Виктор Балашов: «Самым страшным для меня испытанием во время войны были… вши»
Бархатный голос Виктора Балашова не спутать ни с каким другим, хотя легендарный диктор Всесоюзного радио и Центрального телевидения давно уже не выходит в эфир. Виктору Ивановичу 87 лет, он живет в огромной квартире в центре Москвы, ходит с палочкой и не любит смотреть телевизор. Палочка — напоминание о ранении, полученном во время Великой Отечественной войны. «Разговаривая с вами по телефону, я и сейчас опираюсь на свою трость, — признался Виктор Балашов. — С годами мои раненые ноги стали реагировать на смену погоды. А что вы, деточка, хотите? Интервью? Так я их уже давно не даю…» Правда, как только Виктор Иванович узнал, что ему звонит журналист украинской газеты, тут же изменил свое решение: «А вот для Украины сделаю исключение. Люблю я вашу страну. И до сих пор мечтаю переехать к вам на постоянное место жительства. Помните, у Гоголя: «А знаете ли вы, что такое украинская ночь?» Она у вас действительно потрясающая… Воевать на украинской земле мне не довелось. В 1943 году получил ранение и на фронт больше не вернулся…»
«22 июня 1941 года я шел к Белорусскому вокзалу, собираясь ехать на дачу, и вдруг из окна раздался истошный женский крик: «Война! Война!»
— Правда, что вам пришлось пойти на хитрость, прибавив себе годы, чтобы взяли воевать?
— Было такое дело. А иначе меня бы ни на какой фронт не взяли. Мальчишка, только-только окончивший 10-й класс. Помню, вместе с друзьями собрались на школьном дворе и решили идти в военкомат. Нам говорят: «Вот исполнится 18, тогда и приходите». Ждать не хотелось, поэтому достал свою метрику и стер резиночкой аккуратненько цифру «4», исправив на «1». Получилось, что я 1921 года рождения. Подвоха никто не заметил, поскольку я был парень крупный, рослый, спортивный — чемпион Москвы по самбо. Мои документы тут же забрали и в составе спортивного отряда общества «Динамо» отправили на фронт под Брянск.
— Родители одобрили подобную хитрость?
— Тогда этот вопрос даже не обсуждался, мужчина должен воевать. Мой папа ушел на фронт командовать частью уже на второй день войны. Я покинул Москву через две недели после начала боевых действий.
— Помните день, когда началась война?
— Конечно, 22 июня 1941 года в Москве стояла ужасная жара. Я с вещами шел к Белорусскому вокзалу и собирался ехать на дачу, где меня уже ждали родители. Шагал по улице Горького, она была почти пустынна, окна домов распахнуты. И вот из одного из них вдруг раздался истошный женский крик: «Война! Война!» Я тут же вернулся домой, позвонил родителям, друзьям. По радио передавали выступление Молотова, все понимали: начинается что-то страшное. Хотя тогда никто не предполагал, что война продлится долгих четыре года. Почему-то в начале все были уверены, что мы расправимся с немцами очень быстро, «забросаем их шапками»… Помню, первый раз я попал под бомбежку, как только нас высадили на вокзале под Брянском. Мы выскакивали из вагонов и разбегались кто куда. Бомбили здание вокзала, люди выпрыгивали прямо из окон второго этажа. На следующий день на реке Десна состоялся мой первый бой, тогда же я впервые увидел немца. Он сидел в самолете «Мессершмит», который летел над нами бреющим полетом. Немец был в шлеме, больших очках. Я до сих пор помню, как он грозил нам в окно огромным кулаком в кожаной перчатке. Потом развернулся и начал стрелять. Тогда наше формирование отступало и попало в окружение. Я был одним из немногих, кому удалось из него выйти. Оставшихся солдат переформировали, меня направили в пограничный кавалерийский полк НКВД.
— Вы хорошо сидели на лошади?
— Что вы, нет, конечно. Да и стрелять не умел. Зато быстро всему учился. Нас бросили под Душанбе, где мы должны были воевать с басмачами. Тогда мы прошли верхом от Хорога до столицы Таджикистана, постоянно вступая в бои. Мне кажется, неделю мы не спали вовсе, а потом половина наших солдат заболела тропической малярией. Я тоже попал в госпиталь, слава Богу, оклемался. К тому времени было принято решение бросить наш кавалерийский полк на Западный фронт.
— Тогда-то вы и попали в разведку?
— Это смешная история. На одном из пересылочных пунктов молодых солдат построили в шеренгу и скомандовали: «Желающие служить в разведке, сделайте два шага вперед». Никто не тронулся с места. Я постоял, подумал и вдруг неожиданно шагнул. Со мной вышли вперед еще четыре человека. Так я попал в дивизионную разведку и стал командиром группы из пяти человек. В мою задачу входило тренировать их, учить приемам самбо, дзюдо и джиу-джитсу. Надо сказать, мои ребята были подготовлены отменно.
- Приходилось участвовать в операциях за линией фронта?
— Не без этого. Я плохо знал немецкий язык, поэтому все время таскал с собой маленький словарь. Иногда, когда приходилось ходить на передовую, как говорится, за языком, переодевался в немецкую форму и брал немецкие документы. 
Слава Богу, судьба меня хранила. Но, надо признать, я никогда не хотел быть военным и звания никакого не имею. Просто тогда война была местом, где я был нужен больше всего.
*Диктором Центрального телевидения Виктор Балашов проработал почти полвека (49 лет)
— Советская идеология?
