«в лефортово мне так и не удалось задушить себя нейлоновым чулком… »
Валерия Новодворская -- личность яркая, что говорить. В пятнадцать лет она пришла в военкомат, заявив о намерении воевать на стороне Вьетнама, в девятнадцать распространила в Кремлевском дворце съездов антисоветские листовки. За активную диссидентскую деятельность неоднократно бывала в местах лишения, точнее говоря, в страшных спецтюрьмах, спецбольницах. Вылетев из престижного иняза, закончила пединститут по подложным документам -- сама себе характеристику написала, печать нарисовала. Популяризировала самиздатовскую литературу, неоднократно устраивала жестокие «сухие» голодовки. Уже в перестроечное смутное время в судах частенько возбуждали дела по обвинению Новодворской в призывах к свержению законной власти. Дружила с Джохаром Дудаевым, была советником Звиада Гамсахурдиа. И так далее, и тому подобное. Лидер «Демократического Союза», правозащитник, она склонна к резким высказываниям. За что ее многие и ценят и считают совестью целого поколения. Другие -- наоборот не любят.
Мы встретились с Валерией Ильиничной в редакции ее родной газеты «Новое время» через несколько дней после штурма Театрального центра на Дубровке. И после очередного ее критического заявления в адрес правительства. Поэтому повод для разговора был.
Обстановочка в редакции кипяще-бурлящая, вольнодумные мысли вслух высказываются. Антураж такой старорежимный: чай в стаканах с подстаканниками, а сама Новодворская ищет копирку, чтобы написать статью -- не на машинке даже, а ручкой. Замечая мое недоумение по поводу дедовского способа, Валерия Ильинична улыбается: «Ну не люблю я эту современную технику!»
«В Буденновске Басаев перепутал больницу с военным объектом»
-- Валерия Ильинична, журналист Анна Политковская говорила, что, хотя она и неопытный переговорщик, но договориться с чеченскими боевиками можно было. А вы как думаете, была ли у штурма альтернатива?
-- У меня вообще создалось впечатление, что эта акция аналогична акции Шамиля Басаева в Буденновске. Ее цель -- заставить россиян понять, что судьба Ичкерии их тоже касается, а не только чеченцев. В Буденновске Дудаев послал Басаева брать военный объект. Шамиль просто не дошел до него, а захватил больницу. Может, кто-нибудь обратил тогда внимание на поведение Басаева, который произнес: пусть президент Дудаев меня расстреляет, если сочтет нужным. Потому что он прекрасно знал, что его посылали не туда. И я вообще помню реакцию Дудаева, который позвонил в «Чеченпресс» -- он был весьма близок к тому, чтобы Басаева расстрелять. А уж про Радуева я не говорю -- после его акта ни один приличный чеченец руки не подаст: его посылали брать аэродром, а не роддом. Он перепутал самолеты -- с грудными младенцами.
Но сценарий Басаева заключался в чем? Сначала сильно напугать, пообещав расстреливать заложников, потом потребовать политического решения чеченской проблемы. А дальше не только не тронуть заложников, но и откреститься от своих первоначальных жутких угроз, заявив, что он не палач и никого расстреливать не будет, что русские сами всех убьют при штурме. Убивать же беззащитных людей чеченцам запрещено. Пока они что-то соображают. У меня не создалось впечатление, что «Норд-Ост» хотели взорвать или расстрелять. Есть показания, что таковых намерений просто не было. Во многом, по-моему, это был пиаровский акт чеченцев -- максимальный эффект, но при этом чисто демонстрационный. Показать, что власть бессильна, что она не защищает своих граждан.
А еще этот иронический жест: погнать родственников заложников на антивоенный митинг под дулом автомата! Если бы люди что-то соображали, они давно бы на наши антивоенные митинги ходили и не доводили бы до такой беды. Ведь здесь, простите, требования один к одному совпадают с предложением правозащитного мирового сообщества: прекратить войну!
