«когда нам было три года, врачи специально клали нас голыми на лед, чтобы проверить, одинаково ли мы заболеем», --
О сиамских сестрах-близнецах Марие и Дарье Кривошляповых лет десять назад, когда двери государственных домов-интернатов распахнулись для прессы, было написано очень много. Потом газетчики потеряли к ним интерес, вспоминая лишь тогда, когда требовалось подать читателю некую «клубничку». Причем публикации в основном носили осуждающий характер -- мол, алкоголички, проститутки, грубиянки.
Переговоры о нашей с ними встрече шли около двух месяцев. По телефону сестры предупреждали: «Когда будете ехать, не заходите к директору. Она журналистов к нам не пускает». А еще Мария -- я разговаривала именно с ней -- вкрадчиво спросила: «А ты нас не испугаешься? А то нас все боятся… »
И вот я в одном из московских домов-интернатов для ветеранов и инвалидов. Он огромен. В девятиэтажном корпусе -- только лежачие больные, в семиэтажном -- те, кто может передвигаться самостоятельно, -- на костылях или в инвалидной коляске. Строгий усатый вахтер, не задавая лишних вопросов, ведет меня на шестой этаж -- оказывается, Кривошляповы провели с ним предварительную работу.
Стучу в дверь. Два голоса дружно кричат: «Входите-входите!» Захожу. Коридорчик, в нем -- большой платяной шкаф, двери в туалет, душевую комнату. Никого нет. Осторожно заглядываю в комнату -- на широкой двуспальной кровати сидит странное существо. Два туловища, две головы, четыре руки и две ноги в шерстяных носках и шлепанцах -- игриво закинуты одна на одну. В первую секунду я действительно испытываю легкий шок, хотя много раз видела фотографии сестер. Обе головы приветливо улыбаются: «Ну, что стоишь? Вешай шубу да заходи!»
Увидев появившееся на свет создание, акушерка не смогла сдержать крик ужаса
-- Маш, ты только правду о нас пиши, ладно? -- просит меня тезка. -- А то на нас всю грязь выливают, мы расстраиваемся потом. Хочешь, чтобы тебе понятнее про нас стало, мы фильм включим?
В комнате близнецов -- импортные цветной телевизор и видеомагнитофон. Чистенько и уютно. На полу -- ковер, на стене -- календарь с изображением иконы Божьей Матери, фотографии сестер в рамке под стеклом и три очаровательных котенка, сделанные из тополиного пуха на бархате -- «подружка подарила». Даша ставит кассету, и на экране мелькают кадры документальной ленты «Научфильма».
На медицинском столике -- распеленутые близнецы. Хорошенькие личики с огромным глазищами удивленно таращатся в камеру. Одна девочка пытается сесть, помогая себе руками и дергая «своей» ножкой. Вторая радостно смеется, сбоку наблюдая за попытками сестры. Хорошо поставленный мужской голос за кадром: «Обратите внимание, Даша активнее Маши. Но ей удается управлять только одной ногой. Маша пока попыток встать не делает. Третья нога, с девятью пальцами, принадлежит обеим близнецам. Она расположена перпендикулярно туловищу, и встать с ее помощью Даше не удается». Глядя на экран телевизора, одна из сестер вздыхает:
-- Господи, как, интересно, мамка-то то нас родила? Небось намучилась…
… Говорят, роды у московской портнихи Екатерины Кривошляповой проходили очень тяжело. Глядя на ее огромный живот, родственники и врачи дружно предрекали близнецов. Катя тихо радовалась: дети были желанными. В морозный день 4 января 1950 года в 16-ом городском роддоме ей было сделано кесарево сечение. Увидев произведенное на свет создание, акушерка едва сдержала крик ужаса. Операция была сложной, женщина потеряла много крови и после родов долго не могла прийти в себя. Тем временем врачи посовещались и выработали тактику поведения. Как только Катя очнулась, ей сообщили, что близнецы родились мертвыми. Но роженица не желала этому верить: даже под наркозом она отчетливо слышала крики младенцев. И тогда нашлась сердобольная нянечка, которая через стекло в детской реанимационной палате показала Кате ее детей.
После увиденного молодая женщина два года провела в психоневрологическом диспансере в состоянии тяжелой депрессии.
