Судья-снайпер Александр Мамалуй: "Когда я пошел служить, коллеги подумали, что хочу... избежать люстрации"
«Хорошими делами прославиться можно! — написал в своем «Фейсбуке» главный редактор интернет-издания «Цензор» Юрий Бутусов. — Самый крутой судья-снайпер Украины получил очередное высокое звание, добытое в боях с винтовкой, во время штурмов и обороны в самых горячих точках донбасского фронта. Кстати, считаю, что, учитывая беспрецедентный по масштабам позитивный имидж для судейского корпуса от самого факта существования судьи-снайпера, Александр должен получить повышение и по судейской служебной лестнице. Это позволило бы поднять доверие к нашей Фемиде. Надеюсь, Александр дослужится до генерала. А пока подчиненные будут обращаться к нему «Ваша честь!»
Последние двенадцать лет Александр Мамалуй работает судьей Хозяйственного суда Харьковской области. Сейчас ему 40 лет, он — кандидат юридических наук. А еще у Александра есть семья: любимая жена Марина и 19-летняя дочь. Мужчина признается: не думал, что его жизнь так изменится. Но не идти на фронт не мог.
— На принятие этого решения у меня ушли сутки, — говорит Александр Мамалуй. — Двадцать седьмого мая вечером принял решение, двадцать восьмого подал рапорт. В тот момент я уже служил в Харькове. Второго марта меня призвали на военные сборы, после чего мобилизовали. Мог бы и дальше служить в Харькове, но видел себя только на Донбассе. Ситуация накалялась, гибли наши военные. И я не захотел оставаться посторонним наблюдателем. Кем бы я был после этого? Вот и поехал на восток, скрыв это от родных.
— Что же вы им сказали?
— Что меня переводят в Днепропетровск. Отчасти это было правдой — перед отправкой на фронт я действительно проходил подготовку в Днепропетровской области. О том, где нахожусь на самом деле, мама узнала последней. Из части пришло так называемое «письмо на родину». Это своеобразное поощрение — когда родным военнослужащего присылают извещение о каких-то его заслугах. На конверте в разделе «обратный адрес» было написано: «в/ч ПП В2830. Діюча армія». В самом письме говорилось о том, что я хорошо себя проявил в каком-то населенном пункте. Мама испугалась, начала мне звонить… К счастью, я смог ответить на звонок.
— А как к вашему решению отнеслись коллеги?
— По-разному. Когда меня мобилизовали, начались разговоры — дескать, специально пошел служить, чтобы избежать люстрации или еще чего-то… А когда в мае ушел на фронт, версии изменились. Люди стали говорить, мол, доигрался — хотел извлечь выгоду, а его взяли и отправили на восток. Я спокойно относился к таким разговорам. К тому же многие коллеги меня поддержали. Например, сотрудники собрали деньги на бронежилет. Было очень приятно. Но «броник» у меня уже был, поэтому я попросил их отправить эти деньги в военный госпиталь. Там они нужнее.
— Неужели совсем не боялись? Ведь вы никогда не были на войне.
— Знаете, как у нас говорят? Если даже человек очень боится, но при этом делает то, что надо, считается, что он не боится. Моя военная специальность — водолаз инженерных войск. Но здесь, на войне, я снайпер. Долго учиться не пришлось. В гражданской жизни я много занимался стрельбой из винтовки, любил охоту. Поэтому без проблем переквалифицировался. А что касается страха… Наверное, я должен сейчас сказать, что на войне страшно всем, что по-другому не бывает. Однако это будет неправдой. Я, как ни странно, страха не испытывал. Понимал, что надо ехать, и больше ни о чем не думал. А еще заметил: обычно не боятся люди, привыкшие к опасности. Таких храбрых солдат, как, например, шахтеры, нужно поискать. Я раньше много нырял, лазил по скалам, прыгал с мостов. Может, экстрим меня и закалил?
— Большинство добровольцев решили пойти на фронт после событий на Майдане. Как вы, судья Хозяйственного суда, относились к протестным акциям в Киеве?
— Я не был активным революционером, но саму идею Майдана поддерживал. И дело вовсе не в евроинтеграции. Просто тогдашняя власть крепко достала. Работая в суде, я прекрасно видел, как донецкая команда пыталась подгрести под себя всю судебную систему. Кого-то запугать, кого-то — подкупить, но добиться своего. Я видел, что они делали с людьми, и это было страшно.
— Вам как судье тоже приходилось выносить незаконные решения по команде сверху?
— К счастью, лично мне — нет. Меня сложно запугать. Я давно работаю, и со мной такие вещи не проходили. Как судья я не должен был поддерживать Майдан. Но едва «Правый сектор» обнародовал в Интернете счета для помощи протестующим, я сразу переслал деньги. С тех пор делал это регулярно. Когда митингующие захватили здание Харьковской областной администрации и бросили клич о помощи, я взял старую каску, доверху наполнил ее сигаретами и передал им.
