Ада Роговцева: «Из больницы меня, 11-месячную, выписали без особых надежд...»
Незадолго до дня рождения Ада Николаевна презентовала вторую книгу воспоминаний — «Свидетельство о жизни». Можно много говорить об этой удивительной женщине и ее до боли щемящих мемуарах, которые должны были увидеть свет еще год назад, к юбилею, но были отложены из-за смерти горячо любимого сына Кости. А можно сказать коротко. Так, как сказал Роман Виктюк: «Роговцева пережила потерю театра, утрату близких… Но какие бы страшные испытания ни выпадали на ее долю, у Ады есть какое-то удивительное единение с землей и небом». Или как сказал Валентин Гафт, прочитав ее «Свидетельство…»: «Сколько прожито, сколько пережито, какие люди рядом! И что это за сердце, столько вместившее, впитавшее: оно не просто помнит, оно участвует во всем, оно и пишет обо всем своей кровью».
«ФАКТЫ» предлагают читателям фрагменты из книги Ады Роговцевой.
«Артистический ген у меня от маминой мамы. Она бесконечно что-то разыгрывала»
«В августе 1937 года в Одессе, куда из города Глухова перебралась семья, происходили бесконечные споры, как назвать младенца, родившегося 16 июля… Сошлись на Людмиле. «Людмила Николаевна Роговцева» должно было стоять в метрике.
Регистрировать девочку в загс отправился отец новорожденной с братом матери. Дорогой в этот жаркий день Николай Иванович и Иван Митрофанович не пропустили ни одного пивного ларька. В результате из загса они вернулись с метрикой на имя АДДЫ. Адой звали тогдашнюю возлюбленную дяди Вани.
Моя мама пришла в неописуемый ужас. Мало того, что не Люда, а Ада, так еще и с ошибкой! Получив втык, папа и дядя Ваня поплелись назад исправлять. Так и зарегистрировали меня: Ада Николаевна Роговцева.
…В 11 месяцев я заболела одновременно корью, коклюшем и воспалением легких. Из больницы выписали без особых надежд: «Носите ее на руках, ни на минуту не кладите: задохнется!» Много суток подряд дежурили мои родные, передавая с рук на руки, и выносили мою жизнь…
…Наш дом в Глухове во время войны: ледяные полы, бесконечный холод… Лучшие комнаты заняты немцами… От них несло чужими запахами мужских тел, одеколона и, самое страшное, очень вкусно пахло то, что они ели — много, смачно… Мы жили впроголодь: сухари, маковый суп, заваренный кипятком крахмал, макуха — выжимки подсолнуха… Есть хотелось постоянно…
Мамину маму, бабушку Дарью Константиновну, называли Красной. Потому что была темно-рыжей, длинные, ниже пояса, густые волосы стягивала в тугой узел. Красавица, гордячка, неуемный темперамент… Я уверена, что артистический ген у меня от нее. Она постоянно выдумывала немыслимые истории, что-то бесконечно разыгрывала, корчила уморительные гримасы…
…Папина мама, Федора Дмитриевна, звалась Белой бабушкой. Потому что еще в молодости поседела до белизны. Спокойная, себе на уме, больше молчала… Прожила до 94-х лет, говорила, что помнит, «как вышла воля»… Родила 11 сыновей и одну дочку… Была верующей, ходила в церковь…
Когда я поступила в театральный институт, Белая бабушка дала мне на всю жизнь два профессиональных завета… Прихожу домой — никого. Бабушка, чтобы меня поцеловать, бежит умываться земляничным мылом… Только умывшись, подходила поприветствовать… Узнав, что буду артисткой, ахнула, перекрестила, трижды поцеловала и говорит: «Ну, шо ж… это така работа, шо там ничого не вкрадеш… соблазну не будет. Там легшее честным оставаться. Только ты ж смотри! Делай так: от казалось бы… — а от же ж воно як!» Кредо на всю жизнь. Просто система Станиславского: в добром ищи злое, в злом — доброе. Все сложнее, чем кажется…
*Родители актрисы — Николай Иванович и Галина Митрофановна
…В первые же дни мой отец ушел на войну. Знал передовую, знал Сталинград… До войны спиртного в рот не брал, а вернувшись, пропивал зарплату регулярно, и мама сходила с ума, потому что нас нечем было кормить… Последние десять лет, что прожил в моем доме, был абсолютно непьющим, спокойным и добрым. Жил моей жизнью… И жалел меня, как никто другой… Последними его словами было: «Адочка, береги дом!»
