«оказавшись в колонне людей, 29 сентября 1941 года идущих к бабьему яру, я, четырехлетний малыш, принял шествие за праздничную демонстрацию и удивился, что ни у кого нет ни флажков, ни шариков… »
Киевский Бабий Яр стал одним из главных символов Второй мировой. Символом бессмысленного убийства около ста тысяч мирных стариков, женщин и детей, безоружных мужчин. Многих людей фашисты уничтожили только за то, что те родились евреями.
Нашего сегодняшнего собеседника — бывшего инженера-строителя, а ныне пенсионера Василия Михайловского — в начале войны звали Цезарь Кац. Потом судьба лишила Цезика этого имени, чтобы уберечь для жизни.
«Завтра жиденка отведешь в Бабий Яр», — сказала няне дворничиха»
- О моем первом имени и о том, что я родился в ноябре 1937 года, мне рассказали через много лет нашедшиеся няня и родственники, — вспоминает Василий Васильевич. — Мама умерла вскоре после родов. Присматривать за мной и старшим братом Павликом отец нанял молодую одинокую женщину-украинку Анастасию Фомину. Мы называли ее почему-то тетей Надей. Она была маленькая, малограмотная, но очень добрая. В голодовку бежала из села в город. Заботилась о нас, как о родных. И мы ее очень любили.
Еще во время обороны Киева отец 
решил нас с бабушкой и няней эвакуи-ровать. Но в Нежине поезд, в котором мы ехали, застрял на целую неделю. Пропускал военные эшелоны. И сказали, что еще долго будет стоять. У многих беженцев кончилась еда. Кое-кто успел смотаться в Киев, чтобы пополнить запасы, помыться-постираться. Ведь условия в наших теплушках были жуткие.
Вот и нас с тетей Надей бабушка отправила за чем-то домой. А сама с Павликом осталась. Когда же мы вернулись, эшелона и след простыл. Пришлось снова добираться в Киев, в нашу коммуналку на Костельной. Помню, коридор у нас просторный был, я на трехколесном велосипеде по нему гонял.
Однажды пришел отец. Еле узнали — заросший, исхудавший, грязный, оборванный… Рассказал, что попал в плен, оказался в Дарницком концлагере. Уцелел чудом. Когда немцы потребовали, чтобы из строя вышли все коммунисты и евреи, его кто-то удержал.
Потом колонну военнопленных переводили в концлагерь на Керосинной (ныне улица Шолуденко). Кое-кто от истощения и слабости не мог идти, охрана их добивала. Отец тоже упал. То ли в него в спешке забыли выстрелить, то ли промахнулись. Колонна ушла, а отец дворами прибежал домой. И очень удивился, увидев нас дома. Ведь сам сажал на поезд!
Не успела тетя Надя его покормить, собрать что-нибудь в дорогу, как в дверь громко постучали. Наверное, папу во дворе через окно заметила дворничиха. Сосед по коммуналке открыл дверь. Помню, его Федором звали. Говорили, что он тоже выдал отца полиции. Отец ринулся на черный ход. Но и там его ждали. Больше его мы не видели.
Вскоре возвратилась дворничиха: «Надя, жиденка утром веди в Бабий Яр». Что такое Бабий Яр, куда идти, зачем, Надя не знала. Но на площади Калинина (ныне майдан Незалежности) мы увидели массу народа, поднимавшегося по Малой Житомирской, и влились в этот поток.
«В 1918 году немцы защитили евреев от петлюровских погромов»
- У меня было хорошее настроение, — продолжает Василий Михайловский. — День стоял прекрасный — золотая осень, солнце яркое, небо синее-синее и высо-о-кое… Держась за Надину руку, я шел-балансировал по блестящему трамвайному рельсу и все спрашивал, где же флажки и шарики, которые папа мне всегда покупал, когда брал с собой на праздничные демонстрации.
Люди шли целыми семьями, с колясками. Кое-кто вез на тачках стариков, узлы и чемоданы с пожитками. Ехали целые подводы… Это жители Подола всем двором нанимали телегу или даже грузовик для перевозки вещей.
