Виктор Брюханов: «Из партии меня исключили прямо на заседании Политбюро ЦК КПСС»
В первую ночь Чернобыльской аварии 26 апреля 1986 года от взрыва четвертого реактора погибли два человека. До конца года от острой лучевой болезни умерли 28 пожарных и работников станции. За прошедшие четверть века от катастрофы пострадало почти девять миллионов человек, треть из них — граждане Украины, в том числе около 400 тысяч детей. Печальный счет до сих пор растет.
Чернобыльская авария поделила жизнь многих людей, эвакуированных с зараженных радиацией территорий, на два периода, которые они сами называют «до войны» и «после войны».
«Чернобыль — наша общая вина!» — сказал на заседании Политбюро ЦК КПСС председатель Совмина Николай Рыжков»
Главными виновниками аварии правоохранительные органы, руководимые чиновниками из ЦК КПСС, назвали эксплуатационников — руководство и персонал станции. Заявления специалистов о конструктивных недостатках норовистого реактора РБМК во внимание приняты не были.
Директора станции Виктора Брюханова, главного инженера Николая Фомина и его заместителя Анатолия Дятлова осудили на 10 лет. Начальник реакторного цеха Алексей Коваленко получил три года, начальник смены станции Борис Рогожкин — пять лет, а инспектор Госатомэнергонадзора Анатолий Лаушкин — два года лишения свободы. Уголовные дела против начальника смены четвертого блока Александра Акимова и старшего инженера по управлению реактором Леонида Топтунова были прекращены в связи с их смертью вскоре после аварии. Большинства из тех, кто дожил до суда, уже нет в живых.
В Киеве живет 76-летний Виктор Петрович Брюханов. Он отсидел в тюрьме пять лет. Был досрочно освобожден из-за острой лучевой болезни. И сейчас очень болен, говорит с трудом, а телевизор только слушает — значительно ухудшилось зрение. Но «ФАКТАМ» согласился рассказать некоторые подробности тех событий.
— Суд проходил в бывшем райцентре Чернобыль, — вспоминает бывший директор атомной электростанции. — Согласно действовавшему в те времена законодательству дело должно было рассматриваться близко к месту совершения преступления.
Дело рассматривали 18 рабочих дней. Заседания начинались в 11 часов утра (чтобы многие его участники успели приехать к началу из Киева) и заканчивались в 19 часов. Всего было допрошены 40 свидетелей и с десяток потерпевших.
— Виктор Петрович, еще до суда, в июне 1986-го, вас вызвали в Москву, на заседание Политбюро ЦК КПСС…
— Заседание длилось восемь часов без перерыва на обед. Председатель Совета министров СССР Николай Рыжков сказал: «Мы все вместе шли к этой аварии, в ней — наша общая вина…» А член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев начал возмущаться, что строительство ЧАЭС было развернуто под Киевом якобы без ведома Политбюро. Совершеннейшая неправда! Ни один такой объект не строился без ведома Политбюро. Третьим выступал я. Михаил Горбачев спросил, слышал ли я об аварии на американской АЭС «Тримайл Айленд». Я ответил, что да. Больше генсек ничего не спрашивал. Министру энергетики вынесли выговор, председателя Госкомитета по надзору за атомной энергетикой сняли с работы. Меня исключили из партии. Об этом сообщили в телевизионной программе «Время». В Ташкенте с моим младшим братом жила наша старенькая мама. Брат запретил ей смотреть телевизор. Но соседки проболтались, что Витяньку исключили из партии и сняли с должности. У мамы не выдержало сердце — разорвалось.
— Вашу жену Валентину Михайловну эвакуировали вместе с другими жителями Припяти.
— Да, недели две я не знал, где супруга находится. А она вернулась из эвакуации на станцию, стала проситься на работу. Тогда многие наши вернулись. Но устраивать их было уже некуда. Говорю Вале: «Если возьму тебя, придется устраивать и жен других сотрудников». И она, бедная, уехала в Щелкино, на строительство Крымской АЭС. Лишь позже, когда меня уже арестовали, ее снова взяли на родную ЧАЭС.