…В Киеве после войны папа работал в охране Хрущева… Мама старалась привести в порядок квартиру… Были у нас и крысы, и мыши, и клопы — ужас моего детства, и тараканы. С крысами боролись просто: на ночь ванна набиралась до краев, и утром оттуда приходилось вылавливать утопленных крыс… Клопов морили еженедельно… А они ползли и ползли… Мама мыла, чистила, стирала, гладила, крахмалила, вываривала, дезинфицировала… Вылизывала нас и все вокруг…
Родилась мама в 1913 году, и выпали на ее долю только беды… Несла за всех крест и всех нас с нашими крестами несла на себе, пока смерть не остановила в 54 года. Надорвалась.
…В войну они с бабушкой… многих спасли от смерти: наш дом в Глухове стоял рядом с концлагерем, через огород… Подделывая документы, время от времени вымаливали пленного — как мужа, брата, сына, отца. И приходили эти полумертвые люди к нам в дом… Выхаживали, связывались с родными, и те забирали счастливчиков… После войны наша киевская квартира на Рейтарской была переполнена благодарными людьми…
«Легко отдавала все, что зарабатывала, а когда нужно было выходить в свет, занимала у подруг и одежду, и бриллианты»
…Все началось с трофейных фильмов… Восхитительные слова героини «Фиалки Монмартра»… дуэт Стасси и Бони из «Сильвы»… Все это я исполняла дома и на школьных вечерах. Выступления мои пользовались огромным успехом… И после школы подружки… почти насильно потащили меня сдавать документы в театральный.
Я была в панике: в чем идти?! Все детство и юность в заплатках, в тесной обуви… почти всегда — на размер меньше… До выпускного платья у меня ничего из одежды, кроме формы, не было… Долгие годы, уже став взрослой, я не могла себе позволить одеваться как хочу… Рядом были люди, у которых часто не хватало на хлеб. Я легко отдавала все, что зарабатывала, а когда нужно было выходить в свет, занимала у подруг и одежду, и бриллианты. Поскольку актрисы привычны к переодеваниям, я относилась к чужим костюмам, как персонаж пьесы…
У интеллигентных женщин моего поколения существует правило — выпендриваться нельзя. Всегда нужно быть одетой чуть-чуть скромнее, проще, строже остальных. Сейчас, когда слишком много бедных, да попросту нищих людей, срабатывает внутренний протест: демонстрировать богатство в бедной стране стыдно. Но, тем не менее: «По одежке встречают» и «Главное — чтобы костюмчик сидел!». По сути, с костюма, с платьица началась моя профессиональная творческая жизнь…
Для школьного новогоднего вечера в 1955 году нужно было придумать маскарадный костюм. Мы с Красной бабушкой замахнулись на королеву Марго… Из марли шили всей семьей… Платье удалось!.. Почему в маленькую школу в этот вечер пришел корреспондент «Вечернего Киева»? Почему именно меня он снял крупным планом? Так или иначе, но накануне года, в котором мне суждено было ступить на актерский путь, на первой странице одной из центральных газет появилась сияющая физиономия моей марлевой королевы Марго.
*Первая роль в кино — Гафийка в «Кровавом рассвете» по повести М. Коцюбинского «Fata Morgana». С Юлием Паничем в роли Марка. 1956 год
…На экзамене я читала монолог Гафийки из «Fata Morgana» М. Коцюбинского и «Катерину» Шевченко. Гафийка кормит кур и разговаривает с ними, рассказывая свою горькую жизнь прислуги в господском доме. Мне очень пригодилось тысячу раз слышанное от бабушки «Тип-тип-тип, типоньки мои! Куда-куда, хохлаточка? Ешьте, мои типуськи!» Комиссия улыбалась, поэтому, когда начала «Катерину», чувствовала себя поуверенней. По сюжету Катерина встречает бросившего ее с ребенком «москаля». Ее выгнали родители, она одна с младенцем, на холоде, без пристанища. Я читаю, вхожу в раж и падаю на колени. Тяну руки: «Иван! Иван!» Вся память моя ушла на это импровизированное коленопреклонение. Как шторка упала: никого не вижу, ничего не слышу и не помню, что же там дальше. Постояла в слезах перед экзаменаторами, на полусогнутых ногах вышла из зала и побрела по Крещатику домой… Слышу — меня кто-то догоняет: «Девочка! Девочка, вернись! Тебе пятерку поставили!» …Так решилась моя творческая судьба. Я стала студенткой…
…Третьего сентября к нам в институтскую аудиторию зашел ассистент режиссера фильма «Кровавый рассвет» по повести «Fata Morgana»… А через час я уже стояла перед режиссером-постановщиком… Художественным руководителем картины был великий украинский актер Амвросий Максимилианович Бучма… Не помню, о чем он спрашивал. Я тогда плохо понимала, что все это происходит со мной на самом деле. Сказал: «Конечно, берем эту девочку на роль Гафийки», — и поцеловал меня в лоб. В моем сердце навсегда осталась благодарность Гению за этот поцелуй, за это волшебное благословение.