Когда я устал идти, тетя Надя посадила меня на подводу. Там уже сидели ребятишки. Среди пожитков мое внимание привлекли игрушки — Петрушка, куколки разные… Хотелось поиграться. Но не разрешили. Вскоре мне надоело сидеть на телеге. Оказался на руках у Нади. Затем снова шел пешком, начал капризничать. Теперь понимаю, как Наде было нелегко с малым дитем.
За Лукьяновкой, на улице Мельникова, по обе стороны проезжей части уже стояли шеренги полицаев и эсэсовцев с овчарками на приспущенных поводках. Собака вырвала у Нади узелок с нашими вещами. Все пропало. Я испугался, заревел. Надя прижала меня к себе.
Женщины рядом шли, тоже плакали. «В последний путь идем», — сказал кто-то. Старики успокаивали, дескать, все нормально, немцы вывезут. Они помнили, что, придя на Украину в 1918 году, германские солдаты и офицеры вели себя довольно мирно, культурно и даже защитили в Киеве еврейское население от петлюровских погромщиков. К тому же на Сырце, куда мы шли, в то время находилась железнодорожная станция, и пошли слухи, что там уже приготовлены вагоны, чтобы евреев вывезти куда-то в безопасное место, чуть ли не в Палестину.
Немцы, наверное, сами не ожидали, что придет столько народу. За мотозаводом, ближе к Еврейскому кладбищу, они поставили на дороге заграждение из двух крытых грузовиков и противотанковых ежей. Эти ежи запомнились мне на всю жизнь. Оставшийся в заграждении узкий проход был явно не рассчитан на такую массу людей. Чтобы ускорить движение толпы, немцы начали толкать идущих в спину прикладами, били палками, спускали овчарок.
Еще до Лукьяновки Надя встретила знакомую женщину с окраины, она приносила по утрам в наш двор молоко. «Надя, куда ты идешь? Ты на смерть идешь! — запричитала она. — Чего тебе, украинке, туда идти? Погубишь себя и ребенка!»
Няня достала из кармана паспорт, а мои черные кудряшки прикрыла платочком. Я еще пытался воспротивиться, не хотел быть похожим на девочку.
И вот перед тем узким проходом в толчее люди начали падать. Упали и мы, да на этот самый стальной противотанковый еж. Я попал в него лицом, разбил голову, был весь в крови. Шрам на лбу остался на всю жизнь. По нам шли-бежали люди. Солдат из оцепления увидел в Надиной руке паспорт, схватил ее за шиворот и вытащил нас из толпы.
В подворотне няня нашла водопроводный кран, смыла с меня кровь. До вечера мы пересидели в дворике. Когда стемнело, все утихло, немцы сняли оцепление, мы вышли на улицу и долго бродили по городу в поисках пристанища. Домой дорога была заказана.
У меня после кошмара возле тех ежей отнялась речь. Я несколько месяцев не говорил.
«У девочки, наблюдавшей расстрел, выпали все волосы»
- Позже мы поняли, что легко отделались, — продолжает рассказ Василий Михайловский. — Там, за противотанковыми ежами, куда нас чудом не занесла толпа, сразу за грузовиками стоял так называемый первый пост. На нем у людей забирали документы. Метров через сто, на втором, — деньги и драгоценности. На третьем — теплые вещи и раздевали людей догола. Женщин, стариков и детей увозили на машине. Мужчин собирали в группы человек по сорок и уводили куда-то за угол к невидимому с места раздевания песчаному обрыву. Обреченные становились над обрывом и с другого края оврага по ним бил пулемет.
Надя рассказывала, что стрельбы не слышала, оттуда издали доносилась музыка из оперетт. А над местом казни на бреющем полете летали самолеты, заглушая своим шумом крики, вопли, плач детей, которых отнимали у матерей, и стрельбу.
Через годы я узнал, что расстрелы наблюдали жители частного сектора, чьи огороды выходили к Бабьему Яру. Говорили, когда одна девочка увидела, как пули рвут человеческую плоть и люди падают (причем некоторые еще живыми), у нее от потрясения вмиг выпали все волосы.
