Смерть жены заставила 60-летнего вдовца стать заправским сыщиком
Нелепая и случайная смерть жены заставила 60-летнего деревенского мужика стать настоящим сыщиком -- уже больше года, без выходных и праздников, расследует он обстоятельства ее гибели. За это время правоохранительные органы закрывали и вновь возбуждали дело, менялись следователи, откладывал рассмотрение суд, и только вдовец упрямо продолжает восстанавливать подробности этой трагедии, когда «скорая» подобрала на разбитой полевой дороге изуродованное тело маленькой хрупкой женщины.
Гриша исколесил всю страну, прежде чем нашел себе жену
Григорий Павлович Ковч похож на всех мужчин, чьи жены умерли, а дети разлетелись. Вот только его растерянность перед жизнью усугубляется тем, что Ковч полтора десятилетия совсем не слышит -- все эти годы единственной связью с миром была для него Галина Кирилловна. Мне нет необходимости расспрашивать о ней. «Моя Галя» -- эта пластинка у Григория крутится всегда. Неважно, слушает кто-нибудь или нет.
Он вдоволь поколесил по Союзу, прежде чем случайно встретил ее в маленьком поселке у моря. Но даже встреча с Галей не склонила молодого преподавателя сельхозучилища к оседлости -- прихватив жену, он отправился дальше в поисках счастья. Ей нигде не нравилось, и молодая семья то и дело собирала чемоданы. Тогда он привез ее в город с шумом прибоя и кудрявой пеной у причалов.
-- В Феодосии плохая питьевая вода, -- очень скоро заметила разборчивая супруга. -- У нас появятся дети и станут болеть…
Он сдался. Ковчи вернулись на Галину родину. Но мужа пугала глушь, и супруга чуть-чуть уступила: семья осела не в Хорлах, а неподалеку -- пускай в заштатном, но все же в райцентре. В Каланчаке Григорий много лет заведовал механическими мастерскими в местном колхозе, а Галя работала на рисовых чеках. Целыми днями она пропадала в степи, и темный крестьянский загар не сходил с ее обветренного лица. Бывало, Гриша ворчал, но не мог не видеть: в родном краю жену устраивало все -- от вкуса воды до нелегкого уклада сельской жизни.
У них уже подрастало трое детей, когда глава семьи попал под трактор, и врачи на долгие месяцы уложили его на жесткие доски. Нешуточная травма позвоночника заставляла мысленно примерять судьбу калеки, и Григорий однажды для себя решил -- оставить семью, если не поправится. Но все обошлось, они радовались и не знали: главные жизненные катастрофы ожидают их впереди. После травмы муж стал быстро терять слух. Все, что можно было сделать -- это затормозить развязку. Гриша пропадал в столичных клиниках, откуда однажды вернулся совсем глухим. Едва ли не с порога попросил: «Сдай меня в интернат!» Хорошо, что он не мог слышать ответ…
Галя брала лист бумаги и ручку, и они садились «разговаривать». «Теперь мне незачем кричать, а писать я всегда любила. Ты увидишь, как все будет у нас замечательно», -- бежало перо по листку. Она исписывала каждый день не одну тетрадку. Что происходит в доме, селе, в мире -- муж узнавал все это из-под ее руки. Корявые штабеля строчек лежали везде -- даже у телевизора, где она терпеливо пересказывала ему сюжеты мексиканских сериалов.
Больше года жены уже нет, а он хранит эти листочки и никому не разрешает их трогать. Когда не спится, достает, раскладывает на столе, и они с Галей, как прежде, тихо беседуют. Жить, болеть, умирать -- кто-то родной должен в этом помочь. И она ему помогает…
Последний день жизни Галины муж восстанавливал по минутам
В тот роковой день жена на велосипеде укатила в степь, пообещав к обеду вернуться: на ее рисовом поле работали комбайны, и Галя ожидала от этой уборки очень многого. «Хочешь посмотреть на мой рис? Красавец!» -- хвалилась она дочке накануне, приглашая ее поехать в поле. Работая за две буханки хлеба в неделю, годами не получая живых денег, она надеялась, что вот-вот все изменится: урожай созрел отличный, можно рассчитывать на солидную натуроплату да еще и на премию. Но жизнь распорядилась иначе: на неасфальтированной разбитой дороге 56-летнюю Галину Кирилловну переехала груженая рисом с ее же поля машина.