…Ночная съемка… «Просыпайтесь, горе, вашему Андрею оторвало пальцы»… Лилия Гриценко, которая играла мать Гафийки, мгновенно включилась в игру — мужу пальцы оторвало! — запричитала, заплакала, заметалась на печи. А я с великим удивлением равнодушно смотрела на все, что происходит. «Ада, ты что? Почему не работаешь? Представь окровавленного отца, нищету, которая вас ждет… Ну, начали!» Я представила. Скорчила печальную гримаску и — ничего не получилось…
…Режиссер в конце концов остановил работу: «Ну что же, Ада, ничего не получается… Твою роль будет играть другая актриса. А ты подумай, может быть, поступишь на следующий год в другой институт, потому что мы не успели оформить твое разрешение на съемки и из театрального тебя отчислили».
Мне казалось в ту минуту, что я умру от горя. Слезы скатывались на Гафийкину холщовую рубаху, я хваталась за все углы на печи, за свою «маму Маланку», мне было невыносимо горько и страшно, в одну секунду я потеряла все, что так недавно стало моей жизнью. «Стоп! Снято! Молодец, Ада! Очень хорошо получилось».
Вся группа знала, что это режиссерский обман… А я тогда, на декоративной печке в пять часов утра в холодном съемочном павильоне, поняла, что быть убедительной и естественной без подключения сердца, души, головы, почек, наконец, — не шутка… Ее, Гафийкино, горе может сложиться только из моего горя…
А потом понеслось… За три года отснялась в девяти картинах, и снова судьба подарила мне чудо — театр… Каждый год — две-три премьеры, роли — главные, партнеры — уникальные мастера, те, перед кем преклонялась, у кого училась…
«Перед загсом Степанков прихлопнул дверцы машины вместе с моим мизинцем. Так я и расписалась с Костей кровью»
…Второй педагог по мастерству актера Кость Петрович Степанков… Меня возмущало, что в него, взрослого женатого красавца, были влюблены все девочки нашего курса и кокетничали с ним напропалую. Я даже собрала на первом курсе комсомольское собрание, на повестке дня которого было аморальное поведение сокурсниц…
А позже… будто свыше пришло понимание, что друг без друга мы жить не сможем… Я стала Костиной женой. Было у нас 100 рублей. Цветы, такси, московская колбаса, сыр, зелень, четвертушка коньяка и бутылка шампанского. Костя так нервничал, что, выпуская меня из машины перед загсом, прихлопнул дверцы вместе с моим мизинцем. Так я и расписалась с ним кровью…
Мы поженились в августе, а в сентябре Косте поставили страшный диагноз — открытый процесс туберкулеза. Полгода больниц, в течение которого то наступали улучшения, то возникала угроза жизни… Это был мой первый сезон в театре. Я была занята каждый Божий день… Плюс работа на радио, дубляжи фильмов, концерты… И дважды на дню между работами я носила еду в больницу, всякий раз надеясь, что и сегодня доктора смилостивятся и, нарушая предписания, впустят меня, здоровую, в коридор закрытой инфекционной больницы, где у горячей батареи мы с Костей сможем обняться и провести полчаса нашей семейной жизни…
…За год до смерти Кости Петровича, получив предложение от питерской антрепризы, я заныла, что буду отказываться… «Костя, роль маленькая, отрицательная: жалкая старуха, поющая в переходе и обворовывающая свою подругу. Как это играть, я не знаю!» На что Костя погладил меня по голове и, посмеиваясь, сказал: «Чего, Ада, ты в этой жизни еще не знаешь?»
Я не знала тогда, что осталось нам быть вместе меньше года. Не знала, что часы, подаренные мной на его 50-летие, будут идти без него по сей день. Не знала, что на «мое» место рядом с его могилой ляжет наш сын. Не знать бы.
