Василий петров: «лишь 40 лет спустя я узнал о решении сталина оставить меня пожизненно в армии… »
В годы войны об этом мужественном человеке слагали легенды. Потеряв в двадцать один год обе руки (незадолго до этого гвардии капитан Петров был удостоен звания Герой Советского Союза), Василий Степанович после длительного курса лечения вернулся на фронт и был назначен на должность командира истребительно-противотанкового артполка.
Правда, в послевоенные годы о боевом офицере незаслуженно забыли, и кандидат военных наук, дважды Герой Советского Союза полковник Петров в течение четырнадцати(!) лет вынужден был довольствоваться скромной должностью заместителя командира отдельного истребительного противотанкового полка, дислоцировавшегося в Турке — небольшом городке на Львовщине. Когда же один из его сослуживцев на приеме у члена Военного Совета Прикарпатского военного округа генерал-полковника Лукашина поставил вопрос о назначении Петрова на более высокую должность, тот воскликнул:
- Что?! Назначить Петрова командиром полка?.. Так ведь он без рук! А значит, даже рапорт у подчиненного, как положено, не сможет принять… Нет-нет, этот вопрос будем считать закрытым.
Но пройдет не так много времени, и генерал-майора Петрова назначат на должность заместителя командующего артиллерией Прикарпатского военного округа. А после развала Союза и обретения Украиной независимости дважды Герой Советского Союза Василий Петров, согласно Президентскому Указу от 11 марта 1994 года, будет оставлен на военной службе в Вооруженных Силах Украины пожизненно.
«В годы гражданской войны мой отец служил в белой гвардии»
- В первые дни войны наступление немцев было столь стремительным, что многие из военнослужащих альтернативы плену не видели, — вспоминает Василий Степанович Петров. — От безысходности, в минуты отчаяния они, ничуть не стесняясь, говорили: «Товарищ лейтенант, сопротивление немцам бесполезно. У нас один выход — плен». И, чтобы склонить меня на свою сторону, напоминали о трагической судьбе моего младшего брата Степана, об отце, который несколько лет провел на строительстве Беломорканала. Где-то в глубине души я понимал их: у измотанных донельзя и заглянувших смерти в глаза людей срабатывал инстинкт самосохранения. Обычно в такие минуты привычные условности во взаимоотношениях между людьми исчезают: человек говорит то, что думает (как бы противно и мерзко это не выглядело со стороны).
- Василий Степанович, а как ваш отец попал на Беломорканал?
- Во время гражданской войны его мобилизовали в белогвардейские части. Однажды, будучи начальником конвоя, он отвел шашку, занесенную его сослуживцем над головой пленного красноармейца, тем самым сохранив ему жизнь. А спустя почти десятилетие тот «отблагодарил»: случайно встретив его на улице и, узнав своего спасителя, донес на него в соответствующие органы. Отца арестовали…
Так супруга отца Александра Филипповна (мама умерла, когда мне было три года) осталась с пятью детьми на руках. Прокормить всех ей было трудно, и она, забрав своего ребенка, перебралась в рыбацкое село Троицкое Приазовского района Запорожской области, бросив остальных ребятишек на произвол судьбы. Двух старших сестер взяли на воспитание родственники первой жены отца, ну а мы с братом (восьмилетний Степан был тремя годами моложе меня) остались вдвоем. Какое-то время за нами присматривала тетка Матрена, наша соседка. Но однажды она пришла к нам и сказала: «Мальчики, вам в одиночку тут не выжить. Отправляйтесь, пока не поздно, в Троицкое, к матери».
- И вы отважились на переход?