Село поскорбело и забыло, а Григорий Павлович остался в опустевшей хате. После поминок отправился в местный райотдел милиции ознакомиться с материалами дела, но узнал, что никакого дела… вообще нет! И не будет! Преступление-то, мол, неумышленное. Он тогда и не думал иначе. И тем не менее хотелось о Галиной смерти знать все, потому и принялся едва ли не по минутам восстанавливать последние часы ее жизни. С помощью листа бумаги и карандаша он опросил всех, кто видел жену в день гибели, включая водителя и фельдшера «скорой», увозивших с места ДТП ее тело. Стал изучать исписанные разными почерками листки бумаги и растерялся: слишком противоречивыми и даже порой взаимоисключающими оказались свидетельства людей. И уж совсем смутила его копия акта комиссии, расследовавшей несчастный случай. Там черным по белому значилось, что супруга погибла в 17. 00. Но ведь в дежурную часть РОВД сообщение о гибели поступило в 15. 30! У Григория Павловича не мог не возникнуть вопрос, на который до сих пор никто не может дать сколько-нибудь вразумительный ответ: когда же на самом деле погибла жена? До рисового поля каких-то десять минут езды -- почему сыну сообщили о случившемся только после восьми вечера? Закралось первое подозрение: что-то скрывают.
Пытаясь уточнить время смерти, вдовец сделал еще одно поразительное открытие. Из Херсона начальник госинспекции охраны труда агропромышленного комплекса информировал его о том, что «Галина Ковч в нерабочее время на личном транспорте следовала по проселочной дороге, где на нее совершен наезд. Производственных заданий от должностных лиц, связанных с выполнением каких-либо работ на рисовой системе, она в этот день не получала»!
Дальше -- больше. Григорий Павлович поехал в Херсонский областной межотраслевой совет профсоюзов, «имел беседу» там с заведующим отделом охраны труда неким Косилкиным, который в записочке написал буквально следующее: «На велосипеде вашей жены находился мешок риса. По этой причине она потеряла равновесие и попала под колесо грузовика». Что-что, а допустить, чтобы предметом фальсификаций стала честь жены, Ковч, конечно, не мог.
-- Такая путаница отнюдь не безобидна. В смерти жены много неизвестного, -- выложил свои аргументы прокурору Каланчакского района Николаю Посунько вдовец.
Уголовное дело вновь открыли -- впрочем, ненадолго. Следователь райотдела Игорь Денисенко недавно окончательно прекратил его производство и отправил в архив.
-- Все эти записочки, с которыми так носится Ковч, -- никакие не документы, -- разводит руками Денисенко.
Домашнее «дело», которое вот уже второй год расследует сельский мужик, действительно не имеет никакого юридического веса. Но разве от этого собранные в нем свидетельства очевидцев перестали отражать реальность? И десятки шаблонных отписок -- тоже? Да, Ковч «достал» всех своими жалобами (он ведет обширную переписку с правоохранительными органами, включая Генеральную прокуратуру). А все потому, что здесь в Каланчаке, с самого первого дня его сомнений не разрешили. А когда нет знания, мыслями руководят подозрения.
-- Подозрения мои страшные, -- шепотом говорит мне Григорий Павлович. -- Галя очень переживала, как бы выращенный ею урожай не ушел «налево» прямо с поля. Не тех воров она боялась, что в карманы или в торбочки рис насыпают, а совсем других… Накануне мне написала: «Эх, Гриша, переполовинят все еще в чеках, год трудилась -- и опять ничего не заработаю!» Собственно, из-за этого и поехала. Кто знает, что там произошло?