«Никогда не соглашусь со словом «эксперимент» даже в кавычках. Никакого эксперимента не было»
— Даже среди специалистов причины аварии назывались разные: высокопоставленный работник ЦК КПСС по телефону приказывал провести проверку, сколько электричества для внутренних потребностей станции могут выработать вращающаяся по инерции турбина и ротор отключенного от сети генератора. А диспетчер «Киевэнерго» требовал, в свою очередь, повысить мощность генератора, поскольку в сети падала частота…
— Да не могло такого быть! Это технический нонсенс. Никто не мог давать такую команду и тем более выполнять ее. Мы же не самоубийцы. Авторы разных версий причин аварии, а их уже существует 110 (!), видимо, пользуются тем фактом, что сменные журналы, в которых фиксировались все поступающие на блок команды и действия персонала, исчезли сразу после аварии.
А поднимать мощность останавливаемого на ремонт блока (это я о диспетчере энергосети) — нет-нет-нет! Он мог перенести на сутки-другие день остановки. И вывод четвертого блока действительно был перенесен на сутки. Возможно, именно этот факт превратно истолковали.
— Так что же за «эксперимент» проводился на четвертом блоке?
— Я никогда не соглашусь со словом «эксперимент» даже в кавычках. Никакого эксперимента не было! Проводилась обычная плановая работа, предусмотренная регламентом. На любой станции — то ли атомной, то ли тепловой, когда блок выводится в ремонт, проверяют работу всех систем… В том числе и систем защиты — чтобы определить, что ремонтировать.
В ту ночь перед специалистами стояла задача выяснить: как, сколько времени и в каком количестве будет вырабатываться электроэнергия для главных циркуляционных насосов, подающих воду для охлаждения реактора, когда будет отключен турбогенератор за счет выбега, то есть остаточного вращения по инерции его ротора. Понимаете? Допустим, возникла необходимость выключить турбогенератор, вырабатывающий ток для потребностей народного хозяйства и для внутренних потребностей станции (работы оборудования и, в частности, подачи воды для охлаждения реактора). Реактор ведь надо охлаждать!
Такие регламентные работы предусматривались проектом реактора. И они за год до этого были успешно проведены на третьем блоке — перед тем как выводить его в плановый ремонт.
— А на других станциях с аналогичными реакторами — Ленинградской, Курской, Игналинской?
— Не знаю, эти станции более старые. Их системы могли отличаться от наших. И вполне возможно, что в их проектах подобные испытания просто не были заложены. А это уже издержки пресловутой закрытости нашей отрасли, когда засекречивалось буквально все. О каких-то технических новшествах мы зачастую узнавали только благодаря личному знакомству с руководителями и специалистами.
— Но следствие и суд должны были знать об этом!
— Зачем? Чтобы дело развалилось? Многие коллеги мне сочувствовали, считали и считают, что виноваты были не мы, эксплуатационники, а несовершенство техники. Аргументы тех, кто нас обвинял, не выдерживали критики. Поэтому в день последнего заседания партийные власти организовали какое-то совещание, на которое в обязательном порядке вызвали весь руководящий состав и ведущих специалистов станции, чтобы те, кто мог выступить в нашу защиту, не попали на суд и не мешали вершить расправу.
*Директора ЧАЭС Виктора Брюханова (слева), главного инженера Николая Фомина (справа) и его заместителя Анатолия Дятлова осудили на 10 лет (фото 1986 года)
«После того как Виктора осудили, следователь сказал мне, что я могу с ним развестись»
— На ваш взгляд, какая же все-таки причина аварии?
— Многие склоняются к тому, что виноваты недостатки реактора. Когда я, уже находясь в заключении, знакомился с делом, обнаружил в нем копию письма одного сотрудника Института атомной энергии имени Курчатова Михаилу Горбачеву. Ученый жаловался генсеку на академика Александрова, к которому он дважды письменно обращался по поводу того, что реактор РБМК несовершенен, его нельзя эксплуатировать. Академик все эти обращения проигнорировал.
— На станцию приезжали академики Велихов, Легасов. Вы с ними говорили?
