Взрывная волна, образовавшаяся при испытаниях самой мощной в мире водородной бомбы на новой земле, трижды (! ) обогнула планету
К открытию в октябре 1961 года XXII съезда КПСС был подготовлен грандиознейший подарок в духе тех времен -- взрыв 57-мегатонной водородной бомбы, в 2850 раз превышающей мощность «Малышки», сброшенной на Хиросиму. Его последствия в буквальном смысле слова ощутили на всей планете: взрывная волна трижды обогнула земной шар, в Норвегии, по сообщениям местных газет, выдула пепел из крестьянских печек, а в поселке Диксон, что в 800 километрах от эпицентра взрыва, выбила стекла. Но самый неожиданный результат -- изменение направления ветров, из-за чего радиоактивное облако устремилось через стратосферу на территорию СССР.
Бомба опускалась на парашюте с площадью купола 1,6 квадратных километра!
-- К октябрю 1961 года я уже несколько лет прослужил на полигоне на Новой Земле, -- рассказывает полковник в отставке Юрий Лысенко. -- Наша немногочисленная группа испытателей через несколько часов после ядерных взрывов отправлялась к их эпицентру. Нам следовало как можно быстрее снять и отправить в лабораторию пленки, на которых автоматика регистрировала параметры взрыва. А уже на следующий день мы проводили на полигоне полноценную трудовую смену -- по 8 часов и более: перезаряжали аккумуляторы в фото- и кинокамерах (для этого привозили с собой передвижную электростанцию), вставляли новые пленки, восстанавливали уничтоженное взрывом оборудование. Такая же работа нам предстояла и на испытаниях самой мощной в мире бомбы.
О том, что взрыв будет особым, нас не предупредили. Но мы об этом догадывались, поскольку на полигон прибыли заместитель министра обороны СССР маршал Москаленко и министр среднего машиностроения Славский (его ведомство управляло атомной промышленностью). Признаться, трепета к высоким гостям мы не испытывали: при появлении маршала Москаленко все становились навытяжку, наша же команда даже и не думала подниматься. «Как это понимать?» -- возмутился Москаленко. «Так это же испытатели, им сейчас в эпицентр идти», -- пояснили сопровождающие. Маршал махнул рукой: «Пусть сидят».
В то утро мела пурга, но испытания решили не откладывать -- их и без того переносили уже трижды из-за непрекращающейся непогоды. Тяжелый бомбардировщик Ту-95-202 с бомбой на борту вылетел в 9 часов 22 минуты с Кольского полуострова. Кстати, из-за больших габаритов уникальной бомбы (она занимала половину железнодорожного вагона и весила 26 тонн) под нее пришлось приспосабливать оснастку самолета. Но и после этого Ту-95-202 поднял изделие при открытом бомболюке. Вместе с ним полетели истребители сопровождения и самолет-дублер, с которого можно было дать команды на сброс бомбы и включение оборудования, размещенного на полигоне. «Изделие» сбросили с высоты десять с половиной километров на неимоверно большом парашюте -- с площадью купола 1,6 квадратных километра! Чтобы его раскрыть, пришлось использовать пять вытяжных парашютов. В одном документе я прочел, что лавсана, израсходованного на создание гигантского парашюта, хватило бы на пошив бюстгальтеров для всех женщин Советского Союза.
Бомба падала 188 секунд -- этого времени оказалось достаточно, чтобы самолеты улетели на минимально безопасное расстояние в 45 километров, а пока до них «добежала» взрывная волна, они удалились еще на 70 км. Важно было также, чтобы облицовка самолетов не загорелась от сильнейшей световой вспышки. Для этого машины покрывали особой краской, способной отражать до 95% света. Взрыв, как и планировалось, произошел в пяти километрах от земли -- высота была выбрана с тем расчетом, чтобы огненный шар не коснулся ее поверхности. В противном случае радиоактивное заражение почвы было бы до того высоким, что на полигоне не смогли работать люди.
Наша команда испытателей находилась на борту корабля километрах в 150-ти от эпицентра взрыва. У нас было время полюбоваться медленно поднимавшимся в небо огненным шаром, постепенно превращавшимся в гриб. Он был до того ярким, что хорошо просматривался сквозь сплошную облачность. Внутри шара было множество ярких вспышек, чем-то напоминавших фейерверк. А ядерный «гриб», как я затем узнал, поднялся на высоту до 70 километров!
Через несколько часов нас доставили на берег, где уже ждали вертолеты. С высоты мы увидели, что примерно в радиусе 50 км от эпицентра все горело. Зато выстояли бронированные казематы, где была установлена аппаратура регистрации. Разрушенным оказался лишь один из них -- находившийся на наименьшем расстоянии от места взрыва, в трех километрах. Экипированы мы были как обычно: защитные химкостюмы из резины, на боку фляга с водой и пистолет. Дышали через респираторы. Индивидуальных дозиметров тогда не выдавали, на всех был один прибор для измерения уровня радиации. Все делалось максимально быстро -- снятые пленки на вертолете везли в поселок испытателей Белушья Губа, расположенный в 270 км от зоны взрывов, там обрабатывали скоростным автоматическим методом с использованием 200 литров чистого спирта. Это позволяло обойтись без высушивания пленки после проявки, что значительно экономило время.
