После запрета компартии главный редактор «киевского вестника» олег сытник подал в отставку: боялся, что из-за него новая власть разгонит коллектив одной из лучших в советском союзе городских газет
«Ты работаешь у Сытника? У него лучший в Киеве коллектив!» — не раз приходилось слышать от товарищей. И я раздувался от гордости и рассказывал, что даже бзики Олега Ивановича, его несдержанность и эмоциональность мы воспринимали, как Божий дар.
Крут бывал Папа, он же — Главный Реактор, он же — Луи де Фюнес, как называли его коллеги. За любой пустяк мог наорать: «Ты у меня, бл… партбилет положишь, ни в одну газету республики тебя не возьмут!.. » Через пять минут вызывал «уволенного» к себе в кабинет и просил достать из шкафа стаканы: «Ты че, обиделся на седого козла? А меня в горкоме только что размазали… »
Впрочем, грубил шеф только людям, в которых верил. C теми, кого недолюбливал, или с чужими он был подчеркнуто вежлив.
В советские времена руководитель СМИ находился между молотом и наковальней: сверху — партийные боссы, cнизу — журналисты, рвущие удила, и читатели. Интересы власти и народа не всегда совпадали. А Сытник лавировать не любил.
«Другой руководитель вряд ли столько нянчился бы с выпивохами, как Папа… »
Одним из тех, кто нередко попадал под горячую руку Олега Ивановича, был заведующий отделом советского строительства (между собой мы его называли отделом советской разрухи) Владимир Мостовой — ныне главный редактор газеты «Зеркало недели».
- В середине 70-х мне надоело редактировать чужие статьи в научном журнале, потянуло на живую газетную работу, и я начал сотрудничать с «Вечерним Киевом», — вспоминает Владимир Мостовой. — Через некоторое время знакомые вечоркинцы сказали, что открывается вакансия, можно увольняться со старой работы и через пару дней меня возьмут в штат.
Я на радостях уволился, выставил магарыч моим протеже, сообщил дома…
Но оказалось, что снова надо подождать пару дней. Это ожидание растянулось на четыре с половиной месяца! Неловко перед женой! Она сидела дома с маленькими Юлей и Алешей. Плюс выплачивали за кооперативную квартиру, а в то время это примерно вдвое превышало обычную квартплату.
Я соврал жене, что работаю. Хотя, конечно, подрабатывал, где только мог. Влез в страшные долги, чтобы регулярно приносить «зарплату». Но однажды супруга позвонила «мне» в редакцию. А там удивились.
В тот же вечер, увидев немой укор во взгляде жены, я развернулся и поехал в редакцию. Там уже почти никого не было, но нашел самого Сытника. Мы с ним тогда еще не были знакомы. И все же Олег Иванович принял меня, выслушал. Оказалось, он ничего об этом не знал! Возмутился.
После короткого совещания меня взяли в штат с испытательным сроком на два месяца. Но уже через месяц Папа велел писать заявление на постоянную работу.
У него была удивительная интуиция. Ты же помнишь, кого набрал Сытник в новую газету «Прапор комунізму». Острые на язык коллеги из других изданий одно время называли нас «Домом отверженных». В органе столичного горкома партии собрались те еще сотруднички: одного выгнали за пьянку из очень уважаемой организации, другого — за утерю партбилета и прочие художества. А эти люди — талантливы, как черти! Один Витя Бескаравайный чего стоил — поэт, автор текстов многих известных песен, звучавших по радио… И сколько Олег Иванович боролся с его болезнью — организовывал лечение от алкоголизма, вызволял из вытрезвителей… Другой руководитель вряд ли столько нянчился бы.
У заслуженного журналиста Украины Ивана Федоровича Коваля в юности была судимость. В послевоенные годы отчаявшийся голодный студент запустил в комнате общежития прохудившимся ботинком в портрет руководителя Украины Лазаря Кагановича. Его тут же взяли под белы рученьки. Из-за этого Иван в партию не поступил и всю жизнь работал заместителем заведующего отделом. Заведующими назначали только коммунистов.
Кстати, в соседней комнате заведующим отделом информации и спорта работал Михаил Аронович Каганович — родной племянник Лазаря, милейший, порядочнейший человек, который изредка, если очень попросим, рассказывал, как на подмосковной даче играл в бильярд со Сталиным. Сытнику было безразлично, какой ты национальности, есть ли у тебя партбилет или высокие покровители. Главное — порядочность и профессионализм.