Это выполнимое и справедливое требование. И если оно доходит через такое страшное посредничество, это ничуть не умаляет мольбы несчастного чеченского народа. Просто его никто не слушает! Пока беженцы плачут в лагерях, а чеченцы умирают под бомбами, в фильтрах или во время зачисток, пока демократы бегают по немногочисленным митингам, а те, кого гонят на убой, предпочитают умереть, но не отказаться от воинской службы, ситуация не изменится. Надо быть большим приверженцем христианской культуры, чаще перечитывать Толстого, чтобы не делать того, что делают в Чечне!
«У меня создалось впечатление, что взрывные устройства были маскарадом -- никто взрывать заложников не собирался»
-- Но ведь штурм представлялся правительству единственно возможным только потому, что существовала угроза жизни заложников?
-- Я могу доказать, что они не планировали взрывать. Газ заметили все! Заложники звонили на «Эхо Москвы», плакали и говорили, что идет газ, успевают произнести целые монологи, закрыться платком. Получается, все были в курсе, кроме террористов. А у террористов что, обоняние отшибло? Ни один из пятидесяти человек не почувствовал, что начинается газовая атака? И не догадался соединить провода -- если уж у них было такое намерение.
Вместо этого они предпринимают странные действия: одни засыпают, а другие отстреливаются, когда остается только взорвать все помещение и выполнить свое обещание. Поэтому я думаю, взрывные устройства вообще были маскарадом. Да и чеченки на самом деле так не одеваются. Наверное, они переоделись под иранок, чтобы произвести мрачное впечатление, но вот лишать жизни заложников, по-видимому, готовы не были.
-- Сейчас появляются разные версии по поводу того, кому подчинялись захватчики?
-- Это вопрос: руководили ли ими из Чечни. Если был руководитель, то он был человеком, понимавшим, что ликвидация заложников -- это конец для чеченского сопротивления, после этого они действительно будут приравнены к талибам, и никто не будет считать их людьми. Так что с самого начала заложникам угрожала собственная власть, которая даже для виду не начала вести переговоры, как это было в Буденновске. Ведь тогда во имя спасения людей Черномырдин не погнушался сделать это, потому что у Ельцина и Черномырдина еще было что-то человеческое. А сейчас самого завалящего министра не прислали, чтобы он вышел с чеченцами на связь. Поехал Кобзон, Хакамада и Немцов. Но ведь они не принимают политических решений!
«Пока спецназ добивал сонных террористок, заложники умирали без свежего воздуха»
-- Что же касается ситуации с веществом, примененным при штурме, то, насколько я знаю, женевскими конвенциями были запрещены газы длительного действия. Как это будет расценено мировыми правозащитными организациями и каковы будут последствия?
-- Мировые правозащитные организации не совпадают текстуально с мировыми правительствами. Боюсь, что всем безразлично, что происходит в России. Вот и США поздравили Путина с победой над терроризмом. Ведь для них главное -- управиться с Ираком. Дело, конечно, хорошее, но это не значит, что ради него надо закопать весь чеченский народ.
А что касается применения химического оружия в центре Москвы, то здесь, по-моему, Атилла и Тамерлан просто отдыхают. Конечно, проще всего отравить всех -- заранее, на всякий случай! -- и чтобы все было по формуле «лес рубят -- щепки летят». Кажется, даже процент щепок у мирового сообщества есть -- 12%. Сейчас говорят, «до 20». Я чувствую, что количество процентов будет установлено по количеству жертв теракта, который совершили российские спецслужбы, потому что от чеченцев заложники не пострадали. А вот после операции спецслужб -- мы имеем 124 трупа.
Заложниками жертвовали сознательно. Никто не позаботился о том, чтобы их правильно выводили из состояния химического отравления. И пока спецназ ходил и добивал сонных террористок, люди просто умирали, потому что их не вынесли на свежий воздух.
-- С чего началось ваше личное общение с чеченцами?