- Да. Тем более что расстояние до Троицкого было не таким уж большим — километров восемь-девять. Но мы заблудились, пошли совсем в другую сторону. Блуждали несколько дней, прошли сотни километров и вышли… к западной окраине Бердянска. Меня, совсем обессилившего, почти без сознания, подобрали тамошние рыбаки и сдали в детский детдом. Брата спасти не удалось: он так и остался лежать на берегу моря, присыпанный песком…
Из детдома я сбежал и добрался до села. Сбитые в кровь ноги меня больше не слушались и, чтобы не упасть, я стоял у ворот, ухватившись за них руками. По пояс голый, с растрепанными и сбившимися в колтун волосами, грязный и худой — вот таким я предстал перед мачехой. Увидев меня, она и еще несколько женщин бросились бежать. По дороге им повстречался какой-то старик. «Дедушка, там какое-то привидение!» — кричали они, указывая на меня. Но старик тоже оказался не из смелых. Он еще долго не решался подойти ко мне ближе — то ли боялся заразиться дизентерией, то ли я действительно так ужасно выглядел. Лишь потом, признав в «привидении» приемного сына, Александра Филипповна вместе с другими женщинами отнесла меня к морю. Женщины меня хорошенько отмыли…
- А с отцом вы больше так и не встретились?
- Нет, почему же. В 34-м его досрочно освободили и он вернулся домой. Уже после войны я приезжал к нему и Александре Филипповне на побывку. Мы подолгу беседовали с отцом. Он слушал меня и… плакал.
«Меня нашли среди тел, штабелями уложенных возле руин разрушенного дома»
- Василий Степанович, а ведь вы, как и ваш отец, спасли жизнь человеку, стрелявшему в вас…
- Да, это случилось в Германии, за несколько дней до того, как наши водрузили знамя Победы над Рейхстагом. Я был ранен, от сильной потери крови терял сознание, но приказ — оцепить район и задержать стрелявшего — отдать успел. Когда у пленных спросили, кто стрелял, из строя вышел унтер-офицер. Его звали (до сих пор помню) Пауль Имлер. Все мои подчиненные сходились во мнении, что пощады и прощения ему быть не может.
Последнее слово оставалось за мной. (К тому времени майор Петров уже командовал 248-м гвардейским истребительно-противотанковым Львовским артиллерийским полком. — Авт. ) Я подозвал майора Алексеева и сказал: «Никаких расстрелов! Приказываю вам сейчас же посадить этого человека в бронетранспортер, вывезти за линию соприкосновения войск и отпустить с миром».
- Чем вы тогда мотивировали свое решение?
- Исход войны был уже предрешен, и смерть этого парня уже ничего не меняла. По красно-белой ленточке на его френче между второй и третьей пуговицами можно было сделать вывод, что на войне он не первый год. Такие нашивки вручали всем солдатам Вермахта, принимавшим участие в зимней кампании 41-го. Лежа на носилках, я смотрел на этого парня и думал: «Этот человек прошел всю войну. И сейчас, когда до ее окончания остаются считанные дни, он должен погибнуть?.. Несправедливо!»
Я ведь сам чуть не погиб в 1943-м на Букринском плацдарме. Преодолев расстояние в три километра, меня, тяжелораненого, товарищи доставили в Ковалин, где тогда находился наш медсанбат. Но он был переполнен ранеными, и меня, как безнадежного, оперировать не стали…
Умерших от ран было очень много. Похоронная команда, не успевая предавать тела земле, укладывала их штабелями возле руин разрушенных домов, в сараях… В один из таких сараев положили и меня.
Когда командиру бригады доложили, что Петров отправлен в морг, полковник Купин приказал капитану Запольскому и майору интендантской службы Галушко немедленно отбыть в Ковалин, найти мое тело и доставить его в село Старое для похорон. На поиски ушли почти сутки, но приказ командира они так и не выполнили. Возвратившись на плацдарм, Галушко с Запольским доложили комбригу, что капитан Петров… уже похоронен. Но Купин отказывался верить в это. Он приказал офицерам вернуться в Ковалин и возобновить поиски моего тела.
В общем, среди умерших им в конце концов удалось отыскать меня. Обнаружив, что я жив, Галушко с Запольским вновь перенесли меня в санбат и, приставив пистолет к голове хирурга, потребовали сделать все, чтобы спасти мне жизнь. На размышление дали одну минуту. И тот рискнул сделать операцию, хотя честно предупредил моих товарищей: шанс выжить у раненого минимальный. Операция, однако, прошла успешно. А спустя несколько недель, где-то в конце ноября — начале декабря 43-го, на самолете У-2 меня доставили в Московский институт ортопедии и протезирования.