«Перед собеседованием с секретарем горкома Сытник заставил меня надеть белую… женскую блузку!»
- Зато если вдруг у кого проблемы… — продолжает Владимир Павлович. — Заболел сотрудник или член семьи — редактор в лепешку расшибется, организует нормальное лечение. Или, не дай Бог, похороны. Знал имена всех жен и мужей сотрудников! За 12 лет (я долгое время работал в профкоме) Папа выбил квартиры 31 сотруднику — половине редакции. Где ты видел подобное? Даже с приобретением мебели и прочего барахла помогал, ведь были времена дефицитов.
- Помнится, у тебя были трения с горкомом партии, и Олег Иванович заступился…
- Меня в горкоме дважды не хотели утверждать на должность заведующего отделом. Один из секретарей уперся: зачем нам на такой должности человек, у которого отец дважды судим? А мой отец — фронтовик-орденоносец — в 1937-м и 1947 годах был репрессирован, затем реабилитирован. И вот через много лет после того, как сталинизм партия осудила, один из ее представителей зачисляет меня чуть ли не во враги народа!
Бюрократическая канитель начала мне надоедать, задела самолюбие. Сытник это чувствовал. Он мог бы взять на упомянутую должность другого журналиста с чистой анкетой и не иметь головной боли. А вот видишь, ради меня не побоялся портить отношения с серьезным партийным чиновником и пошел вместе со своим замом и парторгом редакции Женей Якуновым (ныне первый заместитель главного редактора газеты «Киевские Ведомости». — Авт. ) к Юрию Никифоровичу Ельченко — первому секретарю Киевского горкома, члену Политбюро ЦК Компартии Украины.
Я об этих баталиях ничего не знал, хожу себе на работу, настроение неважнецкое. И вдруг Сытник звонит по селектору-матюгальнику: срочно надевай белую сорочку с галстуком — и в горком!
В те времена газетчики тоже одевались демократично. И в тот день я пришел на работу в брюках и свитере. В отделе же партийной жизни на случай непредвиденных ситуаций всегда висели дежурные пиджак и галстук. А вот сорочки, подходящей по цвету и моему нехилому размеру, ни у кого не оказалось! Пришлось снять белую блузку с одной пышногрудой сотрудницы.
Словом, после звонка Юрия Ельченко упомянутому секретарю моя аудиенция с ним завершилась успешно и вскоре меня утвердили на бюро горкома.
Сытник был счастлив и, конечно, от души позубоскалил по поводу моего наряда.
- Но и ты не остался в долгу!
- В огромном актовом зале издательства «Київська правда» на улице Маршала Гречко, 13 раз в неделю, кажется, по средам, крутили художественные и документальные фильмы. Ну и я однажды решил расслабиться перед вечерним дежурством по номеру.
Шла кинокомедия с участием Бурвиля и Луи де Фюнеса. Кажется, «Разиня». И вот когда останавливается машина — то ли она поломалась, то ли произошло столкновение, из кабины выскакивает Луи де Фюнес, бешено жестикулирует, одного толкает, другого дубасит… И тут я эдаким голосом попугая на весь зал включаю, так сказать, синхронный перевод: «Я на бюро горкома спешу! Я на бюро горкома опаздываю! Вы что, не понимаете?!»
- Да, до боли знакомая фраза Олега Иваныча, которую он частенько выкрикивал, вылетая из кабинета, сметая все и всех на своем пути к лифту…
- Короче, зал — журналисты четырех редакций, работники издательства — грохнул смехом. Вдруг кто-то как саданет меня кулаком в спину. Оборачиваюсь и вижу: сзади Папа сидит и ржет. Дово-ольный! Он любил шутки и сам был непревзойденным шутником. Из-за эпиграмм на работников ЦК и городских инстанций нередко имел неприятности. Иногда резвился, как ребенок.
- Помнишь, как мы на день рождения подарили ему бинокль?
- Еще бы! Он весь день ходил с ним на груди по редакции. Вечером, как только стемнело, выключил у себя в кабинете свет, сам начал разглядывать в бинокль светящиеся окна стоящего напротив жилого дома, затем совал его по очереди всем членам дежурной бригады мужского пола, выискивая пикантные сцены. Женщины, конечно, застеснялись. «А вся работа журналиста — разве не подглядывание чужой жизни?» — вдруг съязвил Папа.