— Тогда мы не задумывались, как это называется. Просто все с криками «За Родину! За Сталина!» бросались в бой. И в этом не было ничего необычного. Каждый из нас знал, что наступивший день может стать последним в жизни. Но это ощущение лишь усиливало ярость, с которой мы вступали в сражение.
— И что, не было страха?
— Знаете, что меня больше всего пугало во время войны? Звук от наших «Катюш». Помню, как проснулся однажды ночью от сумасшедшего грохота, звучавшего со всех сторон. Тогда «Катюши» только начали использоваться нашими войсками. Я вышел на улицу и увидел огненные снаряды, разрывающие небо. Дым валил со всех сторон. Шум стоял такой, что, казалось, лопнут барабанные перепонки. Война — вещь жестокая. Порой ты не понимаешь, что происходит, куда летят снаряды, с какой стороны начинается наступление. И вот тогда среди этого хаоса и ужаса становится действительно страшно. Это животный страх, от которого волосы становятся дыбом. Я вспоминаю, рассказываю вам, и у меня и сейчас мороз по коже…
— Что помогало вам выживать?
— Я был молод, силен и эмоционально здоров. Крепкий парень, который так просто не сдастся. Конечно, война подтачивала физические силы и здоровье организма, но желание победить, видимо, было столь велико, что мы не обращали внимания на какие-то неудобства. Жили в маленьких землянках, порой ночевали просто на земле, иногда не ели по несколько суток. Бывало, из-за военных действий в часть не могла заехать кухня. Тогда мы брали шомполы и шли в ближайшее село. Крестьяне покидали деревни, но картошка ведь в земле оставалась. И вот мы ходили, протыкали шомполом землю, и если он входил мягко, значит, наткнулись на картошку. Насобираешь картошки, принесешь в часть, разведешь костер, испечешь — и готов обед. А к картошке всегда найдется 100 граммов. Что не переводилось на войне, так это водка. Перед сражением ты должен выпить боевые сто граммов. У нас в части всегда была хорошая русская водка. Не то что нынешние помои…
Вот с чем было неудобство, так это с гигиеной. Да и какая чистота может быть на войне? Сапоги выдавались один раз на все время службы, менялись только в том случае, если покажешь старые, в клочья разорванные. И с теплой одеждой были проблемы, мерзли, как собаки. Помогали все те же сто граммов. Но самое страшное — это все же вши. Особенно, когда идешь в разведку и приходится ночевать на сене. Утром просыпаешься и видишь, как по твоему телу и одежде ползают вши. Я никогда коротко не стригся, у меня были красивые кудрявые волосы. Возьмешь прядь, а она полна белых тварей. Это были нательные вши, говорят, они появляются, когда сильно нервничаешь. От них спасались только горячей водой. В части был специальный котел, в котором дезинфицировались наши вещи.
«На фронте мне было не до любви, а вот в госпитале заводил романы с медсестрами»
— Был момент, когда вы усомнились в победе Советского Союза?
— Что вы, тогда даже подумать об этом было страшно. Никогда не забуду ощущение, когда в одном из занятых окопов увидел убитого немецкого солдата. Он был молодой, рыжий, огромного роста. Я подумал: «Зачем нужна эта проклятая война?» Но такие мысли появлялись редко, даже в самые трудные периоды верилось в победу. Для меня война закончилась на Курской дуге в деревне Поныри. Это был 1943 год. В этом же году под Сталинградом погиб мой отец. Помню, тогда мы шли в последнюю атаку и должны были перейти линию фронта. 
Я был в разведке, с нами шел штрафбат и несколько танков. Раздался вой летящего снаряда, а затем наступила тишина. Если бы не девочки-санитарки, меня бы взяли в плен или расстреляли на месте. Я получил ранение в ноги и был доставлен в ближайший госпиталь. Около года провалялся на больничной койке.
*В 1943 году Виктор Балашов получил серьезное ранение и после лечения в госпитале был демобилизован
— Наверное, крутили любовь с медсестрами?
— На фронте мне было не до любви. А вот когда попал в госпиталь, действительно заводил романы с сестричками. Бывало, попросишь какую-нибудь медсестру сделать тебе массаж, она нагнется, а ты ее обнимешь, прижмешь к себе, поцелуешь. А она и не сопротивляется, отвечает взаимностью. Я был молодой, красивый, спортивный. Чем не ухажер? Правда, жену с войны себе не привез.
— В студию всесоюзного радио вы попали, когда война еще не закончилась.
— Это был конец 1944 года. Меня взяли в студию вне конкурса и помог в этом знаменитый Юрий Левитан. Перед приемной комиссией, в которой сидели Москвин, Прудкин, Кторов, голосом Левитана я прочитал газету «Правда»: «Внимание! Говорит Москва! Передаем передовую статью газеты «Правда». Сегодня наши войска взяли…» После этого моя судьба раз и навсегда была решена.
— А День Победы вы где встретили?
— В Москве. С соседями по дому пошли на Красную площадь. 9-го мая было очень жарко. Прямо напротив Кремля было американское посольство, и американцы выкатили на площадь два бочонка водки. Сразу столпилось огромное количество желающих, которые подставляли откуда-то появившиеся стаканы, а то и просто ладошки. Мы не пили, потому что дома нас ждала своя водка, брага, которую сделали сами. Вечером сели за стол и гуляли всю ночь до утра. Большего счастья, объединившего всех людей, я не ощущал с тех пор. Казалось, оно было разлито даже в московском воздухе. Люди незнакомые могли обниматься друг с другом, дарить цветы, целоваться. Это была эйфория от того, что мы таки победили. По радио со всех сторон звучал голос Левитана: «С днем Победы, дорогие товарищи!»
6526Читайте нас у Facebook