«Чтобы заглушить после ампутации рук душевные страдания, я выкуривал до ста папирос в день»
- Первые полтора месяца, проведенные в московском госпитале, были ужасными, — продолжает Василий Степанович. — Когда сознание возвращалось ко мне, я испытывал нестерпимую боль во всем теле и начинал кричать до тех пор, пока силы не покидали меня. А затем все повторялось снова. Позже, когда боли поутихли и я осознал весь трагизм своего положения, мне казалось, что жизнь потеряла всякий смысл. Чтобы заглушить душевные страдания, я много курил, иногда до ста папирос в день. «Что произошло? Почему судьба так жестока ко мне?» — спрашивал я себя и не находил ответа.
В те дни я находился в такой глубокой депрессии, что не хотел не только никого видеть рядом, но и жить. Я вновь и вновь, до мельчайших подробностей, прокручивал в памяти тот день, когда произошла трагедия. «Конечно, — размышлял я, — можно было спрятаться, отсидеться. Но что подумали бы обо мне те, кто всегда видел во мне отважного воина, кто писал мне в госпиталь ободряющие письма? Да, я потерял руки. Но ведь главное — способность управлять боем и чувство собственного достоинства — я сохранил». Наверное, тогда я впервые осознал, что с мыслью о самоубийстве распрощался навсегда…
- Вы могли остаться в тылу?
- Конечно. Мне предлагали должность второго секретаря одного из райкомов партии в Москве. Но весной 44-го я вернулся на фронт, в свою часть.
- Увидевшему ваш почерк и в голову не придет, что принадлежит он человеку без обеих рук. Скажите, сколько времени ушло у вас на то, чтобы заново научиться писать?
- В госпиталь мне приходило огромное количество писем. Ответить на все было просто физически невозможно. И все же я старался по возможности писать ответы, надиктовывая их своему адъютанту Павлову. А позже мне захотелось вести переписку самостоятельно. Сперва научился писать свою фамилию, затем — воинское звание. И по прошествии трех-четырех месяцев неустанных тренировок я уже мог похвастаться первыми результатами. Дальше — больше. Кстати, и мемуары, и диссертацию я писал сам. А это сотни, тысячи страниц рукописного текста…
- А как называлась тема вашей диссертации?
- «Князь Бисмарк и возникновение германской империи 1860--1871 годов». Любопытный эпизод произошел в ходе защиты работы. Слушая мой доклад, председатель комиссии вдруг спросила: «Василий Степанович, а не кажется ли вам, что вы поете дифирамбы капиталистическому укладу жизни?» На что я ответил: «Я не пою никаких дифирамбов, а лишь констатирую величие человеческого духа и превосходство образцового порядка над хаосом». После этих слов зал взорвался аплодисментами.
- Это правда, что решение пожизненно оставить вас в Вооруженных Силах СССР принимал лично Сталин?
- Об этом решении я узнал лишь в 1982 году от своего однофамильца, главкома Сухопутных войск маршала Петрова. Несмотря не то что мы с ним дружили, только когда мне исполнилось шестьдесят, Иван Васильевич признался о существовании стенограммы телефонного разговора, состоявшегося между Верховным Главнокомандующим и маршалом Василевским. Вот тогда, по его словам, Сталиным и было принято решение оставить меня в Вооруженных Силах пожизненно. Но, повторяю, от меня этот факт тщательно скрывали на протяжении десятилетий.
- Но почему?
- Я тоже как-то задал этот вопрос Корягину, начальнику сектора в административном отделе ЦК КПСС. Он ответил весьма витиевато: мол, говорить об этом ранее было нецелесообразно, поскольку «ваше поведение могло выйти за рамки должной скромности». Вот, оказывается, какая проблема волновала товарищей из ЦК.
«В ведомости об уплате партийных взносов я не возражал, чтобы за меня расписывался адъютант»
- Нам известно, что ваши отношения с партийными органами не всегда были безупречными…
- Действительно, в 1963 году (я тогда служил в небольшом городке Нестеров на Львовщине в должности заместителя командира 35-й ракетной бригады оперативно-тактических ракет) нашлись люди, которые представили меня эдаким злостным неплательщиком партийных взносов и поставили вопрос об исключении меня из партии. Аргумент — отсутствие моих подписей в ведомости об уплате партийных взносов. Хотя указывать на это с их стороны было, мне кажется, просто нетактично. Впрочем, я не возражал, если за меня распишется адъютант. Но позиция коммунистов была такой: мол, партия выше всех героев и не героев вместе взятых, и вообще, где это видано, чтобы какой-то там рядовой ставил свою подпись за члена партии?..
