Узнав об измене жены валентины серовой, константин симонов «арестовал» ее на даче, засадив все выходы из дома колючими красными розами
В конце 1950-х у автора этих строк завязалась дружба с актрисой Валентиной Васильевной Серовой, известной в то время по очень популярному фильму «Сердца четырех». Но не только по фильму: этой женщине редкой красоты, неотразимо элегантной, Константин Симонов посвятил в 1941 году стихотворение «Жди меня», которое, по мнению многих военачальников и историков, после опубликования удивительным образом изменило… ход войны.
Сталин с особой нежностью относился к Валентине и жене Чкалова Марии
Однажды во Львов приехал на гастроли знаменитый Театр Моссовета. Я напросилась на встречу с примадонной театра Верой Михайловной Марецкой -- показать ей свою пьесу, написанную под впечатлением от безумно популярной тогда пьесы «Варшавская мелодия» о трагической любви польской студентки к русскому парню. Играли очаровательнейшая Юлия Борисова и неповторимый Михаил Ульянов… Вера Михайловна мягко дала понять, что мое детище хорошо, но по смыслу -- повтор «Мелодии», а потом представила меня Серовой. Ей моя пьеса понравилась, позже Валентина Васильевна позвонила, назначила повторную встречу и взяла текст с собой в Москву, чтобы сделать сценарий. Потом пригласила к себе. Так завязалась наша дружба, которая длилась около семи лет.
Серова жила тогда в элитном пятиэтажном доме на Горького, 9, в пятикомнатной квартире. Но Симонов к тому времени уже ушел от Валентины Васильевны, поэтому две комнаты занимала бездетная пара -- детский писатель, пишущий на морскую тематику, с женой. То было тяжелое время для Серовой после взлетов судьбы. Константин Михайлович добился лишения ее родительских прав и запретил видеться с их общей дочерью Машенькой. Сын от первого мужа, погибшего в авиакатастрофе командира авиабригады и Героя Советского Союза Анатолия Серова, угодил за решетку за какой-то хулиганский поступок. О ней самой по городу ходили невероятные слухи, от нее отказалась мать -- знаменитая и почитаемая актриса МХАТа Клавдия Михайловна Половикова. Как-то Валентина Васильевна, некогда всеми обожаема женщина, села на пол и спросила меня: «Что они еще придумают, скажи мне, Зоя? Как мне дальше жить, чем оборониться?»
… Случилось так, что к ней и жене Валерия Чкалова Марии с особой нежностью относился Иосиф Виссарионович Сталин. Ни один свой день рождения, 21 декабря, он не отмечал без них. Одна сидела за столом справа от него, вторая -- слева. И никто, даже дочь вождя Светлана, не смел садиться между ними! «Никаких посяганий на любовь, -- вспоминала Валентина Васильевна. -- Это было в первую очередь знаком внимания к памяти героев-летчиков. » Она была твердо убеждена, что все воспоминания «потерпевших» от любовных притязанияй Сталина -- выдумки. Ее отец-красавец, будучи из знатного рода, занимал руководящий пост в одном из проектных институтов и в 1937 году был осужден на 25 лет как враг народа. Я спросила Валентину, почему она не замолвила слово за него. Она ответила: «Сталин попросил: «Не надо, Валюша… »
С почтением относился к Серовой и Берия. Как-то Симонова пригласил личным гостем сам президент США Трумэн -- даже там были наслышаны о стихотворении «Жди меня». (Ведь многие военачальники, а потом и историки войны говаривали, будто это стихотворение вдохнуло новую силу в советских бойцов и помогло им остановить фашистов. ) В отсутствие мужа позвонил Берия: «Скучаете за поэтом?» Услышав «Да, очень», сказал: «Сейчас мотоциклист привезет вам документы и билеты». Спустя полчаса позвонили в дверь… Серова вылетела во Францию и, к удивлению Симонова, встречала его на берегу океана. Константин Михайлович обрадовался так, что на глазах заблестели слезы: «Ты вновь ждешь меня!» А на верхней палубе парохода, сверкая никелем, стоял подаренный американским президентом огромный «Кадиллак», каких в СССР еще не видали.
С этим автомобилем потом была связана отдельная история. Однажды вечером Серова рассказала мне, что ее угнетает: Симонов, уходя, оставил машину ей, но сама Валентина Васильевна ее не водила, шофера содержать не могла -- и «Кадиллак» одиноко ржавел во дворе, как бельмо в глазу. Она хотела продать автомобиль, однако не хотела бы видеть его потом в Москве, да и предлагают за него слишком большие деньги… По моей просьбе львовский автомобилист Александр Шульгин перегнал авто во Львов для продажи, а в первую же ночь во дворе дома, где я жила -- в закрытом дворе в центре города! -- с колес сняли блестящие никелированные колпаки. Ничего больше не тронули! В те годы об угонах машин во Львове понятия не имели, но вот красоты колпаков воришки не вынесли. Сразу сообщили в милицию, там за головы схватились: машина-то чья!.. Однако уже утром колпаки оказались на месте -- и записка: «Извините, пожалуйста, мы больше не будем». А машину мы все-таки продали.