Мы с Надей ночевали где придется. Однажды даже в развалинах Центрального универмага. Ночи уже были холодными, а у знакомых долго задерживаться не могли. Люди сами бедствовали. Няня была в отчаянии. Куда с ребенком? На носу зима.
Кто-то сказал, что на Предславинской в детской больнице есть детский приют. Привела меня Надя туда, посадила на ступеньку. В карман засунула записочку «Вася Фомин». Новое имя она придумала, а фамилию дала свою. Сама спряталась за дерево и тихонько плакала. Неподалеку дворник убирал территорию и рано или поздно должен был меня заметить.
Перед приходом немцев практически весь медперсонал детской больницы уехал, оставив на попечение молодого врача Нины Никитичны Гудковой двух медсестер, двух или трех нянечек, дворника и завхоза около семидесяти невостребованных маленьких пациентов, забрать которых родителям помешала война.
Через много лет Нина Никитична рассказала, что, когда дворник привел меня к ней, она сразу поняла, что я — еврейский ребенок. Велела состричь мои кудряшки. Удивлялась, почему не говорю. Узнав, что я из Бабьего Яра, плакала.
Фашистской власти не было никакого дела до каких-то брошенных детей. Жители окрестных домов понемножку приносили кто крупы, кто картофелинку. Как ни бились Нина Никитична и ее помощники, ни еды, ни лекарств не хватало. Маленькие дети умирали быстро.
Иногда с проверками приходила полиция. В случае опасности еврейских детей (а нас там было около десятка) прятали в каморку-бельевую, находившуюся под лестницей. Мы сидели тихонько, как мышата.
Зимой жутко мерзли. Помню, однажды заснул в духовке. Там было теплее.
Нина Никитична сумела попасть на прием к жене бургомистра. Та разрешила старшим детям собирать на помойке ресторана «Театральный» (это напротив оперного театра) объедки, картофельную и свекольную шелуху. Ребята приносили их в приют, Нина Никитична и ее помощницы варганили нам из этих отходов какую-то пищу.
Под конец оккупации фашисты выгоняли всех жителей из города. И мы оказались в Ворзеле, в Доме малютки. Помню, кровать находилась возле окна. И ночью мне было очень интересно наблюдать в темном небе цветные пунктиры трассирующих пуль, вспышки разрывов. Это было очень красиво. Я не понимал, что эта красота могла влететь и в наше окно.
Когда закончилась война, к нам в киевский детдом номер два чуть ли не каждый день приходили взрослые. Одни разыскивали своих пропавших детей, другие хотели кого-то усыновить.
А я был такой ослабленный, распухший, с водянкой живота и прочими болячками. Словом, никому не нужный гадкий утенок. И когда эти, хорошо пахнущие одеколонами и духами, дяди и тети уходили с очередным моим товарищем, я начинал приставать к нянечке с вопросом, когда же, наконец, заберут и меня. «Вот завтра уж точно возьмут!» — успокаивала она, чтобы отделаться от меня.
Я же поверил! И на следующий день уже с утра дежурил возле кабинета заведующей. Потом заглянул в замочную скважину. В кабинете сидели солидный бородатый мужчина и красивая женщина. Я не выдержал, влетел в кабинет и с криком: «Папочка! Мамочка! Заберите меня! Это же я, ваш сын!» прыгнул на колени и вцепился в бороду этому дядьке.
- Так моими вторыми родителями стали бывший партизанский врач Василий Иванович Михайловский и его жена Берта Савельевна, — продолжает Василий Михайловский. — Они усыновили меня, выходили. Я ведь от недоедания рос медленнее, в школу пошел в десять лет, от слабости на уроках спал.
Своих детей этой прекрасной чете Бог не дал. Они, как потом признались мне, хотели удочерить девочку. Но увидели в моих глазах такое отчаяние. Об их судьбе можно отдельную книгу написать.
В 1937 году в застенках НКВД погибли двое братьев Василия Ивановича. Они и мой будущий отчим были сыновьями православного священника.
