Юрий Солошенко: "До сих пор не могу избавиться от тюремной привычки держать руки за спиной"
75-летний Юрий Солошенко встречает меня на остановке общественного транспорта. Чтобы дать интервью «ФАКТАМ», он специально приехал с дачи, где сейчас проводит значительную часть своего времени. Говорит, пока «отдыхал» на нарах, дети подзапустили хозяйство. Приходится ремонтировать краны, менять трубы…
Мы виделись с Юрием Даниловичем ровно год назад. За это время он заметно поправился и посвежел. Проходя мимо торговых рядов, где продают клубнику, интересуюсь, наелся ли он уже своей любимой ягоды. Ведь первое, о чем спросил Солошенко народного депутата Ирину Геращенко, которая встречала его на борту украинского самолета в Москве после выхода на свободу: «А клубника еще есть?»
— Я задал такой вопрос не потому, что соскучился по ягодам, а чтобы знать, что уже поспело в садах и на огородах, — улыбается седовласый спутник. — Хотя все, с кем потом довелось встречаться, восприняли это как определенный намек. И каждый, кто навещал в лечебном центре при Государственном управлении делами, где мне предоставили возможность обследоваться, обязательно приносил клубнику и черешню.
Пока идем к его дому, Юрий Данилович замечает:
— Вот стоял на остановке, ожидая вас, и поймал себя на мысли, что держу руки за спиной. До сих пор не могу избавиться от этой привычки, которая выработалась почти за два года, проведенных в местах заключения.
«Московский друг назначил меня жертвой»
— Как здоровье, Юрий Данилович? Как прошла операция в Германии? Вы, читала в СМИ, недавно вернулись оттуда…
— Спасибо, на здоровье особо не жалуюсь, держусь, — отвечает Юрий Солошенко. — А операции не было, это чьи-то выдумки. Говорили уже, что я и в Израиль эмигрировал. Но это все слухи, не более. В Германию меня действительно приглашал бывший деловой партнер. Я хотел показать тамошним специалистам свою жену — после моего ареста у нее сильно пошатнулось здоровье, она даже на улицу не выходит.
Я же продолжаю лечение, назначенное мне еще в тюремной больнице Нижнего Новгорода. Увы, онкологическое заболевание подтвердили и киевские специалисты. Принимаю таблетки, от которых, правда, тошнит, появляется головокружение, прибавляется вес, и раз в три месяца мне колют дорогостоящий препарат.
— Простили своего бывшего московского друга, который так вас подставил?
— Я иногда сам себе задаю этот вопрос… Нет, не простил! Возможно, я плохой христианин. Константин Колегов не просто ведь подставил меня, а готовил меня как жертву: звонил, писал электронные письма и все упрашивал приехать в Москву то под одним предлогом, то под другим. Инициатива от него исходила, это подтверждалось и перепиской, и распечаткой телефонных переговоров.
Наши общие друзья рассказывали мне, что Федеральная служба безопасности России прижала его за махинации с запасами продукции военного назначения, не реализованной с советских времен, которую он продавал частным структурам. Уверен, Колегов подписал сделку со следствием и заработал свои тридцать сребреников. Но, понимаете, он выгородил себя, а меня назначил виновным. Из-за него я дважды чуть не умер, находясь в местах лишения свободы!
— Может, Колегов отомстил вам за свою любовницу, которую вы уволили, будучи генеральным директором оборонного предприятия?
— Я не сомневаюсь, что Костя затаил на меня обиду из-за этого увольнения. Он работал ранее в Министерстве обороны Российской Федерации, откуда наше предприятие получало основные заказы. Моя подчиненная часто по служебным делам встречалась с Колеговым в Москве. Между ними завязался роман. Однажды он позвонил мне и в дружеской беседе попросил выписать командировку его любимой женщине. А я ответил, что данная сотрудница у нас больше не работает, поскольку уволена по моему приказу.
— Вы разговаривали с Колеговым после освобождения?
— Нет. Отправил ему электронное письмо, в котором высказал все, что о нем думаю. Он не ответил.
— Юрий Данилович, вы сказали, что дважды чуть не умерли. С чем это было связано?