На громадном столе в доме Симоновых гости расписывались химическим карандашом
В квартире на Горького был огромный зал -- метров шестьдесят квадратных. Скатерть на не менее внушительном столе с 24 стульями была исписана химическим карандашом -- это были росписи гостей. Точно помню роспись Сальвадора Дали, Альфаро Сикейроса, Назыма Хикмета и еще много знаменитых имен. Бывал здесь и известный армянский художник Маркирос Сарьян. Однажды он подарил Валентине простенький натюрморт на обычном сером холсте без грунтовки -- «Три абрикоса». Ему самому картина очень нравилась -- говорил, чем она проще, тем лучше. Прочитав поздравление хозяевам стихами на армянском языке, Сарьян потом долго стоял и любовался своей работой, приговаривая: «Ай, какой же я молодец!» Потом домработница Симоновых -- интеллигентная женщина, вдова какого-то ученого -- ничего особенного в этой картине не нашла и решила подшутить над мастером. Она подобрала такой же холст, написала копию и повесила в зале, не подписав ее. Когда Сарьян приехал в очередной раз и стал вновь расхваливать свои «Три абрикоса», он заметил: «Видно, старею -- забыл расписаться», -- и поставил подпись на холсте. О шутке решили умолчать, чтобы не расстраивать человека.
В том же зале стоял рояль, на котором великолепно играла Валентина Васильевна. Симонов заслушивался ее игрой, при этом стоя на одном колене. Любил Мусоргского и Чайковского.
Интересное воспоминание было связано у Серовой с розами. Перед нею на коленях стоял знаменитый актер и певец Марк Бернес. Однажды летом, в пору цветения роз, она провела вечер с ним. Чтобы скрыть от Симонова эту встречу, попросила Бернеса отвезти ее в недостроенный домик в сосновом лесу, чтобы потом как-то оправдаться перед мужем -- якобы приехала туда вечером, осталась… Когда наутро с пением птиц она проснулась, увидела, что выход из дома засажен цветущими и очень колючими красными розами, да так, что одной ногой ступить некуда. Это наказание Константин Михайлович организовал за каких-то три--четыре часа. И -- никого. А потом -- никаких объяснений, будто ничего и не было.
Года за два до этого, еще во время войны, любил Валентину Васильевну еще один знатный мужчина, Константин Константинович Рокоссовский. Как-то зимой он находился в госпитале -- не по ранению, а, скорее всего, из-за простуды). И его пришла проведать Серова. Надо же такому случиться -- как раз пришел к Рокоссовскому Сталин, тоже проведывал. Увидев ее, Иосиф Виссарионович укоризненно посмотрел на тогда еще генерала и твердо сказал: «Багратион! (Так он его ласково называл. -- Авт. ) Не пора ли за ум браться -- война идет!» -- «Понято!» -- ответил его любимец, а потом, ничуть не смутившись присутствием вождя, повернулся к Валентине: «А ты, родная, жди меня»… Вот росписи Рокоссовского на знаменитой скатерти в доме Симоновых и не было, Константин Михайлович не позволил.
«Единственно чего хочу -- работы, настоящей работы!»
В первый мой приезд в Москву Валентина Васильевна свела меня со знаменитым кинорежиссером Роомом. Он пригласил нас к себе, угощал, говорил о достоинствах и недостатках моего сценария -- по-доброму, ласково, с многочисленными извинениями. Помнится, я вела себя несколько некорректно -- не отрывала глаз от его супруги-красавицы, сыгравшей роль Анки-пулеметчицы в фильме «Чапаев».
На плацу киногородка я увидела еще одно диво -- Людмилу Марковну Гурченко, катившую коляску с дочуркой Машенькой. По дороге домой Валентина Васильевна рассказала мне несколько чисто женских историй из артистического мира. Например, что Любовь Орлова купила где-то шубку из очень мохнатой черной обезьяны, а Валентина, очень почтительно относившаяся к приме советского кинематографа, не смогла этого спокойно пережить. И Симонов, побывав в Японии, привез жене белую с желтоватым отливом обезьянью шубку. Поговаривали, что Любовь Петровна тоже страдала…
Когда я была в Москве, Константин Михайлович позвонил Серовой, попросил о встрече. К тому времени он уже был женат на вдове того моряка -- детского писателя, что занимал две комнаты, умершего от полученных в войну ран. Валя заволновалась, стала спешно приводить себя в порядок. Вошел Симонов, такой красивый! Своей внешностью и легкой картавостью он меня вообще подкосил… Константин Михайлович вежливо поздоровался с Валентиной. Кажется, пристально и с болью, даже с сожалением посмотрел на ее обрюзгшее лицо и попросил меня оставить их наедине. Серова рассердилась: «От Зои у меня нет секретов, включая отношения с тобой!» Он не стал возражать: «Может быть, это и к лучшему, ты же сейчас начнешь устраивать истерики… » Речь шла о дочери Маше, встречи с которой постоянно и безуспешно требовала Валентина Михайловна -- ее собственная мать отвечала неизменным: «Только через мой труп». Симонов пришел просить оставить ребенка в покое -- девочка уже все понимала и нервничала. Когда разговор закончился, поэт уходил удрученный, а Серова пыталась его остановить, падала на колени, умоляла, хватая за пиджак, кричала…
В те счастливые годы, когда гости оставляли свои подписи на скатерти в доме Симоновых, в честь самой-самой женщины каждый день поднимались тосты. Наутро у Валентины болела голова. От домработницы я слышала, что с годами Валя стала нетерпимой, поменяла несколько театров, всюду ссорилась и ее просили уйти. В одном из писем она написала мне: «Хочу работу, работу настоящую -- это единственное, что я хочу». Когда в последний раз мы встретились, она уже была безработной. Осталась в полном одиночестве и отчаянии. Начались болезни.
Когда она скончалась, я прочла в газете, что отпевание прошло в Театре киноактера, но вынести ее было некому. По образному высказыванию одного из критиков, Валентина Серова повторила судьбу леди Гамильтон, вот только ее адмирал Нельсон на похороны своей Женщины не пришел…
14734Читайте нас у Facebook
