Спасшийся военный летчик: "Я боялся только одного - что, измученный жаждой, вынужден буду идти к сепаратистам"
Военные летчики с журналистами сейчас не общаются. Пока на востоке Украины идет война, офицеры, сидящие за штурвалами наших истребителей, военно-транспортных самолетов и вертолетов, — на вес золота и должны быть строго засекречены. На каждого из них идет охота: задержанные Нацгвардией сепаратисты признавались, что за взятого живьем украинского летчика Россия платит от 30 до 75 тысяч долларов. Столь высокая цена оправданна: ведь даже если пилот под пытками откажется переходить на сторону врага, его можно будет выменять у украинского правительства на десятки пленных российских боевиков. Но для «ФАКТОВ» руководство Воздушных Сил Украины сделало исключение. На условиях полной анонимности пилот, выживший после крушения самолета, согласился дать нам эксклюзивное интервью.
*"Фронтовой истребитель МиГ-29 выполняет в зоне военных действий боевые задания по уничтожению вражеской техники и проводит воздушную разведку", — говорит Василий (фото автора)
— В тот день у меня был спецполет, я выполнял разведывательные задания, — рассказывает Василий, стройный симпатичный парень (в целях безопасности пилота мы не указываем его фамилию). — Я знал, что те места в Донецкой области, куда предстояло лететь, просто напичканы зенитно-ракетными комплексами. Поэтому командование приняло решение, чтобы я проводил разведку территории на предельно низкой высоте, около тридцати метров. Маневрировать на истребителе между высоковольтными проводами и зданиями на скорости 800 километров в час очень трудно. Одно неправильное движение, поворот, совершенный на долю секунды позже, — и разобьешься. А при этом ведь надо еще сбивать сигнал облучения российских систем ПВО. Когда я уже выполнил задание, в мой самолет попала ракета из ПЗРК. Сразу не понял, что произошло: ничего ведь не взорвалось, МиГ не перевернулся, но его стало сильно трясти. Вдруг вижу по приборам: пожар. Повернул зеркало, — действительно, горит левый двигатель. Я тут же его выключил, потушил огонь и продолжил движение на правом двигателе. Но, возвращаясь на базу, вынужден был набрать высоту (подбитый МиГ очень плохо маневрировал). На высоте 350 метров меня сбила ракета «Бука». Сильнейший удар, толчок — и мой истребитель сорвался в штопор. Я дернул за ручки кресла и тут же катапультировался.
— У вас уже был опыт экстренной эвакуации из самолета?
— В Харьковском университете Воздушных Сил нас учили этому, так что теорию я знал. Но практики не было — то пиропатронов не хватало, то еще какая-то заминка случалась. А вот чему нас действительно научили, так это хладнокровно решать любые проблемы и без паники действовать в экстренных ситуациях. Кстати, психическое состояние будущего военного летчика, его стрессоустойчивость, умение владеть собой и быстро принимать правильные решения при форс-мажорных обстоятельствах учитывались еще при поступлении в вуз. Кроме того, в Харьковском университете был жесточайший отбор по состоянию здоровья. Тех, у кого были особые приметы на теле — шрамы, татуировки и тому подобное, — не брали. Наших выпускников очень ценили, ведь из ста поступивших в Харьковский университет человек восемьдесят отсеивались в процессе учебы.
— Вы с детства знали, что будете военным летчиком?
— Нет, так реализовалась моя мальчишеская мечта стать космонавтом, — улыбается Василий. — А в семье у меня никого из военных не было. Мама работала инженером, отец — машинистом электровоза. А поступать в Харьковский университет Воздушных Сил я решил, во-первых, чтобы помочь родителям. Мой старший брат уже учился, и двух студентов маме с папой было не потянуть. А мне в вузе не только дали хорошую профессию, но и полностью содержали. Во-вторых, конечно, влекла романтика: полеты, небо…
Очень ярко помню свой первый полет в качестве пилота. Ведь до того, как сесть за штурвал, я вообще не поднимался в небо. Не летал даже пассажиром обычного рейсового самолета. Конечно, ощущения были незабываемыми: страшно и захватывающе одновременно. Инструктор, который сидел вместе со мной, решил продемонстрировать, на что способен летательный аппарат. Сделал несколько головокружительных виражей, потом перевернул самолет кабиной вниз. К моему удивлению, мы не выпали и не рухнули. Тогда я понял, что в руках опытного пилота самолет может сделать все, что угодно. Это привело меня в настоящий восторг.
— Но ведь одно дело учебные полеты и совсем другое — боевые задания в АТО, когда пилоту приходится ежедневно рисковать жизнью…
— Сначала, когда в зоне АТО не было такого количества российских средств ПВО, наши боевые вылеты были не настолько опасны. Максимум, что нам угрожало, — это пулевые повреждения самолетов. Потом на востоке страны появились переносные зенитно-ракетные комплексы, а еще позже — «Буки» (самоходные зенитно-ракетные комплексы, работающие в условиях интенсивного радиопротивостояния. — Авт.). Чтобы не стать мишенью ракет, нам приходилось выполнять в радиусе их действия определенные тактические маневры. Ну и, конечно, стараться сбивать наводки. У нас на борту есть системы предупреждения, позволяющие довольно точно понять, откуда и какая именно техника тебя облучает. Правда, сейчас у россиян появились еще более совершенные системы ПВО. Некоторые их станции не подают сигналов об облучении, которые мы могли бы распознать. Но если самолет попадает в зону поражения, «Бук» автоматически включается и пускает ракету. Времени на реакцию и маневр у нас почти не остается. Если пилот не проявит чудеса умения, самолет взорвется, а сам он погибнет.