-- Мы признали независимость Чечни в день, когда она была объявлена, в 1991 году. Тогда и началось наше общение. С Джохаром Дудаевым мы вообще были друзьями, это был человек диссидентского склада. И оккупированным эстонцам он помогал, и Литве хотел помочь, предложив выгнать советские войска. Конечно, этот экзотический вариант литовцами не был принят, но намерение было самое доброе. Джохар Дудаев вообще уникальная личность, такие люди раз в столетие рождаются, и он мог удержать Чечню от того состояния, в котором она сейчас находится.
-- Еще из полевых командиров вы знали кого-то лично?
-- Я больше имела дело с чеченской интеллигенцией -- с такими, как Хакамат Курбанов, например. Образованнейший человек, он жил в Москве, а когда все это началось, предложил свои услуги Джохару Дудаеву. Из полевых командиров, собственно, только Шамиля Басаева знала. В те времена он был, конечно, совсем не таким -- выступал за американский путь развития Чечни, у него была президентская программа: компьютеризация всей Чечни, армия, экономика, политическая модель по американскому типу. Это сейчас от горя и бед он себя уже объявил эмиром.
Дело в том, что Запад предал Чечню. И сочувствие они встречают не в лучшем месте: если кто-то и дает деньги, то это, наверное, Восток.
-- Давайте немного отвлечемся от реального исторического момента и вспомним ваши личные ощущения. Когда вы начали понимать, что такое советская действительность, когда возникло чувство протеста?
-- В принципе, что в этом государстве жить нельзя, стало ясно с процесса Даниэля и Синявского. А когда в 17 лет я прочла «Один день Ивана Денисовича», то уж и вовсе поняла, что делать дальше. Просто чтобы вербовать подпольную организацию, надо было подождать поступления в институт -- и с первого курса я жизнерадостно этим занялась.
«В 1968 году я создала подпольную организацию в инязе с целью свержения власти»
-- Все никак в толк не возьму, зачем вы решили в 19 лет устроить антисоветскую акцию и тут же сдаться властям?
-- В создавшейся в инязе организации все «подпольщики» были моложе меня на год: мне 18 лет, им по 17. С самого начала я завела строгую конспирацию: группы не знали друг друга, связь осуществлялась только через меня, что всех и спасло после моего ареста. Все делалось в лучших традициях исполкома «Народной воли» или той самой бывшей РСДРП, с которой мы собирались бороться: была написана роскошная программа -- и минимум, и максимум. У одного из ребят брат служил в Кантемировской дивизии, и Андрюша меня клятвенно заверил, что в нужный момент этот самый брат введет танки в Москву и захватит Кремль. Студенческий кружок с самого начала приобрел характер игры в военный заговор. Программа-минимум предполагала подпольную революционную деятельность, листовки, Самиздат, покупку оружия, захват арсеналов, массовое движение Сопротивления. Программа-максимум начиналась с народного восстания против КПСС, вооруженного свержения власти. Интересно, в 18 лет я все-таки понимала, что это все чепуха, дела далекого будущего.
По наивности мне казалось, что я кого-то разбужу. Оставалось завести будильник. У меня возник план своей операции «Трест»: распространить листовки покруче, во Дворце съездов или в другом театре в праздничный день от имени якобы массовой организации Сопротивления, дать себя арестовать, а на следствии, никого конкретно не называя, рассказать, что есть массовая организация Сопротивления, борющаяся против строя, и что скоро она перейдет к терактам. Испугать этим чекистов, бросить им в лицо обвинения от имени трех поколений, ими уничтоженных, обличить режим на открытом (святая простота!) суде, добиться приговора к расстрелу, вдохнуть надежду в души людей, умереть по высшей категории, как мой любимый Феличе Риварес -- Овод. Я думала, что потом вместо вымышленной организации создадутся настоящие, пойдут как маслята: людям станет стыдно, что они молчат, и все поднимутся. План совершенно не учитывал реальную действительность, а в остальном был всем хорош.