«Должен же кто-то во всем разобраться!»
Похоронив жену, Григорий Павлович начал быстро стареть. Мир перестал разговаривать с ним ее руками, пишущими короткие записки, и предложил иную переписку: «Сообщаем вам, что ваша жалоба направлена на рассмотрение… »
-- Иногда кажется, что не я, а весь мир оглох. Причем тоже на оба уха, -- устало сокрушается Ковч.
В шесть утра он, как обычно, запирает свой осиротевший дом и торопится занять место в холодном автобусе. Потом одиноко, как тень, сидит в приемных у областного начальства с неизменной своей папочкой. На эти поездки уходит маленькая инвалидная пенсия, да только даже если придется питаться картофельной шелухой, старик от них не откажется. «Должен же кто-то во всем разобраться!» -- резонно считает он. А вечером темными окнами его встречает остывшая хата и скулящий голодный пес. Старик повернет щеколду в калитке и такой бедой, такой обреченностью вновь пахнет на него, будто жену на маленькое сельское кладбище отнесли только вчера.
… Моему приезду Григорий Павлович радуется, словно ребенок: наконец, можно выговориться, кому еще он про это расскажет, ведь даже близкие советуют: «Да забудь! Сколько можно писать, ходить, требовать? Рано или поздно все там будем».
В милом небогатом уюте еще чувствуется рука покойной -- перед смертью она как раз закончила ремонт. Пытаюсь представить себе, как они здесь жили, когда рядом еще была Галина Кирилловна, но хозяин нетерпеливо возвращает меня на разбитую полевую дорогу, где я должна помочь ему доказать ошибочность милицейской версии.
-- Мне с самого начала советовали обзавестись хорошим адвокатом -- иначе, мол, пиши пропало, -- делится сомнениями Григорий Павлович. -- Но я как думал? Факты у меня железные, достоверные. Эти факты при всем желании нельзя изменить. Должно получиться.
Не получилось. Тогда он решил подать иск в ЗАО «Октябрьское», где работала жена, на возмещение материального и морального ущерба.
-- Мы ведь с младшей дочкой Оксаной остались фактически без кормилицы, без средств, без работы. Ей еще год нужно было учиться в институте. О себе я даже не говорю -- я потерял все! И что вы думаете? Иск этот много месяцев лежит в районном суде без движения.
Двумя днями раньше Ковч написал заявление об отводе составу Каланчакского суда. Ему на руки выдали дело, чтобы сам отвез его в Скадовск. Но председатель окружного суда, к которому истец выстоял полдня в очереди, не потрудился даже конверт открыть. На свой страх и риск Григорий Павлович отправился в соседний Чаплинский район, но и тамошние судьи ничем не смогли ему помочь.
-- Что же теперь делать? -- недоуменно спрашивает у меня Ковч. Этот вопрос я переадресовала председателю Каланчакского райсуда Людмиле Прудкой.
-- Председатель окружного суда должен был решить вопрос об отводе. Я не знаю, почему он этого не сделал. Если посчитал заявление необоснованным, пусть бы вынес определение и возвратил дело обратно. Но истец утверждает, что он и конверт не открыл… Не знаю, как такое может быть, -- пожимает плечами Людмила Григорьевна.
Григорий Павлович и этот ответ присовокупил к «делу», которое в архив сдавать отнюдь не собирается. Он окончательно похоронит жену только тогда, когда в истории ее смерти не останется ни одной загадки. Силу на одинокую и бесполезную эту борьбу дает ему память -- тот тайник, где хранятся страницы их жизни, прожитой вместе. Да, он всем надоел и чувствует глухую вражду. «Подумаешь, сыщик! -- порой бросают ему вслед. -- По какому праву?» По праву боли. Есть такое.
465Читайте нас у Facebook