И мало кто знал, что в душе он был поэтом. Когда-то подарил мне кассету с лирическими песнями Александра Билаша на его стихи. Они дружили еще со времен работы в комсомоле.
«Отец отказался от работы и квартиры в Москве»
- Бывало, вваливаются к нам домой оба, Александр Иванович Билаш и Олег, большие, шумные, — вспоминает Валентина Алексеевна, язык не поворачивается писать «вдова Олега Сытника». — Билаш садится за пианино, поет и сам себе аккомпанирует. Олег подпевает, иногда умышленно перевирая слова, и текст приобретает другое, юморное значение.
На пианино стоял небольшой бронзовый бюст Ференца Листа. И когда Александр Билаш энергично дубасил по клавишам, бюст начинал подпрыгивать, двигаться к краю инструмента и сваливался ему на руки. Билаш, не поморщившись, быстренько водружал его одной рукой на место. Через некоторое время история повторялась. Олег пытался убрать бюст в более безопасное место. «Ні, його місце тут!» — возражал Билаш и ставил Листа на пианино.
У Олега было много друзей. Александр Иванович был одним из самых близких. И по духу, и по характеру. Олег очень переживал, когда три года назад Билаш умер. Его вдова народная артистка Украины Лариса Ивановна Остапенко-Билаш попросила написать воспоминания. Олег начал писать, рвал странички. Говорил, что о Билаше нельзя писать в привычном ключе. Недавно мы нашли среди его бумаг почерканную рукопись. Попробуем привести в порядок.
Самым близким другом Олега был его одноклассник, ныне профессор, доктор технических наук, академик Академии технологических наук Украины Виталий Тоценко. В школе Олег списывал у него математику и, бывало, получал пятерку, в то время как Виталию за ту же работу учитель ставил четверку. Об этом они вспоминали при каждой встрече. Встречи эти были хоть и нечастыми, но очень интересными.
- С утра до поздней ночи, а в дни партийных съездов и до утра мы видели Сытника на работе. А каким он был дома? Как вы, всегда спокойная, уравновешенная женщина, уживались с этим, мягко говоря, непоседой?
- Наверное, надо было дополнять друг друга. Мы познакомились совсем юными, я училась на первом курсе техникума. А поженились, когда Олег учился на четвертом курсе университета. Свадьбу сыграли на заработанные им в стройотряде на целине деньги. Его отец был секретарем обкома партии, но свои проблемы Олег всегда решал сам. Родилась Оксана. Сейчас она преподает русский и украинский языки для иностранных студентов в КГУ. Муж, конечно, хотел мальчика — продолжателя своего дела, которого собирался назвать в честь отца Иваном. Получилась Иванка. Она и характером вышла в него. На журналистику пошла по его воле, сама не очень хотела.
- Иванна Чередниченко ныне известный тележурналист. А когда выходила замуж и взяла фамилию мужа, отец не ревновал, боясь, что его фамилия может исчезнуть в информационном пространстве? — спрашиваю Иванну.
- Начал ревновать только недавно, — говорит дочь Иванна Олеговна. — Мы же были воспитаны (им же!) так: для нас не важны слава, почести или причастность к известному имени, а важно то, что ты делаешь. Но вот в последнее время, возможно, потому что был не у дел и его начали подзабывать, и он хотел, чтобы фамилия «Сытник» звучала.
- Интересно, как Олег Иванович-журналист и в то же время отец оценивал вашу телепрограмму «Киевские миниатюры»?
- Первое время молчал. А потом однажды сказал: «Вот теперь я могу умирать спокойно… » Я ему тогда ответила что-то вроде: «Ну и шутки у тебя, папа, иногда… » Но, конечно же, отцовская похвала была для меня дороже всяких наград. И, когда я завела речь о двойной фамилии Сытник-Чередниченко (наша бабушка была Лехова-Сытник), его лицо засветилось. Сказал, что неплохо бы.
Виделись мы с отцом в детстве редко. Он весь отдавался работе. В бытность его главным редактором «Молоді України» тираж этой газеты вырос до миллиона экземпляров, это было одно из лучших в Союзе республиканских изданий.