Решение приняла в октябре 1969 года, был выбран день: 5 декабря, День Конституции. Наибольший эффект обещал Дворец съездов, там огромный зал и к празднику дадут что-нибудь идейное (дали оперу «Октябрь»). В листовках речь шла о преступлениях партии, прелестях демократии, задачах Сопротивления. Подписана эта прелесть была «Московская группа Сопротивления». Текст получился достаточно горький, шла речь и о Венгрии, и о Чехословакии.
И вот наконец, когда я с балкона их бросила, весь партер одновременно вздохнул: «Ах!» -- и это было как рокот моря. Я взглянула вниз: все читали мою листовку. Какое блаженство! Я повернулась к бельэтажу, устроила маленький митинг и раздала остальные листовки. Их разбирали, как глазурованные сырки. Из партера прибежала девочка и попросила листовку для них с мамой, «а то нам не досталось». Старенькая, видавшая виды служительница театра шептала мне: «Уходите скорей!» Но мне нужен был процесс, и я наконец дождалась. Штатный гэбист, проводивший с семьей уик-энд, явился в бельэтаж и спросил, не я ли распространяю листовки. Я горячо подтвердила. Он вцепился в меня так, как будто я собиралась бежать, вывел из зала в фойе и стал просить у зрителей помочь меня задержать. От него все отмахивались, дожевывая свои конфеты и блины. Один юноша даже сказал, услышав от чекиста про листовки: «Спасибо, что сказали. Пойду возьму, если осталось».
«Попытка удавиться нейлоновым чулком в Лефортово не удалась»
-- В общем, вы оказались на Лубянке?
-- Сначала да, но после моей пламенной речи о том, что гэбисты губят мою Россию, я, по сути, подписала себе приговор. Если бы не громкое выступление, дело просто передали в комсомольскую организацию. А так я оказалась в Лефортово. Был некий майор Евсюков, он откровенно размахивал руками перед моим лицом и цедил: «Двадцать пять лет назад мы бы с вами не так разговаривали». Я же твердила, что есть грозная организация, которая готова перейти к терактам, но не называла никого, что вызывало откровенное непонимание. А мне говорили, вот могли бы учиться в престижном ВУЗе, а теперь сидеть будете. Но, кстати, даже в Лефортово умудрилась изготовить листовки и распространить их -- это был единственный в истории тюрьмы случай. Я ведь рассчитывала на открытый процесс в духе народовольцев, думала как Желябова и Перовская призвать народ, а выяснилось, что меня даже не расстреляют как в те честные времена, а просто запрут в Казанской спецтюрьме.
Выход из этого кошмара был один: умереть. Но как умереть в Лефортово? В пролет не бросишься -- все затянуто сетками из стали. Вены перерезать нечем. Повеситься невозможно -- каждые 3-5 минут часовой-надзиратель заглядывает в глазок (это там и сейчас продолжается: постоянный мужской взгляд, ни помыться, ни туалетом воспользоваться без него невозможно. Оставалось одно: не считать надзирателей людьми). Попытка задушить себя под одеялом нейлоновым чулком не удалась: у меня не хватало физических сил затянуть узел до смерти. К тому же голову прятать под одеяло запрещалось. Мои попытки негласной голодовки обнаруживались на 4-5-й день. Смерть в Лефортово была недосягаемым благом.
-- Как вам удалось выжить в одной из страшнейших спецтюрем, где, насколько я знаю, карательная психиатрия работала на полную катушку?
-- У каждой СПБ -- спецпсихбольницы или спецтюрьмы -- была своя специализация. В Днепропетровске пытали нейролептиками (Леонида Плюща замучили до полусмерти. Когда его выслали в Париж, то из самолета мученика вынесли на носилках и французских коммунистов это проняло: «Юманите» напечатала заметочку, что даже с врагами социализма так жестоко обращаться нельзя!). В СПБ под Калининградом, где был заключен Петр Григорьевич Григоренко, было то же самое. В Казани, где я сидела, применяли и физические пытки, однако и нейролептиками не брезговали.