…Кость Петрович мечтал о нашей «золотой свадьбе» и не дожил до нее четырех лет. За прожитые вместе 46 мы чаще были врозь, чем вместе: съемки, гастроли, концерты. Но всегда рвались домой. И мы создали этот наш Дом. Друг для друга, для детей, для моего отца, для Костиных мамы и сестры, для тех, кого любили мы, и тех, кто любил нас…
…Когда мы с Костей получили однокомнатную квартиру, долго не могли прийти в себя: наш дом! Как могли обставляли и вылизывали 15-метровую комнату и шестиметровую кухню. На первый Новый год в этой квартире поставили не одну, а две елки. Одна — нежная елочка в золотых шарах, вторая — сосна, на которую Костя подвесил «мерзавчики» (стограммовые бутылочки водки), таранку, кольцо колбасы и украсил калиной. Чудачили, радовались, ждали ребенка, мечтали о елках уже для него. Их, этих елок для Костика (сын Роговцевой и Степанкова. — Ред.), а потом и для Кати (дочь. — Ред.) было много, и все — под потолок…
…Потом уже не две, а четыре елки ставили в нашей семье: у меня, у Костика, у Кати в Москве и обязательно в деревне, там я сама вырубаю сосенку, сама наряжаю игрушками и обязательно калиной. Как меня на все это хватало при запредельной усталости — не знаю. Но все успевала, и веселилась, и радовалась.
Радовались мы и собравшись всей семьей на Новый 2012-й в Карпатах — Костя с женой и дочкой Дашей, Катя с мужем и двумя сыновьями — Алешей и полугодовалым Матвеем. Елки не было. Смеялись: хочешь елку — смотри в окно. Я провела вместе с детьми и внуками… несколько дней. Последних легких дней моей жизни. Сразу после Нового года заболел мой сын, а через полгода его не стало… Между мной и Костей не перерезали пуповину. Самым большим моим удивлением в жизни стало то, что я живу после него…
Сейчас у меня нет озноба от предвкушения праздника, и не так остро пахнет хвоя, и много-много всякого «не так», но глаза моих внуков сияют, как мои когда-то, и ждут они подарков с таким же нетерпением, как и я ждала… Господи, дай силы и возможность дарить им все, о чем они мечтают.
«Роман Виктюк приказывал мне ложиться на пол и сворачиваться улиткой»
…За 55 лет профессиональной жизни я встретилась с очень многими талантливыми режиссерами, но изредка случались встречи особенные, во многом определившие мою творческую судьбу… Такой была наша встреча с Эдуардом Марковичем Митницким… «Варшавская мелодия». Эта постановка стала главным событием в моей актерской биографии. Свою героиню Гелену я сыграла 670 раз…
После генеральной репетиции спектакля Эдуард Маркович сказал: «Ну вот, завтра ты проснешься знаменитой». И я проснулась знаменитой. Мне было 30 лет… Я глубоко благодарна режиссеру, который поверил в меня… и подарил мне роль моей жизни…
…А Роман Виктюк со спектаклем «Священные чудовища» подарил мне Эстер. Виктюк и сам «Священное чудовище».
Рома в моей жизни появился, как будто всегда был. Вокруг его имени много разговоров. Каждый в нашей театральной среде считал своим долгом оценивать его спектакли, его переходы из театра в театр, его манеру поведения… Ходили легенды о том, как замечательно он репетирует. И вот он пришел ставить «Священные чудовища» Жана Кокто к моему 50-летию в тогда еще мой театр имени Леси Украинки. Я растерялась. Варпаховский, Нэлли, Соколов, Митницкий, Резникович — такие разные театральные режиссеры, но работали они в знакомой мне, привычной манере — психологический театр. А тут в первый день Роман все перевернул вверх тормашками… Приказывал делать что-то очень странное: «Ложись на пол. Свернись улиткой. У тебя схватки. Ты рожаешь свою любовь. Ори, ори громче! По правде ори, ты же рожала — знаешь!» И я «рожала» свою Эстер — вторую, после Гелены из «Варшавской мелодии», роль моей жизни!..
Я сделала с Романом четыре главных роли… Режиссер от Бога!
…Моя дочь и зять 15 лет проработали в театре Виктюка. Мой внук, начинающий оператор, первые свои фоторепортажи делал за кулисами, на репетициях и спектаклях Романа. У нас виктюковский дом!
«По умершим тоскую мучительно. Захлебываюсь любовью к детям и внукам»
2011 год. Лето. Приезжаю из Москвы с гастролей, прямо с вокзала еду на съемку за город, а вечером — спектакль на Левом берегу. Созваниваюсь с домом, прошу Катю собрать мне косметику и украшения и передать с нашим водителем прямо в театр. Катя говорит, что приедет сама. Она на девятом месяце беременности, но на свой спектакль приезжает — смотрит, делает замечания.