Впрочем, есть другая версия: забрать девочек из роддома отказалась не мать, а отец -- Михаил Кривошляпов, в то время работавший шофером у Лаврентия Берии. Когда малышам оформляли свидетельства о рождении, он, по непонятным соображениям, распорядился оставить дочкам свою фамилию, а отчество изменить: «Пускай будут Ивановны!»
Из родильного дома сиамских близнецов передали в НИИ акушерства и педиатрии Академии медицинских наук СССР. После многочисленных исследований стало окончательно ясно, что разделить их невозможно: у сестер есть общие внутренние органы, сообщаются кровеносные системы. Медики принялись за детальное изучение «чуда природы», кандидаты и доктора наук толпами ходили смотреть на сестер, водили студентов. Ими вплотную занялся известный советский физиолог академик Петр Анохин. Каждую неделю над девочками проводили эксперименты. Заставляли глотать зонд, обвешивали датчиками.
Голос за кадром продолжает: «Посмотрите на графики температуры тела обеих близнецов. У Маши температура достигает 39,5 градуса, у Даши выше 37 не поднимается». Маша поеживается:
-- Это когда нам три года было, нас специально на лед положили, чтобы проверить, одинаково ли мы заболеем. До сих пор от тех опытов мороз по коже.
Короткометражный фильм заканчивается рассказом о еще одной паре сиамских близнецов, родившихся гораздо раньше Кривошляповых, в 1937 году. Это тоже были девочки, Галя и Ира, сросшиеся грудными клетками. Такая патология анатомического строения оказалась несовместимой с жизнью. Сестрички умерли в возрасте 1 года и 3 месяцев.
-- Счастливые! -- глядя на экран, вздыхает Даша. -- Быстро отмучились. А мы выжили, чтоб дальше мучиться.
Даша учила стихи наизусть и тихонько подсказывала Маше. Помешать этому было невозможно
К семи годам сестры не только не могли ходить, но и сидели с трудом. Их перевели в Центральный научно-исследовательский институт протезирования Министерства социального обеспечения РСФСР. Два года понадобилось, чтобы девочки научились самостоятельно передвигаться. Их долго учили координировать движения. Тренировались в спортзале, на матах и шведской стенке. Например: одна наклоняется вправо, другая -- влево, одна передвигает правую ногу, другая -- левую. А третья нога болтается сзади -- до земли не достает, но равновесие поддерживает. Зато, когда сестрички научились ходить, то сразу принялись бегать по длинным институтским коридорам. Даже прыгать наловчились, одновременно отталкиваясь от пола.
Когда сестрам исполнилось четырнадцать, научные светила потеряли к ним интерес. Аномалия изучена, эксперименты проведены, кандидатские и докторские диссертации защищены. Честно говоря, никто из эскулапов и не рассчитывал, что они столько проживут… Содержать при институте их стало накладно. Да и незачем.
На прощание Кривошляповым сделали операцию -- отняли третью ногу. Медики посчитали, что она им мешает, да и смотрится как-то некрасиво. После операции Даша с Машей самостоятельно ходить больше не смогли, с тех пор только на костылях и на коляске.
Американские ученые, узнавшие о необычных близнецах, хотели пригласить их к себе. Даже «выкуп» предлагали. Обещали дать им работу, образование. Но советские медики были непреклонны:»СССР детьми не торгует». Юных москвичек определили в Ростовский интернат для детей, имеющих нарушения опорно-двигательного аппарата.
М. : Встал вопрос, что нас учить надо. Хотя в Москве, прямо рядом с институтом, была школа. Учителя к нам приходили. Они нас знали, и ребята знали. Мы с девчонками дружили, в прятки играли. С мальчишками -- в футбол! Но в школу нас почему-то не пускали. Раньше система была идиотская: уродов и больных никому не показывать. Мы тогда этого еще не понимали, так в школу рвались! Думали, ну ладно, пару раз обзовут -- мы за себя постоим. А нас не пускали. Знаешь, как больно было! В пионерские лагеря нас тоже не брали. Однажды врач Большаковский, царство ему небесное, хотел нас отвезти в «Артек». Он там каждый год работал. Ему тоже не разрешили: «Зачем уродов нормальным детям показывать!»
-- Вам жалко было из Москвы уезжать?