— Не боялись, что вас заметят и уволят?
— Не заметили же (смеется). А сейчас я уже могу это не скрывать.
*Приезжая домой на побывку, Александр обязательно заходит к себе на работу в Хозяйственный суд
Коллеги и знакомые поражаются тому, как держится Александр. После шести месяцев войны он остался таким же спокойным и приветливым. Приезжая домой на побывку, встречается с друзьями, рассказывает о войне. Только разговоров о погибших побратимах старается избегать. А еще судья пишет книгу. Сначала это были просто фронтовые записки. Затем — целые главы.
— Первые несколько глав я опубликовал в «Фейсбуке», — рассказывает Александр Мамалуй. — Остальные будут в книге, которую я надеюсь продать, а вырученные деньги передать Харьковскому военному госпиталю. Я часто там бывал — проведывал своих товарищей, разыскивал без вести пропавших. Как пациент туда, к счастью, не попадал. Несколько раз чудом проносило. Например, первые два с половиной месяца я воевал вообще без каски. Отдал свой шлем девчонке — старшему солдату из нашей финчасти, приехавшей на фронт выдавать зарплату.
На снайперских выходах, при выходах на наблюдение и прикрытие каска не нужна. Но вот при штурмовых действиях и зачистках — да, пригодилась бы. Во время одного из наших прорывов в Донецкий аэропорт (я ехал на головном «уазике» с пулеметом) двоим ребятам по каскам чем-то простучало — осколками или рикошетами. Чудом не попали по завязанной на моей голове бандане. Я был контужен, но за медицинской помощью не обращался.
Если бы оформил ранение, как говорится, официально, меня тут же отправили бы в госпиталь. А зачем, если я еще могу воевать? И так рассуждают многие. У нас в роте было два случая, когда военные, получив легкие ранения, сами выковыривали из себя осколки, руками. Лишь бы не покидать строй.
— Ваши коллеги поражаются, как, рассказывая об этом, вы остаетесь таким спокойным.
— Снайпер не может быть эмоциональным. По уставу не положено. Но шесть месяцев войны сделали свое дело. О таких, как я, говорят: нервы фронтом подточены. Я тоже стал другим. Не иду на компромиссы. Как и все солдаты, сразу берусь за оружие. И многие вернутся с войны с такой привычкой. Ты ведь знаешь: там — враг, здесь — свои, и ты должен воевать. А еще появились страхи. Например, я не могу находиться у окна в ярко освещенном помещении. Комната должна быть зашторена. Иначе чувствую себя легкой мишенью для какого-то снайпера. Я понял это, когда приезжал домой на побывку. Тогда же и книгу начал писать. В этой книге я не могу оставаться хладнокровным, в ней есть эмоции.
В одной из глав будущей книги написано:
«…Тыловой город Красноармейск. Папа играет с сыном в футбол. Мальчик лет пяти на воротах, папа аккуратно бьет по мячу… Рядом мы, отъезжаем от морга горбольницы. Привезли тела наших товарищей по оружию, сгоревших в аэропорту двое суток назад. Шестеро парней. В десяти полиэтиленовых пакетах…»
— Самым страшным для меня были и остаются смерти побратимов, — хмурится Александр. — К этому невозможно привыкнуть. Вася Ярославцев… Вова Янчук… 10 июля под Карловкой Вова был тяжело ранен осколком мины. Вася пытался его спасти, и в этот момент его убили. А Вова через три недели умер в больнице. А 24 июля мы с ребятами взяли Пески. Я участвовал в последнем штурме, когда мы победили. Но если бы не первая попытка штурма 21 июля, мы бы не прорвались. Тогда, 21-го, погиб капитан Лавренко. Герой.
Информация о герое-танкисте соответствует информации, размещенной на сайте Министерства обороны Украины: на блокпосту капитан Лавренко и двое военнослужащих попали в засаду. Начался бой. Наши смогли уничтожить два автобуса боевиков, несколько боевых точек, танк и пулеметные расчеты. Капитан с ребятами прикрывали БМП-2, которая эвакуировала из зоны боя раненых украинских военнослужащих. Во время боя командир узнал, что боевики готовят контратаку. Чтобы не допустить этого, Лавренко принял решение оторваться от основных сил АТО. Его боевая машина попала на фугас. Ребята, которые были с капитаном, погибли. Капитан Лавренко был тяжело ранен. И, чтобы не попасть в плен, подорвал себя вместе с танком. (Редакция приносит извинения за изначально допущенную ошибку в написании фамилии капитана Лавренко. Ошибка исправлена).