В верхнем коридоре этого заведения еще как-то ходили на двух ногах. Здесь кормили серым хлебом, похлебкой, а в нижнем коридоре в собственных нечистотах лежат и заживо разлагаются полутрупы, утратившие человеческий облик, окончательно потерявшие рассудок. И ты знаешь, что за малейшую провинность попадешь к ним, сюда. И здесь не было срока: три года, тридцать лет -- это как захочется КГБ. Не сломав, не уничтожив личность, не выпустят. Итак, казанский арсенал «средств устрашения»: избиение, привязывание жесткое (до онемения конечностей, до пролежней); сульфазин, вызывающий дикую боль в течение 2-3 дней, рука или нога просто отнимаются, жар, жажда; бормашина (привязывают к креслу и сверлят здоровый зуб, пока сверло не вонзается в десну, потом зуб пломбируют, чтобы не оставалось следов). Еще -- газообразный кислород подкожно, ощущение такое, будто сдирают кожу, возникает огромная опухоль. Также аминазин, вызывающий цирроз печени, непреодолимое желание заснуть, потерю памяти, галоперидол, от которого появляется дикое внутреннее напряжение и депрессия (несколько месяцев -- и потеря рассудка гарантирована). Инсулиновый шок, электрошок, разрушающие мозг. Я еще умудрялась с утра до вечера заниматься по навезенным книгам и учебникам французским, латынью, греческим, лингвистикой, английским, переводить Камю, Овидия и читать Томаса Манна! Получала я полтаблетки галоперидола на ночь, да еще с большим количеством корректора. Может быть, я нравилась врачам? Мне еще повезло, потому что ко мне больше применяли физические пытки (бормашину, к примеру), а люди после года в такой кутузке превращались в овощи и отправлялись в нижний коридор. У меня на восстановление здоровья ушло несколько лет. Но дух, надо сказать, был не сломлен.
-- Я так понимаю, что «сильные духом» -- это у вас от деда, профессионального революционера?
-- Да, он был эсдеком, отец его -- тайный советник, очень богатый смоленский помещик, а сын пошел в революцию, типографию организовал. Женился на образованной крестьянке, сел в острог. Дедушка служил у Буденного в коннице, но его оттуда быстро выперли, потому что не подходил под этот бабелевский контингент. Дед пытался хорошие книжки читать конникам и обучать их хорошим манерам. До него быстро дошло, что означает эта революция, он просто резко отпал от своих сподвижников и стал заниматься разведением коней, поэтому его даже не захватил 37-й год.
-- А в эпоху Самиздата вам удавалось разбудить народные массы?
-- Зачастую люди просто брали Самиздат, с удовольствием читали, ничего после этого не делали и говорили: а нет ли чего-нибудь еще интересненького почитать. Издавали Оруэлла, Аксенова, Булгакова, Солженицына.
-- Интересно, как вы распространяли их в пределах вашей группы?
-- Польская система, то есть система абонементов. Книг у вас дома нет, все на руках, а есть абонементные списки. Причем под псевдонимами -- никто не знает, у кого эти книги. Даже бытовало такое изречение: что роздано, то сохранено! Но в Москве, собственно, гэбисты за одну книжку не сажали. Это в провинции было страшно. В Москве надо было наработать себе на арест другим родом деятельности, а книжки шли просто как повод.
«С Горбачевым мы взаимно извинились»
-- И вот началась перестройка, откуда у вас взялась такая ненависть к Горбачеву. По всей стране вы тогда оскорбляли честь и достоинство Генсека. Почему? Разве не легче тогда стало дышать?
-- А потому что Горбачев начал с предельной искренности, но дальше пошли уверения насчет того, что диссиденты раскаялись, что социализм незыблем. А потом взялся за контрдейстия -- в Тбилиси, Баку, Вильнюсе. Это очень неприятно, когда тебе отказывают в добавке каши и ложкой бьют по голове. То есть понятно, что большой свободы Горбачев дать не мог, окружение было соответствующее, да еще и сам он не понимал, что ее надо давать. Но сейчас он совсем другой. Сейчас с ним можно нормально разговаривать, что мы и делаем.