М. : Да нет! Мы даже радовались. В институте ведь жили, как в концлагере. Ну ты представь -- имеешь только тумбочку, стульчик, кровать. И пижаму. Все, что ты видела в фильме, -- все эти рубашечки, шорты, штанишки -- у нас после съемок сразу забирали. До четырнадцати лет так и жили в полосатых больничных пижамках, как арестованные. Даже трусов не давали. Режим меня просто бесил! Мы маленькими были очень подвижными, спать не хотели, баловались, играли. Нянек это раздражало. Они приучали нас к порядку: заставляли застилать постель, убирать у себя в комнате, мыть полы. Сейчас, кстати, мы им за это благодарны. Видите, как в комнате аккуратно? Стараемся. И сейчас у себя полы моем. Тут, правда, уборщица есть, но она старенькая, не может наклониться, под кроватью помыть.
Д. : В комнате одно время с нами жил мальчик, у которого вообще не было кожи. Он таким родился. Он так страшно кричал. Мы затыкали уши, чтобы не слышать. Но его скоро убрали. А может быть, он умер.
М. : Когда мы приехали в Ростов, сразу начали болеть. Там климат другой. Всю зиму проболели, школьный год пропустили. Но учителя отнеслись к нам неплохо. Особенно полюбил нас с Дашкой музыкальный руководитель. Все ребята в самодеятельности участвовали, хор хороший был. Чему музрук нас только не учил! И на пианино в четыре руки, и на балалайках. Баян дал Дашке! Но все пришлось бросить -- не можем долго сидеть. Больно. Позвоночники, когда сидим, получаются в искривленном положении. Мы даже на коляске долго ездить не можем. Летом на улице гуляем -- вылезаем из коляски, как мочалки! Полдня потом лежим, отдыхаем.
«Именно в Ростове нас первый раз в жизни посетила мысль о самоубийстве»
Когда мы заговорили о музыке, я обратила внимание на руки сестер-близнецов. У обеих -- красивые тонкие кисти, удлиненные пальцы. Представить эти пальцы бегающими по клавишам рояля было бы нетрудно.
Вообще, Маша и Даша похожи только на первый взгляд. Присмотревшись, их легко начинаешь различать не только по признаку «та, что слева, и та, что справа». У Даши лицо более тонкое, суховатое. Маша кажется немного полнее. Но обе, особенно если сделать прически и слегка подкрасить, прекрасно выглядят в свои пятьдесят. Однако сестры никогда в жизни не пользовались косметикой. А духи, которые им три недели назад друзья подарили на день рождения, так и стоят нераспечатанными. Интересно, ссорятся сестры между собой?
Маша, кажется, прочла мои мысли. Потому что тут же сказала:
-- Все почему-то считают нас одним человеком. А нас ведь две. У каждой свой паспорт, своя медицинская книжка. И характеры совсем разные. Даша более покладистая, она -- добрее, ласковее. И в детстве так было. Ее воспитательница по головке погладит, она сидит, цветет. Я ей говорю: «Что ты радуешься, дура?» Меня, наоборот, поцелуют -- я щеку оботру. Обо мне всегда говорили, что я злая, грубиянка. А что делать? В жизни нам всего приходилось добиваться характером. Криком, слезами. Просто так ничего не давалось. Дашка у меня лучше. Чего я не прощу, она простит. Ее даже мальчишки всегда больше любили. А я не ревновала. Наоборот, приятно было.
-- А в школе вы как учились? Списывали друг у друга?
Обе ухмыляются.
Д. : А ну, достань в том желтом альбоме, посмотри аттестаты.
-- Ну-ка! Ага, у Маши, гляжу, одни троечки. У Даши -- четверки, пятерки. Поведение «удовлетворительное».
М. : Сначала учителя давали нам один вариант. Потом смотрят: у Дашки «4» и у меня -- «4». У нее «5» и у меня «5». Учителя поняли, что к чему, и стали нам давать два разных варианта. А когда стихи надо было наизусть учить -- у Дашки-то память получше -- она выучит и мне потихоньку подсказывает. Тут уж нам никто помешать не мог.
Д. : В Ростове мы жили пять лет. Именно там первый раз в жизни нас посетила мысль о самоубийстве. Ребята дразнили, подливали воду в постель, сотрудники за рубль показывали знакомым. Машка дралась с одноклассниками.
М. : А Дашка никогда в драку не лезла. Сядет, плачет.