— Многие военнослужащие жалуются на отсутствие элементарного — дескать, нет ни теплой одежды, ни берцев, а что уже говорить о касках и бронежилетах. Но от вас таких жалоб никто не слышал.
— Может быть, в чем-то кого-то и не обеспечили. Так что теперь, не воевать? Воевать-то надо, даже и без каски. Спасибо волонтерам. Например, волонтер Рома Доник ездит в нашу бригаду как к себе домой. Не боится ни бомбежек, ни плена. А еще знаете, кто помогает? Жители освобожденных городов. Не все, конечно, но очень многие рады приходу наших солдат. Я сам это увидел. Когда мы освободили Авдеевку и наши ребята стали на блокпосту, к ним тут же потянулись местные жители. Кто-то с домашними обедами, кто-то с пакетиками растворимого кофе и детскими рисунками. Ребята благодарили их, а в ответ слышали: «Что вы! Это вам большое спасибо!»
Это доказывает, что нужно воевать. Мы не отбираем чужую территорию, мы освобождаем свою. У нас был Крым — и у нас его нет. А ведь мы никому ничего плохого не сделали! Затем, ради того, чтобы отвлечь наше внимание от Крыма, начался военный конфликт на Донбассе. И это понимают многие. Я знаю человека (не буду называть его должность, он занимает крупный пост в харьковской силовой структуре). В мирное время он жил, как и многие власть предержащие, деньги любил… Потом начался этот конфликт, и у него в Крыму «отжали» дом. Это его лично затронуло, и с тех пор он сам на войне. Но те, у кого нет личных мотивов, тоже должны идти. Никто не хочет войны. Но когда она приходит, не идти на нее нельзя.
*«Мы не отбираем чужую территорию, мы освобождаем свою», — говорит Александр Мамалуй
— Слышала, что вы после отпуска опять собираетесь на восток.
— Да. И буду там совсем скоро. Самое главное — не попасть в плен. Таких, как я, снайперов, в плен не берут и не обменивают. Я знаю, что у боевиков меня ждет медленная и очень неприятная смерть. Поэтому такой вариант даже не рассматриваю. Хотя на самом деле профессия армейского снайпера гораздо чище других. Здесь практически исключена опасность ошибки: убить невиновного, гражданского, мирного. Мы стреляем в тех, кто с оружием в руках. Тот, кто в зоне конфликта берет оружие в руки, делает это для того, чтобы убивать. А значит, должен спокойно воспринимать возможность быть убитым самому.
— В Харькове у вас наверняка остались друзья. Они тоже пошли на фронт?
— Нет. Один из них и вовсе на стороне сепаратистов. Он не воюет, но поддерживает врага. Чтобы не ссориться, мы не общаемся. Другие за Украину, но сами на восток не поехали. И мне сложно рассказывать им о том, что там происходит, — не поймут. Поэтому, даже приезжая домой, стараюсь общаться с военными или с волонтерами, которые были в зоне АТО. С ними мы говорим на одном языке.
Я написал об этом в своем блоге. И в книге тоже напишу. Но понять сможет только тот, кто это пережил.
Из «Фронтовых зарисовок» Александра Мамалуя
«Ты приезжаешь в родной город с фронта на пару дней.
…Получив в пятницу утром приказ на отъезд и полчаса на сборы, ты торопливо моешься парой бутылок газированной воды, с хрустом соскребаешь трехдневную щетину. Натянув «выходную» форму, хватаешь вещмешок и бежишь к машине. Пистолет — за пояс, запасную обойму и пачку патронов — в карманы. Хоть и в тыл едешь, но все бывает, а плен — не для нас.
И вот ты уезжаешь все дальше и дальше от фронта. Буханье наших «саушек» и шелест «Градов» сепарской «ответки» затихают вдали. Пацаны из группы сопровождения суют тебе деньги и карточки, заказывают гостинцы — кому нож, кому панаму, кому что-то для машины… Ты киваешь, обещаешь все привезти, а в голове одна мысль: ты едешь домой, а они остаются. Ты будешь вечером пить коньяк, а они пойдут на боевой выход, без тебя. Ты будешь спать в мягкой постели с женщиной, а они не будут спать вообще, в лучшем случае — покемарят, расстелив каремат на сыром бетоне, прижавшись друг к другу спинами, для тепла. От всего этого на душе царапает.
Пацаны подбрасывают тебя до нацгвардейского блока на границе областей.
— Привет, военные! 93-я мехбригада, рота снайперов! Следую домой в краткосрочный отпуск.
«Нацики» и «беркута», стоящие на блоке, расспрашивают тебя, как там на фронте. Ты показываешь в айфоне фотки взятых сепарских укреплений, битой техники, пленных сепаров. «Беркута» быстро тормозят попутку.
— Куда направляемся? Довезешь фронтовика до Новомосковска.