-- Вы с ним общаетесь?!
-- Да, это тогда он производил крайне неприятное впечатление, а еще и этот его закон о защите чести и достоинства. Мы с ним друг перед другом взаимно извинились, мол, простите, Михаил Сергеевич, мы вас не считали фашистом, это было только в педагогических целях. А он в ответ: «Простите, Валерия Никитична, за недоразумения с арестами -- это тоже было в педагогических целях».
-- А с чего началась ваша дружба с Гамсахурдиа?
-- Он был из диссидентов. Это хельсинкская грузинская группа, и «Архипелаги» все шли оттуда, там была подпольная типография. Чемоданами все в Москву возили. Между прочим, он много сделал для правозащитного движения. Сам сидел по диссидентской статье, и если что-то его страховало от крайности, то только то, что в Грузии имя Константина Гамсахурдиа -- классика, значило много. Поэтому Звиада не добивали. Но если бы не перестройка, то неизвестно, чем бы это кончилось.
Подружились мы позже. Когда Звиад был президентом Грузии, он, конечно, «Демократическому союзу» сильно не нравился. Мы ведь исходили из того, что президент должен быть абсолютным демократом, ничего не запрещать, никого не подавлять.
У Грузии не было опыта государственности, поэтому там все пошло вразнос. Даже правозащитники взялись за оружие, там телевидение, кстати, захватывалось. Если в России были слова, то там -- вооруженные действия. Много отдельных вооруженных отрядов, которые то Осетию брали, то хотели брать Абхазию. Пошла территориальная дезинтеграция, потому что уже нельзя было найти общий язык ни с абхазами, ни с осетинами. Гамсахурдиа пытался как-то это остановить, но здесь, боюсь, и Папы Римского бы не хватило!
«Люблю Толкиена и езжу отдыхать на Эгейское море»
-- Общались ли вы с украинскими политиками?
-- Вообще-то больше с диссидентами, с Линой Тушинской. А из политиков -- Степан Хмара, очаровательное существо, и Вячеслав Чорновил замечательный был. Мы с ним познакомились, когда он баллотировался в президенты, до этого друг друга знали заглазно.
-- Ну и последние, нелюбимые для вас вопросы -- о себе. Что вы любите читать, как досуг проводите?
-- Когда он есть, читаю, смотрю хорошие фильмы, хожу в «Ленком» и на «Таганку». Я не люблю современную литературу, разве что западную. Не люблю ни Пелевина, ни Сорокина. Люблю фантастику. Того же Толкиена. «Властелин колец» -- великолепная вещь!
-- Путешествуете ли?
-- Да-а, раз в год обязательно путешествую. В этом году в Скандинавию ездила -- Дания, Швеция, Норвегия, Финляндия. Отдыхают только на Западе! Крит, Эгейское море нравится. Никаких советский реминисценций -- с тех пор, как открыт выход туда.
-- А в Киеве часто бываете? Как вам наша обстановка в смысле демократии и свобод?
-- Дело в том, что каждому на роду написано быть или колонией, или метрополией. И, конечно, метрополия не может сравниться с колонией по человечности. Украина была колонией, поэтому у вас сохранились какие-то особые человеческие чувства. Украину держит сильнейшее национальное течение, Запад. Это не даст никогда опуститься на уровень Белоруссии. Это хорошая практика УПА, ОУН.
-- Есть любимые места в Киеве?
-- Мне нравится крест Святого Владимира. И Днепр! Вообще, в Киеве сейчас чувствуется сильное влияние Запада. Один аэропорт чего стоит! В отличие от московских, абсолютно по западным формам сделан. На самом деле, очень похож на миланский.
Читайте нас у Facebook