— Нет, меня к ним не допустили. Очень правильно сказал недавно бывший министр энергетики Украины Виталий Скляров: надо потребовать от МАГАТЭ, чтобы дало наконец официальное заключение о действительных причинах аварии.
— Как относились к вам коллеги, бывшие подчиненные после того, как вас сняли с должности?
— Люди отнеслись к нам по-разному, — вступает в разговор жена Виктора Петровича Валентина Михайловна. — Когда взорвался реактор, телефон у нас дома не умолкал. Муж уехал на станцию. Я была дома с детьми. И тут начали звонить сотрудники, знакомые: «Вы дома?» И так — до эвакуации. Многих интересовало, не уехала ли… Ведь потом о нас всякую грязь писали. Особенно Владимир Яворивский постарался.
Но многие сочувствовали. Помню, после суда, когда Витю увели, стою, плачу. А одна женщина подходит, обнимает: «Валюша, миленькая, но он ведь у тебя жив. Это главное!»
— Вы были красивой цветущей женщиной. И вдруг мужа осуждают на десять лет. К вам никто не сватался?
— Мне было тогда 48. Следователь сказал: «Вы теперь в любой момент можете расторгнуть брак». А я ему: «Нет, я дождусь его! Вы мне лучше скажите, как деньги получить со сберкнижки». На все ведь наложили арест, а у меня не было ни копейки. Нас эвакуировали в одних платьицах.
Когда Виктор сидел, я вернулась на ЧАЭС. Спасибо, главный инженер Николай Штейнберг и другие ребята помогли. Я попросила Николая Александровича, чтобы разрешил мне работать без выходных. После аварии у нас на станции смена работала 15 дней, затем 15 дней отдыхала. А я — по целому месяцу. Пока «скорая» не увезла в больницу. Было очень плохо и физически, и морально. Но понимала, что надо жить ради детей и мужа. И выкарабкалась.
Нет, у меня никогда и мысли не было бросить мужа! Еще в дни, когда шел суд, встретила я в Киеве судью, судившего Виктора и его коллег. И он неожиданно сказал: «Вы знаете, впервые встречаю такого подсудимого — выдержанного, спокойного. Хотя чувствуется, что переживает. Настоящий мужик! Но поймите меня правильно…» Что я могла ответить? Хотелось сказать: не судите, да не судимы будете!
— Я понимал, что должен нести ответственность за случившееся, — продолжает Виктор Петрович. — Система в нашей стране такая. Но приговор показался мне слишком суровым. Сидел в колонии общего режима в Луганской области пять лет. Работал слесарем котельной. Коллеги, осужденные со мной, тоже отбыли по полсрока. Трое из них — заместитель главного инженера, начальник цеха и инспектор — уже умерли.
— Что помогло вам выжить, не спиться, не сойти с ума? Ведь, кроме всех бед, и с зэками приходилось общаться?
— Да, процентов 95 из тех, кого я там видел, трудно считать людьми. Но я держался от них подальше, в их игры не играл, никого не трогал, и меня не трогали. Больше всего мне помогла поддержка семьи и друзей. Знал, что родилась внучка, радовался. Но увидел ее, лишь когда вышел на свободу. Девочке было уже пять лет. Не сразу деда признала. Сейчас она уже офицер милиции.
Мне снова предлагали работать на ЧАЭС. Однако здоровье уже не позволяло каждую неделю ездить туда из Киева. Спасибо, друзья помогли устроиться в компанию «Укринтерэнерго» заместителем генерального директора.
Однажды меня пригласили в Дом офицеров в Киеве на торжественное собрание, посвященное 25-летию атомной энергетики. Вдруг вызывают на сцену что-то там вручать. И тут весь зал встал и начал аплодировать. Я был поражен и едва сдержал слезы. То же было потом и на ЧАЭС.
— Вы тогда побывали и в Припяти?
— Да лучше бы не ездил. Город, который сам строил, никому больше не нужен. Квартира разграблена, дверь вырвана с мясом. Даже старых фотографий на память не осталось.
…Фотографироваться для газеты Виктор Петрович категорически отказался: «Я уже нефотогеничен. А лучшие наши фото пропали в Припяти…»
Фото в заголовке news.gogo.mn
4385Читайте нас у Facebook
