Петр шелест: «я был первым редактором воспоминаний деда, напечатанных им двумя пальцами на старенькой пишущей машинке»
В своем последнем интервью «ФАКТАМ», опубликованном в газете 15 декабря 2000 года, бывший председатель КГБ СССР Владимир Семичастный рассказал о проведении октябрьского (1964 года) пленума ЦК КПСС, вошедшего в историю как пленум отставки Хрущева. Именно в это время руководитель одной из крупнейших республиканских парторганизаций Союза Петр Ефимович Шелест был необходим Брежневу для развенчания «волюнтаристского» правления Никиты Сергеевича. И товарищ Шелест оправдал надежды будущего Генерального секретаря: на его первое полуторачасовое выступление на пленуме ориентировались остальные члены Президиума ЦК. Но об этом событии у трехлетнего внука Пети Шелеста не сохранилось никаких воспоминаний.
О рождении внука Петр Ефимович писал в своих дневниках: «30 января 1961 года в 7 часов вечера родился новый человек. Родился внук, которому Боря и Леля дали имя Петя. Это в честь деда. Очень хорошо, что имеется внук. Вот я уже дед, и Ирина бабушка. Забот добавится, но это хорошо, для этого живем. Хочется, чтобы внук вырос достойным человеком.
20--28 января. Отметили день рождения старшему внуку Пете, ему 6 лет. Хороший, с характером мальчик. Очень хочется знать, как сложится у него жизнь, что из него выйдет. Очень хотелось бы, чтобы он был здоровым, волевым, сильным, умным, добрым, честным человеком. Будем надеяться, что все так и будет».
А вот об отставке деда, которая в 1972 году преподносилась в качестве перевода на работу в Москву, Петр Борисович, тогда пятиклассник киевской школы N 57, помнит очень хорошо.
«Брежнева я как-то назвал «дядей Леней из кинобудки»
-- Сообщение о переводе деда в Москву я услышал по телевизору, -- рассказывает Петр Борисович. -- Не помню точно, специально смотрел программу новостей или случайно зашел в комнату. Я мог одновременно смотреть и программу «Время», и сказку для детей. И не потому, что так люблю телевизор. Просто всю жизнь он служит для меня информационным фоном. Сейчас, если я дома, телевизор вообще не выключается.
Так вот, эта информация меня как будто током ударила. Сейчас бы это назвали шоком, но я бы это определил несколько иначе: до шока как бы еще далековато, а для удивления -- маловато. Родители что-то, конечно, знали, да и в доме ощущалось какое-то напряжение…
До конца учебного года оставалось несколько недель, после чего я сразу же уехал в пионерлагерь «Молодая гвардия», находившимся на 19-м километре Житомирского шоссе. Обычно после одной из смен я отправлялся к деду на госдачу в Крым: то ли в Мухолатку, то ли в Чаир -- в зависимости от того, какая была свободной. А летом 1972 года за мной из Москвы приехал прикрепленный порученец Петра Ефимовича и, сказав, что надо съездить во Всероссийский пионерлагерь «Орленок» в Новороссийске, посадил меня на самолет. Мы летели через Донецк, и до сих пор об этом городе у меня осталось ужасающее впечатление: там нечем было дышать. Справедливости ради добавлю: я больше в Донецке не был и не знаю, как там сейчас.
Я ведь ехал отдыхать на море. В Новороссийск меня привезли самолетом, а вот обратно я добирался к деду в Москву в каком-то плацкартном вагоне. Правда, на вокзале меня встретили -- и помчали на дачу в Калчугу по Рублево-Успенскому шоссе (бывшая дача Анастаса Микояна. -- Авт. ), где прежде жила советская элита, а теперь -- нынешняя российская. Тогда деду уже выделили квартиру в центре Москвы, но из-за ремонта его семья жила на даче. И я там прожил месяц. Грустноватое у всех было настроение. У меня-то -- нет. Мне без разницы было -- что под Киевом на даче, что под Москвой… Потом я уже приехал к деду на зимние каникулы.
О смешном казусе, случившемся на даче, Петр Ефимович вспоминает в своих дневниках: «3 июля 1964 года. Через два часа появился на даче Брежнев. Я достойно и любезно его встретил. Сели на скамейку, ведем ничего не значащий разговор о погоде, воде, купании. В это время к нам подошел внук Петя. Брежнев к нему обратился: «Мальчик, как тебя зовут?» Петя ответил. «А как тебя зовут?» -- обратился он к Брежневу. Тот ответил. Петя подумал немного и сказал: «А, знаю, ты дядя Леня из кинобудки». Такой ответ меня озадачил, а Брежнев несколько был смущен, а я почему-то чувствовал какую-то виновность в «нетактичном» заключении внука. Секретарь ЦК КПСС, и вдруг похож на «дядю Лену из кинобудки»! Оказалось, что на дачу приезжал киномеханик, тоже «дядя Леня». В общем, «недоразумение» было выяснено, и Брежнев после этого долго в разговорах и рассказах вспоминал свою встречу с моим внуком Петей и передавал ему приветы. Бывало, говорил мне: «Передай, Петро, привет Пете от дяди Лени из кинобудки», -- это была всегда шутка».