Еще до войны Михайловский cтал известным в Киеве врачом, причем старой интеллигентской закваски, эдаким земским доктором. Умел мастерски делать и гинекологические операции, и на брюшной полости, и трепанацию черепа… Когда он почувствовал, что и над ним нависла угроза ареста, попросился в провинцию. Построил в одном районе больницу и наладил работу — перевелся в другой район. Пока НКВД собирало бумаги, его и след простывал.
Кочуя в предвоенные годы по разным районам и областям, в одном из местечек Михайловский женился на медсестре Берте Савельевне. Ее мать, старая еврейка, которая плохо говорила по-украински, была против брака дочери с русским. Так Василий Иванович выучил идиш! Когда теща тяжело заболела, вылечил ее. После этого бабушка Полина стала лучше относиться к зятю.
Война застала их в Кировограде, работали в госпитале. Во время эвакуации начальник госпиталя почему-то не взял Михайловских в поезд, хотя загрузил целый вагон своей мебелью. И русскому доктору, оказавшемуся в оккупации, пришлось спасать двух своих еврейских женщин.
Однажды на улице Василий встретил сотрудницу больницы, идущую с немецким офицером. Та показала на него: «У него жидовская семья!» Гитлеровец подошел, развернулся и выбил Василию Ивановичу зубы. Затем завел доктора за дом, велел расстегнуть брюки, дабы проверить, не обрезан ли… Удостоверившись, что не еврей, отпустил.
Чтобы спасти бабушку, Василий Иванович однажды положил ее в морг! А Берту — в инфекционное отделение. Постоянно переводил их куда-то в новое место. К нему часто обращались партизаны, подпольщики, гражданское население. Он никому не отказывал, лечил всех. Спасал молодежь от угона в Германию. Благодаря этому имел много друзей и знакомых, которые ему помогали. Но кое-кто и предавал.
Как-то к их дому в селе Песчаный Брод приближалась телега с полицаями. Но добрые люди предупредили. Старую Полину Михайловские оставили у друзей. Чтобы она не выдала себя своей речью, ей пришлось притвориться глухонемой. Сами же вышли из дома через другой ход, сели на приготовленную подводу и умчались на железнодорожную станцию. Там уже были расклеены листовки с их фотографиями и надписями «Разыскиваются… ».
Благо кассирша оказалась бывшей пациенткой и посадила не в вагон, где могли быть проверки, а на паровоз, к машинистам. Потом значительную часть пути они шли пешком, питались полугнилой мерзлой свеклой с полей. В конце концов оказались в Киеве. Здесь родственники и знакомые помогли Берте получить паспорт на имя Веры Савельевны Михайловской. Так она после войны в документах и осталась Верой. Снова сотрудничали с подпольщиками и партизанами, рисковали…
Осенью 1943 года, как только фашисты оставили Киев, Василий Иванович и Берта Савельевна начали собирать по свалкам старые кровати. Уже на третий день после освобождения на Печерске начал работать первый в городе роддом. Роддом номер один и сейчас действует! В том же здании.
После войны нашлись мои тетя Надя, старший брат Павлик, бабушка, другие родственники. У моей бабушки, оказалось, во время войны погибли все дети.
Василий Иванович и тетя Надя за то, что, рискуя жизнью, спасли троих евреев, стали Праведниками мира. Это почетное звание было присвоено и врачу Нине Никитичне Гудковой, спасшей от гибели меня и многих других еврейских, украинских и русских ребятишек. А Михайловские, спасибо им, не только спасли меня, но и вырастили, выучили… Я окончил школу, КИСИ, строил Кременчугскую, Киевскую ГЭС, другие интересные объекты, работал в проектных организациях, главке. Сложилась и семейная жизнь. Сейчас уже на пенсии, но занимаюсь общественной работой — являюсь заместителем председателя Всеукраинского объединения бывших узников гетто и концлагерей. Надо помогать людям. Не всем так повезло, как мне.
Автор благодарит за содействие в организации материала Татьяну Маркину, представителя Всемирной организации памяти жертв Холокоста в Украине.
422Читайте нас у Facebook