Д. : После школы стали рваться обратно в Москву. Начались непонятные боли, вот здесь, -- Даша похлопывает себя по пояснице. -- Я говорю: -- подохнем мы с тобой, Дашка, тут. Когда нам аппендикс вырезали, и то проблемы возникли. Ни одна больница за нас браться не хотела. Хоть лежи да умирай. Оказалось -- аппендицит один на двоих. А тут вдруг гной начал по утрам появляться. Мы и не знали, что у нас камни в почках. И вообще, когда исследовали, то доказывали, что у нас одна почка. Оказалось, что есть еще одна. Камни потом пришлось крючками вытаскивать. Вон большие какие, они тут у меня в платочке завязаны, смотри.
«Даша начала выпивать после того, как увиделась с матерью»
Из Киева я привезла сестрам Кривошляповым гостинцы: домашней украинской колбасы, копченого сала, кулек жареных семечек и, каюсь, по специальной просьбе Даши, -- бутылку «Кировоградской с перцем».
Во время нашей беседы Даша отхлебнула из бутылки сначала один раз, запив свою порцию лимонадом. Потом второй раз. Маша начала возражать, не хотела даже вместе с ней вставать к холодильнику, где в тайничке хранился подарок. Но Даша канючила:
-- Ну еще один разочек! Уж больно она вкусная, с перцем-то!
Маша, вздохнув, в третий раз вместе с сестрой пошла к холодильнику. Мне стало понятно, почему директор интерната старается оградить сестер от многочисленных визитеров. Вернувшись на место, Маша С горечью в голосе сказала:
-- Ну вот что мне делать? И колотила я ее, и лечила, и кодировала, а ей только хуже. А началось все еще в школе. Нас пригласили выпить в компании. Я не хотела, Дашка тоже как-то колебалась. А потом ребята начали дразнить: «Струсили!» И одна придурковатая: «А ты пей и не дыши!» Дашка послушалась. И вот получили. Я до сих не могу себе этого простить!
Маша нервно берет сигарету, закуривает. Даша тут же кричит:»Открой балкон, побрызгай освежителем!» Маша, не затягиваясь, выпускает дым в комнату. По-моему, она курит в знак протеста.
-- Но особенно она начала выпивать, когда с матерью познакомилась. Дашка достала ее телефон через адресный стол. Это было нетрудно -- мать все эти годы жила в Москве, никуда не выезжала. Фамилия у нее та же. Главное, Дашка все сделала потихоньку от меня. Но когда я узнала, то бумажку с адресом порвала. Говорю своей дуре: «Подумай сама, зачем мы ей нужны? Она один раз от нас отказалась и второй раз не примет, вот увидишь. А ты опять рыдать будешь». Дашка снова через адресный стол нашла ее телефон. Десять лет меня уговаривала! Наконец, уломала.
Сестры решили позвонить матери в тот день, когда им исполнилось 35 лет. Екатерина Кривошляпова дочерей признала сразу. Но не обрадовалась. Муж Михаил к тому времени уже умер от рака. После Маши и Даши у Екатерины родились еще двое сыновей -- Сергей и Анатолий. До неожиданного объявления сестер они и не подозревали, что у матери есть две дочки.
М. : Тетка, материна сестра, заехала за нами в интернат на машине, и повезла к себе. Мне у них сразу не понравилось. Дашку сразу стали спаивать. Ночевать предложили на кухне. Старший брат, как выяснилось, постоянно пьет. И отец, говорят, пил, и дед. Алкоголизм в этом семействе наследственный. Поэтому мы, наверное, такие и получились. После первого же визита мы поняли, что мы для них чужие. Младшего брата Анатолия, кстати, приглашали на 50-летие, но он так и не приехал.
-- Мать действительно после вашего рождения лежала в психбольнице?
М. : (помолчав) Я, знаешь, в это верю и не верю.
Два года назад Екатерина Кривошляпова умерла. Родственники обвинили в этом сестер, объявив, что после их «воскрешения» у пожилой женщины начались серьезные проблемы с сердцем. Похоронили ее на Химкинском кладбище. Дочери ни разу не навестили ее могилу. По-моему, они так и не простили матери «отказную», написанную полвека назад.
Маша, вопреки своим же рассказам, совсем не производившая впечатление «грубиянки», вдруг зло говорит:
М. : Нет, мы не поехали. Ну почему я должна ехать? Мы всю жизнь завесили от чужих людей. От их милости и доброты… Почему я должна к ней ехать, если она нас не признала? Почему?! Так, долг отдать? Не хочу…
«Дашке семью хочется иметь. А мне за эти годы так ни один мужик и не понравился»
Мы продолжаем листать альбом. Из него все время выпадают какие-то снимки.