— 5 августа 2014 года я был задержан федералами в кабинете у Колегова. Для того чтобы заманить меня в ловушку, он ведь придумал историю с несколькими неликвидными изделиями полтавского завода «Знамя», которые якобы завалялись на складах, и попросил меня их проинспектировать… Мне избрали меру пресечения — два месяца заключения в СИЗО. Все это время я надеялся, что следователи разберутся в абсурдности предъявленных обвинений и отпустят меня на свободу. Но истекает последний день определенного двухмесячного срока, а ко мне никто не приходит. Я, понятное дело, нервничаю. И тут, уже ночью, вертухаи заходят с бумагой и зачитывают: «Следствие решило продлить меру пресечения Солошенко Юрию Даниловичу еще на полгода». После этих слов у меня случился сердечный приступ, я начал задыхаться. Хорошо, что сокамерник, 22-летний парень, вызвал медиков.
А второй удар я перенес 12 июня 2015 года, на День России. К этой дате надеялся получить помилование от президента Путина. Я ведь написал ему несколько писем с такой просьбой. Но помилования так и не дождался. И опять сердце подвело — у меня с ним давние проблемы: тахикардия, аритмия… Стало плохо. «Не умирайте, пока я вас не освобожу. Умирать все-таки лучше дома», — уговаривал меня начальник следственного изолятора ФСБ «Лефортово». Меня накололи успокоительными препаратами. Поэтому, когда через пару дней я получил отказ в помиловании, у меня уже не было никаких эмоций.
— Из обнародованной в СМИ информации мы понимали, что вас вынудили признать вину…
— В «Лефортово» в ожидании суда я просидел год и два месяца. Все это время следователь постоянно уговаривал меня сознаться в шпионаже. «В противном случае вы отсидите здесь еще год, и мы найдем для вас еще пару статей», — давил своими аргументами. Поскольку я был политзаключенным, то меня могли обменять на кого-то выгодного России, но только после вынесения приговора. Правда, я наивно верил, что Московский городской суд во всем разберется и меня оправдают. Ведь дело было шито белыми нитками.
— А что такого секретного «шпион» Солошенко должен был разузнать у своего бывшего московского делового партнера?
— ФСБ, в частности, доказывала, будто я собирался выведать частоту, на которой работают зенитно-ракетные системы С-300, предназначенные для защиты от ударов всех типов средств воздушного нападения, чтобы затем разработать эффективное средство подавления этого комплекса. Хотя на заводе «Знамя» мы в свое время делали комплектующие детали к этой ракетной технике, обслуживали ее, и рабочую частоту я-то уж точно знаю. В общем, совершенно абсурдные, надуманные обвинения.
— И вы подписали обвинительный акт?
— Я его даже не стал читать. Если бы прочитал, точно не подписал бы. В этом документе меня таким мерзавцем изобразили!
«Да какой из тебя, дед, шпион?»
— Самый сложный день заключения помните?
— Я очень тяжело пережил этап из Москвы в Нижний Новгород, где должен был отбывать наказание в колонии строго режима. Представьте, купе на двенадцать человек — два лежачих места снизу, а вверху, как на крыше, — сидячие. Попутчики, правда, уважили мою старость — отвели нижнее место. Но все, кроме меня, оказались курящими. И хотя охранник кричал: «Не курить!» — его никто не слушал. Я просил конвоира открыть на какое-то время хотя бы решетчатую дверь этого «крематория». «Не положено!» — отвечал он. «А вдруг тут возникнет пожар?» — пытался я узнать, что он будет делать в экстремальной ситуации. «Мне проще будет вас по акту списать, нежели гоняться за каждым, если вздумаете бежать», — невозмутимо отвечал вертухай.
Меня по этапу сопровождала медик, однако при ней не было ни аппарата для измерения давления, ни таблеток. И я сразу же по прибытии в Нижний Новгород на две недели загремел в больницу при СИЗО. Антисанитария страшная! Мыши бегают. На койке ни матраца, ни тем более белья. Спал в куртке. Зато там были хотя бы таблетки, проводились обследования и лечение. Позже меня перевели в Нижегородскую областную больницу.
— А как к вам относились в колонии?
— «Да какой из тебя, дед, шпион?» — говорили те, кто узнавал, за что меня посадили. Я был самым старым в камере, и меня уважали. Один заключенный даже извинился передо мной при всех. Ему не нравилось, что я хожу с их отрядом кушать. Дескать, и так хлеба на всех не хватает. Но с зэком поговорили сокамерники, и он взял свои слова обратно. А в тюремной больнице я находился (в одной палате на 14 коек!) среди убийц, на которых даже смотреть было страшно. Особенно один там любил качать права. Но я его приструнил, и он стал вести себя тише. Лишь раз от конвоира услышал упрек: «Тебе так плохо жилось, что ты начал шпионить против нас?»
