорожного района». Помещение имело ужасно неряшливый вид. Здесь в одной очереди регистрировали брак и развод, рождение и смерть. На стене висел мрачный лозунг: «Если вы хотите заключить брак, проверьте здоровье каждого из вас». Нас расписал старик, безо всяких свидетелей и обручальных колец.
По такому случаю я надела платье, сшитое мамой. Верх был из розового трикотина с красивым шалевым воротником, заканчивалось платье коричневой юбкой. Туфли за семь рублей удалось купить с большим трудом. Тогда же никакие товары не продавались! У нас сын родился в 1935 году. И чтобы сделать малышу наволочку, я шла к Людмеру (фамилия владельца магазина на углу Крещатика и Лютеранской), стояла в очереди и покупала женскую сорочку на бретельках. Потом отрезала бретельки, и получалась наволочка!
- Родная, ты что-то ерунду говоришь, — обращается к супруге Владимир Иванович.
- Почему ерунду? — возражает Нина Харитоновна. — Так все тогда жили. А спустя год после нашей росписи вообще начался голодомор! Помнишь, как я приезжала к тебе в харьковское танковое училище на Холодной горе, где ты после института служил в армии? Там было заведено, что приехавшую родню тоже кормили в столовой. Нам давали по тарелке борща. А каждый из 40 твоих курсантов считал своим долгом оставить для меня по кусочку хлеба и кусочку пиленого сахара. За три дня у меня набрался полный саквояж таких кусочков. Килограммов пять, не меньше. В Киеве это было для нас большим подспорьем.
- Позже меня послали в совхоз «Первое мая» в Кагарлыкский район, — продолжает Нина Харитоновна. — На полях стояла густая зеленая пшеница, но убирать ее было еще рано. Да и некому — в округе вымершие села, а у живых уже не было сил работать. Нам хоть давали баланду из ботвы и ячменной дерти, сваренную в огромном чане. А вокруг стояли селяне, с диким выражением глаз, с опухшими ногами, по которым ручьями текла лимфа. Ждали, что им хоть что-нибудь бросят. Но им не доставались даже объедки…
В совхоз мне пришли три телеграммы с сообщением, что у нас дома все больны тифом. Когда я с большим трудом добралась в Киев, застала маму, сестру и мужа (он уже отслужил) с температурой сорок. Прибыли медики делать дезинфекцию, увидели нашу квартиру и удивились: «Слушайте, тут же полный блеск! Какая дезинфекция?» Они не могли понять, откуда тут может быть вошь.
А ведь мои родные набрались вшей, стоя в очереди за хлебом! Приходилось стоять каждый день, тесно прижимаясь и держа за живот впереди стоящего. Чтобы никто не пролез без очереди…
- День 22 июня 1941 года помните?
- В 1941 году возле нашего дома началось строительство нового здания. Ранним утром 22 июня раздался такой грохот, что я спросонья подумала: чего они так рано бросают доски? А это били зенитки! Потом пришла мама из магазина и сказала отцу: «Какой ужас! В очереди рассказывают, что бомбили 43-й завод на Шулявке (теперь авиазавод «Авиант». — Авт. )». Мне стало жутко!
Сразу же началась паника. Люди стали запасаться хлебом. Я тоже пошла в магазин и, когда стояла в очереди, прибежал муж. Владимир Иванович сказал: «Ну что ж, кончилась наша мирная жизнь… »
- 22 июня я был в командировке в Кировоградской области, — вспоминает Владимир Иванович. — Я проектировал угольные шахты и находился в шахте на станции Протопоповка, что в восьми километрах от Александрии. Только в 12 часов дня услышал по радио, что объявлена война. Бросил свою спецовку, сел на повозку и отправился в гостиницу, переоделся и помчался на станцию. Думаю: что я буду тут с этими шахтами играться, когда началась война?
10 июля по Киеву дали приказ, что все мужское население от 18 до 45 лет, независимо от чина и должности, подлежит всеобщей мобилизации. В первый день мобилизации во дворе военкомата собралось несколько тысяч человек. Там туча мужчин была! Оттуда нас пешком отправляли в Бровары.
- Я провожала тебя до Цепного моста, — подсказывает Нина Харитоновна. — Здесь мы расстались. Мужчины пошли дальше, а женщины стояли и долго смотрели им вслед. Без конца летели самолеты и бомбили. Так что мы не знали, доберемся ли домой…
- Как сложилась ваша послевоенная жизнь?
- Я больше 20 лет проработала старшим лаборантом в мединституте. После освобождения Киева мы с товарищами брали знамя и шли разбирать завалы на разрушенном Крещатике. Потом, когда Крещатик полностью отстроили, я ревмя ревела, вспоминая, как мы голыми руками разгребали булыжники!
- А я 35 лет был главным инженером проектного института «Гипросельмаш», — говорит Владимир Иванович. — Мы проектировали заводы и шахты по всему Советскому Союзу, Болгарии и Польше. Моему министру много раз звонили из Печерского райкома: «Поменяйте главного инженера в своем институте! Что же это такое: беспартийный главный инженер института, где работают полторы тысячи человек?» На что министр говорил: «Я за Штунделя отвечаю… »
В завершение беседы Нина Харитоновна села к пианино и сыграла этюд Шопена под названием «Грусть». А чтобы наше интервью не заканчивалось на грустной ноте, с удовольствием наиграла знаменитый романс «Слышен звон бубенцов издалека». Вообще-то у Нины Харитоновны трясутся руки, поэтому чай и суп ей наливает муж, но, как только женщина начинает играть, дрожание рук исчезает.
413
Читайте нас у Facebook