Д. : Вот наша школьная компания. Видишь -- какие уроды?! (Плачет).
М. : Этот парень нас любил. Сережка. Его мать, говорят, аборт не доделала. Вот он без ручек и родился. Он первой из нас Дашку научил целоваться… Дурак! Зачем он учил? … Это девочки, подружки наши. Это нам «двадцатник».
-- Девочки, мне не очень удобно спрашивать, но… А мужчины-то у вас были?
М. : Дашка-то влюблялась. Этот Сережка даже предложение ей сделал. Но он умер в 23 года. А с тех пор по-настоящему ничего не было. Так… Да с кем в этом интернате? У Дашки с детства идеал -- Юрий Гагарин. А у здешних на уме только бутылка да баба. Я от Дашки мужиков гоняю. Беременеть нельзя -- мы сами инвалиды, как мы за ребенком сможем ухаживать? И аборт делать нельзя -- кровотечение может открыться. Но Дашка страдает -- ей, видишь ли, семью хочется иметь, ребенка родить, в деревне жить, коров разводить. А у меня характер более жесткий. Мне за все эти годы по-настоящему ни один мужик не понравился.
И неудивительно, что Дашка пьет. Она пьет от отчаяния! После встречи с матерью заладила: никому мы с тобой не нужны. И плачет. Сама уже не хочет лечиться. Она, понимаешь, никак не может привыкнуть, что мы такие. До сих пор! Смысла нет в нашей жизни. Мы бы хотели работать. В 20-ом интернате, где раньше жили, хоть шили на швейной машинке. Трусы, ночные рубашки. Хоть и тяжело было, но мы так старались! Получали за это зарплату, были полезными обществу. (На тумбочке с Машиной стороны кровати лежат книги «Они сражались за Родину» и «Как закалялась сталь». -- М. В. ) А здесь? Целыми днями сидим, друг на друга смотрим. То телевизор включим, то музыку послушаем. Общаться не с кем…
-- Маш, ну ты ведь меня не осуждаешь, -- подает голос Даша. -- Я вот выпью, и мне легче.
Сестра машет рукой: спи, мол. Даша укрывается ватным одеялом с головой и засыпает. Маша продолжает:
-- Мы неделю в Германии были, по приглашению одной телекомпании. Гуляли днем и вечером. В любой ресторан нас возили, на «Мерседесе». И никто не пялился. Даже дети, представляешь? Я до сих пор сожалею, что мы родились в этой стране.
«Привези нам из Киева экстрасенса»
Дело к вечеру, мне пора собираться. Даша спит, натянув на голову одеяло. Маша наконец вытянулась, распрямив позвоночник. Светит настольная лампа, Машин голос звучит приглушенно:
-- Не уходи. Побудь еще, поговорить хочется. Знаешь, как страшно, когда любимый человек гибнет на глазах. Любимая моя сестра. Что же мне делать, как ей помочь? И себе?.. Нет ответа. Уж я ее спрашиваю: «Дашенька, может, хочешь покушать?» Она называет: колбаски там, рыбки. Но потом не ест ничего. Все из-за алкоголя.
-- А ты?
-- Я не пью. Организм не принимает. Я чуть выпью -- мне тошнит. Но, знаешь, что страшно? Она если не выпьет, мне где-то (проводит рукой по груди -- М. В. ) хочется уже. Кровь-то одна.
Я тебя прошу: найди нам в Киеве такого экстрасенса, чтобы помочь смог. Привези сюда, только чтоб Дашка не знала. Может, получится?
Уже из Киева я связалась по телефону с учеником академика Анохина -- руководителем московского НИИ нормальной физиологии Константином Судаковым. Услышав вопрос о сестрах Кривошляповых, он с досадой сказал:
-- Я прекрасно помню этих девочек! Их приводили к нам на лекции. Они тогда еще играли на пианино в четыре руки. Могли бы с гастролями объехать весь земной шар, стать знаменитостями. А вместо этого -- я читал о них в газете -- язва общества, наркоманки, алкоголички…
«Facty i kommentarii «. 28 января 2000. Человек и общество
19848
Читайте нас у Facebook