- И вопрос о вашем исключении из рядов КПСС был вынесен на партсобрание?
- Да. Выступая перед собравшимися, секретарь парторганизации (жаль, запамятовал его фамилию) не скрывал слез: «Товарищи, одумайтесь! Не делайте поспешных выводов!» Однако его аргументы членам собрания показались неубедительными, и они потребовали поставить вопрос на голосование. И надо же такому случиться, что как раз в этот момент в дверь актового зала постучал оперативный дежурный: «Товарищ полковник, — обратился он к командиру нашей бригады Сергею Владимировичу Буцевицкому, — срочная телефонограмма от командующего артиллерией Вооруженных Сил СССР!» Ознакомившись с ней, комбриг сказал: «Товарищи, Постановлением Совета Министров СССР полковнику Петрову Василию Степановичу присвоено очередное воинское звание «генерал-майор». В зале повисла трехминутная гробовая тишина. Ее нарушил замполит: «Товарищи коммунисты, есть предложение вопрос сегодняшней повестки дня рассмотреть на следующем партсобрании». Буцевицкий, а за ним и все присутствующие предложение замполита поддержали. На следующем партсобрании этот вопрос действительно был вынесен вновь. Однако желающих проголосовать против моего исключения из партии на этот раз уже не нашлось…
«Хрущев был человеком не робкого десятка»
- Многие из ваших сослуживцев, с которыми нам приходилось общаться, отмечают ваш суровый нрав и умение резать «правду-матку» в глаза.
- Видите ли, я никогда не уклонялся от выполнения приказов, но если приказ был абсурден, считал правильным прямо сказать об этом. Понятно, что о моем «вольнодумстве» тут же становилось известно особистам. Однажды (дело было в 41-м) меня, лейтенанта, вызвал к себе начальник особого отдела полка майор Васильчук и сказал: «Петров, ты позволяешь себе высказывания, недопустимые для командира! Да понимаешь ли ты, что это закончится для тебя штрафбатом!» «Ну что ж, — спокойно ответил я. — Значит, дивизион потеряет одного командира батареи, а в штрафбате одним рядовым станет больше. » Такой дерзости Васильчук, похоже, не ожидал. В ответ он лишь засмеялся и сказал: «Ладно, Петров, служи… Но учти: если и впредь будешь таким языкастым, я буду обязан на тебя донести».
И Васильчук слово сдержал — донос на меня таки настрочил. Но почему с его легкой руки меня не упекли в штрафбат, не знаю… Кстати, с Юрием Ивановичем мы встретились двадцать лет спустя после войны. Он сам «вышел» на меня и попросил помощи — его сын как раз поступал в Академию МВД.
- Неужели помогли?
- Разумеется, помог. Хотя мои отношения с Васильчуком вряд ли можно назвать дружескими, но он был отважным человеком, не прятался за спинами однополчан да и пулям поклоны не бил… А вообще на своем веку я повидал немало храбрых людей — старшина Бураев, лейтенант Глотов, подполковник Александр Чапаев (сын легендарного Чапаева), генерал Маркиян Попов… Да и Никита Хрущев, должен я вам сказать, был человеком не робкого десятка.
В первый и последний раз я видел Никиту Сергеевича на Курской дуге, в 43-м. Вокруг рвались снаряды, а Хрущев, как ни в чем не бывало, бравой походкой шагал по передовой. За ним с портфелем в руке тащился его адъютант. Хрущев подходил к бойцу, благодарил за службу, и вручал ему орден Красного Знамени. Причем, чтобы сделать это, Никита Сергеевич был вынужден нагибаться, поскольку не каждому награждаемому приходило на ум выпрыгнуть из окопа и принять награду, как подобает…
Авторы выражают благодарность полковнику в отставке Василию Александровичу Рябцу за помощь в подготовке этого материала.
5532Читайте нас у Facebook