Целый день я работаю, меня привозят прямо к спектаклю. Косметика и кораллы для моей героини уже на гримировальном столике. Кати не видно… За пять минут до начала набираю номер ее телефона: «Катюша, ты не приехала, как ты?» — «Мама, я родила тебе еще одного внука». Ору: «Когда?!!» — «Только что. Пять минут назад». Звучит третий звонок, и я бегу на сцену играть Катин спектакль…
…Через час после окончания я в роддоме. Вручив доктору, принявшему Катиного сына, все полученные от зрителей цветы, я склоняюсь над Матвеем…
Сейчас ему два года. Он уже вырос из первой своей вышиванки, привезенной из Косова другой его бабушкой, Леной Скляренко — актрисой Львовского ТЮЗа. Бежит мне навстречу с криком «Ада!», берет за руку, ведет к своим игрушкам, рассказывает про «тахтор»… Первые его осмысленные слова, неповторимые интонации, рожицы, заливистый смех, его игрушки заполонившие дом, — луч жизни в плотном, густом, как туман, трауре, упавшем на нашу семью…
Наш дом — фантасмагорическое устройство. На кухне я работаю над книгой. Рядом Катя отбирает музыку для нового спектакля. Внук Алеша приходит мешать нам, показывает восхитительные пейзажи… В проходной комнате мой бывший зять Тарас обсуждает с нынешним моим зятем Алексеем оформление спектакля, над которым вместе работают. Бьют Петровичины часы. Звонит телефон: моя невестка Оля Семешкина, главный балетмейстер театра Франко, приглашает на премьеру, рассказывает, что Дашка, моя 12-летняя внучка, по-взрослому устает, играя в новогодней «Мэри Поппинс» по три спектакля в день. В Алешиной комнате собирается на съемку Роза Аль-Намри — его девушка… Звучат обрывки текстов, музыки, мелькают картинки фотографий, эскизов…
Много лет назад Ирина Молостова (легендарный режиссeр оперных и драматических спектаклей. — Ред. ), несколько раз забежав ко мне среди дня, была в недоумении… «Ада, как ты можешь жить на базаре?» Тогда я ответила: «Я люблю этот базар». А сейчас могу добавить: благодаря ему я в свои 76 не одинока…
…Вспоминать обо мне будут по-разному.
Что я сама вспоминаю о себе, прожив 75 лет? Была, по словам родителей, толстым ребенком с ямочками на щеках. Улыбалась круглосуточно, была, ненадоедливой, уступчивой.
В школе те, с кем дружила, любили, остальные — не приставали. Никогда никто не обидел. А может быть, в силу характера не помню обид. И сейчас не держу зла на обидчиков — забываю, облегчает жизнь.
Легко расставалась с игрушками, а потом и с потерянными или украденными даже дорогими вещами. Училась легко, а школа и сейчас снится в устрашающих снах…
Была максималисткой. Рьяно отстаивала справедливость, добро, целомудрие… Но влюбилась в институте в педагога, он ушел из семьи, оставил маленького ребенка. Это была любовь. Говорят, она всегда права, а чувство вины не оставляло меня всю жизнь.
Не люблю разборок, ссор, скандалов и всю жизнь пытаюсь всех унять, умаслить, передурить, только бы было тихо. Сама взрываюсь редко, но, говорят, страшно. Зверею. Знаю это в себе, боюсь таких проявлений. Прощения просить не стесняюсь. От других извинений не требую…
Старость принимаю трудно. Злит фигура и лицо. Хочется, чтобы глаза видели, как раньше, и зубы кусали, что хочется. Это нелепо, но мысли об этом постоянны.
Любовь… В детстве любила всех, восхищалась всеми. Костю полюбила — как будто второй раз родилась…
Странно, но не вспоминаю, что была бедна… Легко одалживала, но отдавала в срок. Легко и часто даю взаймы, легко и часто забываю, кто что должен.
На земле люблю все: каждую травку, каждый листик. И росу, и изморозь. Дождь и снег. Солнце — моя потребность. Зверьe люблю, но душа моя с людьми. Ночей побаиваюсь, темноты не люблю. Глубин не люблю — морских, подземных, только людские.
Принимаю и отпускаю людей легко. По умершим тоскую мучительно. Захлебываюсь любовью к детям и внукам…
Велосипед! Мечта моего детства. Гоняла по улицам Киева, лихачила на чужих. Никогда своего не имела. Первые велосипеды мои трое внуков получили от меня…
Не знаю, сколько у меня чего в доме: белья, посуды… Не потому, что много, — не люблю считать! Ни сколько было ролей в кино, в театре, на радио… Леплю вареники, пеку пироги — никогда не знаю, сколько получилось… Не считаю».
Подготовила Ирина ТУМАРКИНА, «ФАКТЫ»
4996Читайте нас у Facebook