Выполнив работу, мы вернулись на берег. Здесь нас ждали «раздевальщики» -- ребята из экипажа корабля. Облачившись в химкостюмы, они помогли снять наши резиновые одежды и тут же их сожгли. Кстати, вся остальная часть формы одноразовой не была -- в одних и тех же морских тужурках, брюках, обуви могли участвовать в ядерных испытаниях сколько угодно. Прибыв на корабль, столкнулись с привычным уже явлением: нас обходили стороной, словно прокаженных.
«После испытания водородной бомбы мы впервые остались зимовать на полигоне»
-- Ветераны Семипалатинского полигона рассказывали, что в Казахстане вокруг эпицентра взрыва устраивали настоящий «Ноев ковчег»: на привязи и в клетках расставляли подопытных животных, строили различные сооружения -- даже тоннели метрополитена, чтобы проверить, выстоят ли они при ядерном ударе…
-- На Новой Земле ограничивались лишь съемкой, ведь доставка грузов туда стоила дорого. Теплоходы могли приходить к нам только летом, а зимой разве что самолеты прилетали да изредка добирались ледоколы.
Зиму мы проводили в Белушьей Губе, а в начале весны нас забрасывали на полигон, где мы жили в домиках, похожих на строительные вагончики. Готовили оборудование к очередным сериям испытаний, которые проводились обычно с сентября по ноябрь. Раз в месяц-полтора за нами прилетал вертолет, чтобы отвезти на пару дней в поселок -- чтобы сходить в баньку. А затем нас вновь забрасывали в зону испытаний. Вагончики ставили в 5--10 километрах от эпицентра взрывов, но нас, 23--25-летних офицеров, это не смущало. Единственным ограничением по проживанию был запрет есть местную рыбу, дичь и яйца, но некоторые ребята нарушали его. Рыбалка там замечательная -- на удочку хорошо шел голец (вид красной рыбы), непуганых уток можно было бить с пяти шагов, а на птичьих базарах собирать яйца корзинами. Многие из тех, кто всего этого не ел, до сих пор живы, менее осторожные, увы, умерли. Впрочем, в первые два-три года службы на полигоне скончались от рака двое офицеров, моих друзей.
Я питался только рекомендованными консервами. Нам даже борщ замороженный доставляли: отломишь кусок такого концентрата, забросишь в кипяток -- и готово. Воду топили из снега, он сильно загрязненным не был -- мы брали свежие слои, выпавшие через несколько месяцев после серии взрывов.
А испытания мощнейшей водородной бомбы запомнились также тем, что нас впервые оставили зимовать на полигоне -- было решено построить до очередной серии взрывов несколько новых бронеказематов. Дело это очень трудоемкое. Помещение глубиной три метра выдалбливали отбойными молотками в граните. Наземные части привозили готовыми -- это конструкции из корабельной стали толщиной семь сантиметров. Съемка взрывов велась через иллюминаторы из сверхпрочного стекла. Кстати, использовалась аппаратура с потрясающими возможностями -- например, регистраторы, которые делали два миллиона снимков в секунду!
«Водку к нам не завозили, но многие гнали самогон»
Зимняя стройка развернулась при температурах, доходящих до сорока градусов мороза, часто дули сильные ветры, мела пурга. Было тяжело, доводилось порой трудиться в три смены, но задание выполнили. Жили в обычных армейских палатках -- они двухслойные, рассчитаны примерно на сорок человек. Посередине стояла самодельная печка-буржуйка, сделанная из использованной бочки. Огонь горел в ней круглосуточно. К счастью, проблем с дровами не возникало -- берега были завалены лесом, вынесенным в океан сибирскими реками. Ночевали в спальных мешках, не снимая одежду.
-- Вам не было страшно служить на полигоне?
-- Только во время первого взрыва холодок по спине пробегал -- мы находились километрах в 80-ти от эпицентра. Более всего на психику тогда подействовал жуткий, просто-таки адский гул. Но ребята как могли подготовили меня к этому испытанию, так что держал себя в руках. Отворачивались от взрывов только во время вспышки, которая способна ослепить. А потом спокойно наслаждались грандиозным зрелищем.
-- Что представлял собой поселок испытателей?
-- До середины 1950-х в Белушьей Губе жили ненцы и поморы. При создании полигона их переселили в Архангельскую область. С тех пор в поселок допускали только военных. Лишь нескольким из них разрешили привезти своих жен.
В поселке действовал сухой закон -- водку к нам не завозили, но многие пили, ведь был спирт, гнали и самогон. Хотя это небезопасно -- заблудиться и замерзнуть проще простого. Метели-то бывали такие, что в метре ничего не увидеть. Каждую зиму 5--6 человек в поселке из-за этого погибали. Матрос переходил с одного поста на другой на лыжах, но сбился с пути, оказался на льду и ушел в море… Зимой случались такие ветры, что можно было буквально ложиться на них и не падать. А чтобы глаза не слипались в пургу, делали щитки из оргстекла -- их закрепляли либо под шапкой, либо держали перед собой за ручку. По городку, словно бродячие собаки, ходили стаи песцов. Ребята пытались их приручить -- брали щенков, но из этого ничего не вышло.
-- Как отразилась служба на полигоне на вашем здоровье?
-- Там нас обследовали лишь раз в год. Поначалу все было в порядке, но перед переводом на другое место службы анализ крови оказался плохим -- реальная угроза лейкемии. К счастью, организм сумел справиться, и через пять лет показатели крови были нормальными.
Читайте нас у Facebook