Наша семья жила на площади Богдана Хмельницкого в квартире, где ранее жил дед, я ходил в ближайшую, 57-ю школу с углубленным изучением английского языка, но когда мне надоело в ней учиться, я перешел в специализированную (с физико-математическим уклоном) 145-ю -- возле Республиканского стадиона. Сюда в 8-й класс ушли из нашего класса пять человек, в том числе и мой очень близкий друг Игорь Коваль. Его отцу, работавшем в Институте кибернетики, удалось уговорить мою маму перевести меня в физико-математическую школу. Тем более что я сам хотел уйти из 57-й, в которой поменялся директор, а вместе с ним и обстановка. Например, на переменках там не разрешалось выходить из школы, а в 145-й ученики спокойно выходили, курили возле школы, а в скверике напротив, где сейчас построена новая, 78-я, можно было и стаканчик сухого вина выпить.
-- В 57-й школе преподавала супруга Щербицкого -- Рада Гавриловна…
-- Рада Гавриловна была завучем школы и вела русскую литературу, но в нашем классе она не преподавала. А нашу семью она знала прекрасно.
-- Как вы учились?
-- Учился я хорошо, но неровно. Как любой нормальный ребенок. Нельзя учиться на одни «пятерки».
«В университет поступил не без помощи. Не один я стал студентом таким образом»
-- Свой особый статус вы ощущали?
-- Никакого особого статуса по сравнению с другими детьми не имел, поэтому и не чувствовал. Этажом ниже под нами жила семья второго секретаря ЦК КПУ, а с 1969 года -- Председателя Президиума Верховного Совета УССР Александра Ляшко, на четвертом этаже -- семья академика Юрия Кондуфора. С внучкой Ляшко, которая младше меня на пять лет, в одном классе училась моя сестра Ира. Я же дружил во дворе со всеми: с сыном дворника или академика. Так называемая дворовая шпана. Обычно ходили из одного двора в другой играть в футбол или в Софию -- фарцевать жвачками, как было модно в то время. У меня осталось много друзей со двора, хоть мы и разбежались сейчас по жизни, но периодически встречаемся.
-- Дедушка пытался вас воспитывать? Сентенции типа «Пожалуйста, не позорь фамилию Шелестов» в ваш адрес не звучали?
-- Да не воспитывал он меня -- в плане уроков. Скорее всего, это ощущалось на подсознательном уровне. Прямым текстом в мой адрес такие фразы не произносились.
-- После окончания 145-й школы полученные математические знания вам пригодились?
-- Нет. Из выпускников семи математических десятых классов (эта школа набирала учеников только в восьмые классы) не пошли по физико-математической стезе только несколько человек. Почему исторический факультет? Не могу сказать уверенно. Я должен был выполнить обещание хотя бы перед одним из школьных преподавателей. На каждом выпускном экзамене я сообщал учителю, что буду поступать в институт именно по его специальности. Естественно, историку со школьным прозвищем Бисмарк это тоже говорилось. Перед ним моя совесть чиста.
-- Надо полагать, на идеологический факультет Киевского государственного университета имени Шевченко поступили не без помощи?
-- Сразу говорю: «Да». Смею вас заверить, что я не один таким образом стал первокурсником. На нашем курсе учились сын замминистра просвещения Юрий Тараненко, сын ректора Высшей партийной школы Саша Грузченко, сын замминистра местной промышленности Алексей Сажин, сын академика Константина Сытника Коля -- он же Мыкола Вересень, дочка нашего замдекана Инна Федорина. Так что и здесь, как видите, я не имел какого-то особого статуса. Жил, как все студенты: общежитие, гульки-танцульки, любовь… Вне всякого сомнения, расшатывал нервную систему родителей, но доучился без «академки».
-- Но я точно знаю, что университет во все времена славился преподавателями, которым с первого раза нельзя было сдать экзамен…
-- Были такие старые бойцы, например, профессор Бородин, преподававший историю КПСС. Но он выходил, а ассистенты оставались -- экзамены-то не один человек принимает…
Помню, методистка деканата просто загоняла меня на экзамен, обещая в случае сдачи поощрить меня… бутылкой коньяка! Жалко, что ли, мне было сходить и сдать?
«По просьбе деда Василий Дурдинец пообещал пристроить меня в пожарные»
-- Закончив университет с военной кафедрой, внук Шелеста, наверное, избежал и службы в армии…
-- Вот как раз и нет. Занятия на военной кафедре я не посещал -- у меня абсолютно законный белый билет.