Однажды папу вызвали в Москву, в ЦК ВЛКСМ, предложили работу в редакции «Комсомольской правды». Даже квартиру в центре показали! Отказался! «Мой родной язык, — сказал, — украинский, я им владею лучше, чем русским. А журналист без языкового чутья — инвалид, а не руководитель творческого коллектива». Зато праздники и дни рождения запомнились на всю жизнь. Папа с мамой посвящали и нам, и родственникам шуточные стихи и оды, выпускали стенгазету с дружескими шаржами, дарили подарки. Папа был человеком широкой натуры. Любил делать людям добро, дарить подарки, помогать совершенно бескорыстно, без умысла, что человек когда-то пригодится. Ему нравился процесс…
А в 1991-м после путча и запрета Компартии вообще пожертвовал собой, вернее, своей должностью главного редактора газеты «Прапор комунізму», еще при нем переименованной в «Киевский вестник», — боялся, что новая власть из-за него, его убеждений, менять которые он не хотел, разгонит весь коллектив… И несколько месяцев был без работы…
Да, добиваться чего-либо для себя или для семьи для него было наказанием. Гордость не позволяла. Как заслуженный работник культуры, он имел право прикрепиться к поликлинике и больнице для привилегированных. Но отец говорил: «Не хочу никого просить… »
К каким-либо материальным ценностям он относился равнодушно, считал мещанскими штучками. Больше всего ценил хорошую литературу и духовные, нравственные ценности. Когда одно время работал в ЦК, бывало, чуть ли не половину зарплаты приносил… книгами! Мама ругалась: чем семью кормить? Папа же умел отшутиться. Зато собрал прекрасную библиотеку, которую подарил внучке.
Когда перестал работать, накупил себе разного инструмента — дрель, пилу-болгарку, что-то мастерил на даче и здесь, в квартире. Очень гордился собой и радовался, когда, например, провел свет на балкон. Научился очень вкусные шашлыки жарить, они всем нравились. Умел варить вкуснейший борщ. Сильно переживал, когда год назад обокрали дачу. Ведь денег не скопил, жил на пенсию.
В следующем году у них с мамой должна была состояться золотая свадьба. Папа радовался, что наконец появилась возможность больше быть вместе.
Когда заболел, старался виду не подавать, чтобы не тревожить родных. Терпел, бодрился, все надеялся, что полегчает. Пытался сам лечиться. Пока не пришлось вызывать «скорую», делать операцию…
В реанимации лежал, весь опутанный проводами, под капельницами, говорить не мог. Совсем слабый, только вынули трубку дыхательного аппарата. Увидел маму и вдруг говорит врачам, молодым ребятам: «Правда, у меня жена красивая?» Он очень любил маму. Через пару дней его не стало…
Весной, в апреле, умерла папина любимая собака Эльф. Он всегда ее выгуливал. Взял когда-то еще щеночком, имя придумал.
Бабушка рассказывала, что папа еще ребенком спас ей жизнь. В годы войны, в эвакуации однажды зимой она тяжело заболела. Думала: все. Папа, а ему было лет шесть-семь, послушал разговор взрослых, что могла бы помочь какая-то трава. Но была зима! И вот ребенок, ручками разгребая снег, нашел эту траву. Мама выздоровела. Всю жизнь говорила, что выжила благодаря ему.
За ним в те годы присматривала няня. Потом так получилось, что она ушла в другую семью. Перед Новым годом Олежку спросили, какой подарок он хотел бы получить от Деда Мороза. «Верните няню… » — ответил Олег. И под Новый год отец привез няню! Фото этой женщины до сих пор стоит у отца в кабинете.
Где-то с полгода назад сестре Оксане приснилась покойная бабушка — папина мама. «Я ОлЁчка забираю», — говорит. Она папу Оликом называла. Никто как-то не обратил внимания на этот сон.
Нам до сих пор не верится, что его нет. Кажется, что он в командировке.
… За троллейбусной остановкой возле издательства «Киівська правда» растет большая береза. Ее, еще маленькую, в 80-е годы посадили мы с Олегом Ивановичем и корреспондентом отдела писем Алексеем Каратеевым. Это дерево было не единственным, выращенным Сытником. А еще он воспитал детей и несколько десятков журналистов, многие из которых стали руководителями известных изданий. Вроде бы жизнь прожил не зря. И все равно нам его не хватает.
562Читайте нас у Facebook