— Вы были настроены отсидеть шесть лет? Кстати, какой максимальный срок предусмотрен российским законодательством за шпионаж?
— Максимальный — двадцать лет, минимальный — десять. Мне дали ниже нижнего предела не потому, что я был в солидном возрасте, а потому, видимо, что никто всерьез не воспринимал выдвинутых в мой адрес обвинений. Мне даже не провели психиатрическую экспертизу, хотя в институт Сербского возят, как правило, всех подследственных ФСБ.
Конечно, и шесть лет в колонии — это очень много. Адвокат уверял, что через два года меня освободят. Освободили через семь месяцев. Нас с Геной Афанасьевым (один из обвиняемых по делу так называемых «террористов группы Сенцова». — Авт.) обменяли на двух одесских сепаратистов. Мы могли выйти на свободу только по обмену, ибо амнистия на нас, осужденных за особо тяжкие преступления, не распространялась.
— К вашему освобождению приложили усилия многие и в Украине, и России…
— Я чувствовал поддержку правозащитников, активистов, дипломатов, журналистов, политиков, родственников, и это давало мне силы выстоять. Первой в «Лефортово» ко мне пробилась московская правозащитница Зоя Светова, которая подняла тревогу по поводу моего плохого состояния здоровья. По просьбе украинского Уполномоченного по правам человека Валерии Лутковской обо мне хлопотала перед президентом Путиным ее российская коллега Элла Памфилова. Правда, безуспешно. Благодаря активистам, которые посещали руководство Нижегородской колонии, ко мне там относились весьма лояльно.
Средства массовой информации, в том числе и «ФАКТЫ», постоянно следили за моим пребыванием в застенках, держали, так сказать, тему на контроле. Сыновья оплачивали весьма дорогие услуги адвокатов, обивали пороги многих ведомств, от которых зависел вопрос моего обмена. Я видел по телевизору людей с плакатами «Свободу Солошенко», стоявших под Донецким городским судом Ростовской области, где выносили приговор Надежде Савченко…
И я всегда говорил следователям, тюремщикам, своим сокамерникам, что мое государство, мой президент за меня будут бороться. А в ответ слышал: «Да кому ты нужен»? Но ведь нас с Геннадием Афанасьевым Петр Алексеевич Порошенко действительно встречал как особо важных персон, позаботился о предоставлении нам квалифицированной медицинской помощи. Знаю, что он лично хлопотал о моем освобождении перед российским президентом. А 14 июня его пресс-секретарь Святослав Цеголко позвонил, чтобы поздравить с годовщиной освобождения. Меня не забыли! Это приятно.
Очень важную роль в том, что я вышел на свободу, сыграла Ирина Геращенко. Она не только активно работала в гуманитарной части контактной группы нормандского формата по освобождению политзаключенных, но и призывала европейское общество оказывать давление на кремлевскую верхушку. В майке с моим портретом выступала перед европарламентариями.
Я благодарен и Виктору Медведчуку. Он — один из переговорщиков между Украиной и Россией по вопросам обмена военнопленных и политически осужденных. Его я, кстати, первым встретил при выходе с вещами из «Лефортово» в кабинете начальника следственного изолятора. Не ожидал, честно говоря…
Особо хотелось бы сказать об украинском консуле в России Геннадии Брескаленко. Его не допускали ко мне более полугода! В СИЗО начали подтрунивать, мол, даже осужденных граждан банановых республик навещают дипломаты, а меня бросили. Когда же мы с ним наконец встретились, консул показал мне не менее тридцати копий писем с просьбой о встрече со мной, отправленных в различные инстанции. И по каждому — отказ. Геннадий Семенович — добрейшей души человек. Представляете, он дважды приезжал ко мне в колонию. По его настоянию меня начали лечить. Консул организовал среди своих коллег сбор денег, чтобы поддержать меня финансово в «Лефортово». Переданные им 30 тысяч рублей я не истратил, надеялся, что верну, выйдя на свободу. Уже дважды ездил с этими деньгами в Министерство иностранных дел Украины, предлагал забрать обратно. Ни в какую не берут!
Фото автора
2917Читайте нас у Facebook