И вот ты едешь по мирной земле. Здесь не стреляют из «зеленки» по нашим колоннам, а наши не простреливают каждую крупную посадку. Здесь смерть не прилетит к тебе из гущи листвы, но ты все равно машинально вглядываешься в густую зелень на обочине. Ты сам не раз лежал у дорог, укрывшись в высокой траве, и знаешь, что разглядеть засаду с машины практически невозможно. Но все равно смотришь. Иллюзия управления собственной судьбой.
На заправке WOG ты съедаешь огромный цивильный хот-дог с пепси-колой. В ближайшие пару суток никакой тушенки, никаких галет и макарон!
Здоровенный кондиционированный автобус везет тебя из Новомосковска домой. Попутчики определяют в тебе «человека оттуда», видимо, по форме (советская еще «березка»-разделка), здесь военные так не ходят. Они расспрашивают тебя о положении на фронтах, и ты говоришь, что все хорошо, что твоя мехбригада не отступает, а если где-то и плохо, то ты об этом не слыхал, а уж в 93-й гвардейской, четырежды орденоносной бригаде — точно все «в елочку»! Зачем им знать, что в твоем взводе после двух месяцев войны осталось восемь человек…
Вот он, родной город! Нарядный, шумный, красивый — родной. Ты идешь по его улицам в мятой форме, с вещмешком за плечами, люди оборачиваются вслед. Строевой сорокалетний ефрейтор, диковина в городе — вотчине курсантов.
Глаза разбегаются от обилия красивых девушек — начался учебный год, приехали студенты. Но против воли также подмечаешь и парней призывного возраста — их полным-полно. Гуляют с девушками, потягивают пивко на верандах…
На фоне эйфории от встречи с домом шевелится первое раздражение — почему они не в армии?! Почему столько народу «косит»? Ведь война идет, тяжелая война! Враг пришел на нашу землю, влез сюда своей бронетехникой, артиллерией, мотопехотой… Мы убиваем, нас убивают, а они тут по клубам шляются и телок «режут»! И понимаешь, что отныне и до конца дней своих людей ты будешь делить на тех, кто воевал, — и всех остальных.
По улицам ездят хорошие машины, ходят нарядно одетые люди. От ненависти начинает сводить скулы. Ты знал, что так будет, тебя предупреждали. Пацаны, побывавшие в отпуску раньше тебя, рассказывали, что дома полно дорогих машин с номерами ВВ и АН (сепары понаехали, типа беженцы). Что любимые девушки понаходили себе парней поудобнее, которые не черти-где в степях Донбасса, а тут, под боком. Поездки, бутики, рестораны, внимание… Мы не можем ничего этого дать — мы войну ломаем. Мы — не в трэнде.
Какие-то лишние мы тут. На фронте кажется, что вместе с нами вся страна воюет рядом. Вернувшись домой, понимаешь: ничего подобного.
И тебе кажется кощунством, оскорблением памяти павших разговор с сытым, благополучным мирняком о тех, кто не вернулся с боевых заданий, о погибших и пропавших без вести снайперах твоей роты. И ты просто пьешь. Молча. Ирония судьбы: в роте сухой закон, и на фронте спокойно обходишься без спиртного, но в мирном городе детства… невозможно. Вот так и проходят твои отпускные два дня — в общении с семьей и — бутылкой.
…В воскресенье ты подсядешь в машину волонтеров, везущих помощь на фронт. Эти храбрые люди, которым в армии готовы при жизни ставить памятники, довезут тебя до нацгвардейского блока на границе областей. Здесь вас ждет ротная машина сопровождения. Очередной отпускник, садясь в попутку, весело кричит тебе:
— Санька, ну как погулял?
И ты складываешь пальцы в ОК и орешь в ответ:
— Отлично, братан!
Ребята привезли твой автомат, и ты пересаживаешься к ним в машину. Ты снова среди своих.
Среди людей, которым не важно твое общественное положение и количество денег, а важно, что ты не ссышь и хорошо стреляешь. Отпуск кончился. Ты едешь, внимательно всматриваясь в «зеленку». Простреливаешь крупные посадки.
Там, дома, мирняки часто задавали тебе вопрос — зачем? Почему ты воюешь? Ведь не пацан уже. Больше всех надо? В ответ ты пытался объяснить что-то о присяге, о Родине, о том, что стыдно «косить»… Все это так. Но самое главное, о чем ты смолчал — то, что на войне у тебя каждый день абсолютно чистая совесть. Ты там, где надо. Ты делаешь именно то, что надо. Давным-давно забытое ощущение… В детстве ты очень любил перечитывать книгу под названием «Люди с чистой совестью». Теперь ты один из них».
Фото из «Фейсбука»
13848Читайте нас у Facebook