Но дело в том, что я хотел служить в органах, я видел в этом романтику. А туда брали либо после армии, либо с соответствующим состоянием здоровья. О своем желании я рассказал деду, он из Москвы позвонил Василию Дурдинцу, который в то время был замом по кадрам в МВД. Василий Васильевич пообещал пристроить меня в пожарные. Я решил, что это мне не подходит, но на всякий случай лег в больницу и поменял свой белый билет на нормальный. Это был сильный блат, потому что врачи очень рисковали. После этого пошел в армию. Все было как у людей: обрили, проводили как положено…
Видимо, договорились, чтобы я служил недалеко от Киева -- полгода в Остре. Это была самая «поганая» учебка в Советском Союзе, образцово-показательная, практически полугодичный карантин. Так что вся моя романтика мгновенно испарилась. Но я нашел там себе применение: писал диплом для одного из комбатов, который учился заочно на историческом факультете.
-- Раз с романтикой не сложилось (спасибо Дурдинцу), перейдем к прозе жизни. С чего началась ваша трудовая деятельность?
-- Я пошел преподавать во 2-е педучилище, что на бульваре Давыдова, по рекомендации моего однокурсника, сына ректора ВПШ Грузченко Саши. Поработал я там два года и перешел в Институт гражданской авиации на преподавательскую работу. Читал научный коммунизм, научный социализм, социологию труда. Была попытка поступить в аспирантуру. Вместе с заведующим кафедрой научного коммунизма В. Зуевым, ныне покойным, и Анатолием Саенко, нынешним проректором КМУГА, мы дружно ходили в Институт философии и горком, потому что их рекомендации на поступление в аспирантуру по партийным дисциплинам были обязательны. Короче, когда я увидел то количество бумажек, которые надо заполнить только для поступления… Да я до сих пор не могу разобраться со счетами за квартиру и телефон.
-- С тех самых времен?
-- Да нет, конечно, -- смеется Петр Борисович. -- Они у меня могут год валяться кучей, и когда она слишком разрастается, я начинаю ее разгребать. Та же самая картина и с больничным: я могу его взять, вызвав на дом врача, но закрыть -- не закрою. Возиться с такими справками я не люблю. Документ документу -- рознь. Все-таки я историк -- и профессиональный, и по призванию. Я был первый, кто обрабатывал воспоминания деда.
«Дима Табачник несколько раз приезжал к деду в Москву на интервью»
-- В чем заключалась эта работа?
-- Будучи уже на пенсии, дед двумя пальцами напечатал 12 книг. Да еще были рукописные дневники, которые Петр Ефимович вел регулярно с 1953 года. Поскольку он -- «машинист» непрофессиональный, то там случались и опечатки, и смысловые пропуски слов, и неправильное положение копирки -- было чего исправлять. Все эти материалы я забрал в Киев, и там, не торопясь, обработал их как положено. Где-то полторы или две книжки я привел в божеский вид. Деду мои правки понравились. А потом Дима Табачник изъявил желание и при моем посредничестве несколько раз приезжал к деду в Москву на интервью. Пару раз он публиковал свои интервью, возможно, у него сохранились какие-то записи. Поэтому позже я предлагал ему поучаствовать в обработке книги Петра Шелеста «… Да не судимы будете». Ведь он все-таки беседовал с автором, знает стилистику и детали разговоров. Но почему-то не сложилось… В принципе, я очень благодарен Дмитрию Табачнику за публикации и за добрые слова в адрес деда.
-- Как часто вы общаетесь с московскими родственниками?
-- 1972-й оказался не только годом перевода Шелеста в Москву, но и разъединения семейства. Вместе с дедом и бабушкой в Москву переехали сыновья Борис (мой отец) и Виталий со своими сыновьями, а я с матерью и младшей сестрой Ирой остались в Киеве. Сейчас с братьями мы общаемся крайне мало, да и раньше не особенно, только когда у деда на даче. Мы очень разные. Поэтому специально мы даже не созваниваемся. Я и в Москву ездил не в город, а к деду. Проводил у него все школьные и университетские каникулы, хотя кошмарно не люблю Белокаменную.
Мне очень запомнился один такой приезд в 1982-м. Когда я подошел к дому деда, увидел стоявшую у подъезда карету «скорой помощи». На мой звонок дверь открыл прищурившийся Петр Ефимович. Оттянув на своей плотной фигуре синие гэдээровские подтяжки, он звонко щелкнул ими и сказал: «Суслов умер» (»серый кардинал» брежневского Политбюро, живший двумя этажами ниже квартиры Шелеста. -- Авт. ). Почему-то этот момент я помню до сих пор. Не хочу, чтобы и о моей смерти говорили под щелчок подтяжек. И другим советую подумать.
-- А при продвижении по служебной лестнице вы себе врагов нажили?
-- У меня нет безудержного стремления азартно преодолевать ступени этой лестницы. Я не против здоровой карьеры, но не буду шагать по трупам, чтобы получить должность. С 1995 года я два года работал в горадминистрации, потом -- начальником отдела в Министерстве внешнеэкономических связей, а со временем вернулся в горадминистрацию, в орготдел.
За эти годы я привык сообщать, что я внук Шелеста, только если меня об этом прямо спрашивают. Изменились времена, изменились люди. Я это вижу по своей работе.
Читайте нас у Facebook