Я бы тоже погиб, если бы катапультировался на две секунды позже. Ситуация осложнялась малой высотой, на которой подбили мой МиГ. У меня не было времени даже на то, чтобы выровняться и подготовиться к катапультированию. В результате я сильно повредил себе спину. И здорово ушиб ногу, потому что потерял в воздухе ботинок и приземлялся с одной разутой ногой. Когда раскрылся парашют и перед глазами перестали летать «золотые бабочки», я увидел, как падает мой самолет. Хвостовой части у него не было: от него, как от пирога, словно откусили большой кусок. Сказать, что мне было жалко и грустно, — ничего не сказать. Передать словами свои чувства в тот момент я не смогу.
— О себе, наверное, тоже переживали, не только об истребителе. Ведь вы были на территории, контролируемой российскими боевиками. Вас могли подстрелить в воздухе или схватить как только приземлитесь.
— Убивать бы точно не стали — летчики очень дорого стоят, за одного украинского пилота можно выменять несколько десятков российских пленных. А схватить, конечно, могли. Приземлился я очень быстро — за несколько десятков секунд. Но успел увидеть, что внизу едет колонна «дэнээровцев», а рядом на мотоцикле — местный парень с голым торсом. Увидев меня, он сразу стал куда-то названивать. Я приготовился стрелять: если бы он попытался меня задержать, пришлось бы его убить. Но этого не произошло, и я смог убежать в «зеленку». Понимал, что перемещаться нужно как можно быстрее, чтобы меня не нашли. При этом карта и GPS-навигатор остались в сгоревшем самолете. Из-за этого я ориентировался ночью по звездам, а днем — по солнцу, и быстро (насколько позволяла разутая больная нога и истощение) двигался вперед.
— Раз ваше приземление видели, значит, вас разыскивали. Как вам удалось спастись?
— Подробно рассказывать не буду, чтобы ребята, которые попадут в аналогичную ситуацию, тоже могли спастись и террористы об этом не узнали. Скажу только, что искать меня действительно начали сразу. Пытались «выкурить» из лесу выстрелами и гранатами, кричали, чтобы я сдавался. Спецназовцы, патрульные и кинологи с собаками прочесывали лес. Но я был очень осторожен. Порой, чтобы пройти тяжелый участок «зеленки», мне приходилось применять чуть ли не акробатические трюки. Я добирался двое суток. Хотя был конец лета, ночью я страшно мерз — ведь спать приходилось на холодной сырой земле. Есть тоже было нечего — украдкой я собирал колосья и перезревшую кукурузу, похожую по вкусу на влажный крахмал. Но самым тяжелым испытанием для меня стала жажда. Ни лужиц, ни рек, ни даже росы по утрам не было. Знаете, ни смерти, ни ранений, ни плена я не боялся. Боялся только, что мой организм меня подведет и я, измученный жаждой, пойду к местным жителям, которые могут оказаться сепаратистами, и вынужден буду просить у них стакан воды. Угнетало это и психологически: как это я, офицер, в своей стране прячусь от своих же граждан и боюсь попросить у них попить? К концу вторых суток был уже на грани полного обезвоживания и истощения: моча из светло-желтой стала кровавой, у меня начались галлюцинации и бред.
— Почему для вашей эвакуации не был отправлен отряд?
— Отправляли. Ребята, которые шли меня выручать, попали в засаду. Их дальнейшая судьба мне неизвестна. Кроме того, мне одному все равно было проще спрятаться, чем целой группе. На третьи сутки я встретил наших разведчиков. Они привезли мне обувь, накормили и дали попить. Кажется, вкуснее той воды я ничего в жизни не пил. Потом меня отвезли в штаб, где со мной долго работала служба безопасности, проверявшая, не завербован ли я: иначе как можно объяснить, что у меня практически нет травм и я беспрепятственно пробрался через вражескую территорию? Потом разрешили позвонить жене, которая уже не надеялась увидеть меня живым.
Многие говорят, что я родился в рубашке. Но успокаиваться и расслабляться рано. Это еще не конец, ведь охота на меня продолжается. Недавно в Украине были задержаны сотрудники ФСБ, которые меня разыскивали. Но, несмотря на риск и опасность для жизни, я готов хоть завтра возвращаться на восток. Объясню почему. Во время оккупации Крыма я разговаривал с ребятами из Донецкой области. Они тогда не воспринимали угрозу всерьез и доказывали, что аннексия полуострова для них — не более чем теленовости. Но прошел месяц, и в их двери тоже постучалась война. Здесь, под Киевом, в центральной и западной Украине многие люди вообще не понимают, что происходит на востоке. Живут легко, радостно и беззаботно, не задумываясь, что за них сейчас умирают молодые ребята. Нельзя сидеть сложа руки, иначе завтра в Киеве, Чернигове, Житомире тоже начнутся провокации и будут стрелять пулеметы. Нужно быть бдительным и готовым ко всему.
— Читала, что указом президента вы среди прочих военнослужащих были награждены орденом Богдана Хмельницкого III степени за мужество и героизм при защите государственного суверенитета и территориальной целостности Украины.
— Слышал об этом, но самого ордена еще не получил. Да это и не к спеху. Сначала нужно победить, а потом уже радоваться медалям. У меня есть семья — жена и маленькая дочка. Если с моей помощью они будут жить в мирной свободной Украине, это будет для меня самая лучшая награда.
16842Читайте нас у Facebook
