За столетие своей нелегкой жизни татьяна ильковна бузовская любила только одного мужчину -- своего максима
Сфотографировать героиню нашего рассказа в окружении родни, пришедшей поздравить старейшую жительницу села Станиславка со 100-летним юбилеем, оказалось весьма непросто. Даже в просторной комнате дочкиной хаты, где нынче коротает дни бабушка Татьяна, веселые, как она, озорные и непоседливые дети, внуки и правнуки не помещались в кадр. А ведь приехали в тот день далеко не все -- судьба разбросала их по просторам СНГ.
«У нашого Омелька -- невелика с›мейка, -- улыбается Татьяна Ильковна. -- В›н та вона, та старий › стара, та дв› д›вки в намист›, та три ляльки в колисц›… »
«Э-э, вы бабушка, давно перещеголяли фольклорного Омелька», -- возразил Петр Данилевич, муж внучки Любы, председатель местного сельхозкооператива «Станиславский». Все дружно принялись подсчитывать: четыре дочери, восемь внуков, десять правнуков, три праправнука. А ведь еще не вечер!
«Дальше райцентра никуда не ездила… »
Одних только вареников проворные хозяйки налепили в тот день около полтыщи. Длинный стол ломился от всякой снеди. Настоятель возрожденной недавно Свято-Покровской православной церкви молодой обаятельный священник отец Григорий отслужил благодарственный молебен во здравие рабы Божьей Татьяны и всех присутствующих, освятил трапезу.
Усевшись во главе стола, бабушка Таня отодвинула в угол табурет, на который опирается при ходьбе вместо костыля: «Отдыхай, вороной!» Пригубила рюмку с водкой, закусила огурчиком и холодцом. Потом шутила, что выпила за вечер двести граммов.
Я смотрел на ее потомков -- и седовласых, и молодых, и совсем еще юных красавиц -- и ясно представлял себе Татьяну Ильковну в разные годы ее жизни.
Многие родственники бабушки живут и работают в селе. Земля здесь щедрая, только трудись -- будут и хлеб, и кукуруза, и виноград. Рядом, за горой, -- граница с Молдавией. В трех километрах отсюда находится станция Колбасная, где размещены известные склады боеприпасов 14-й российской армии. Там служили бабушкины внуки. Рассказывают, порох от боезапаса бэтээровских пулеметов очень хорош для охотничьих патронов. А сколько там снарядов, мин, авиабомб, ракет -- за день не обойдешь. «А когда загремело (часть этого добра взрывали), в Станиславке из окон стекла повылетали, -- вспоминает Татьяна Ильковна. -- Я уж думала, война началась».
В отличие от домочадцев, Татьяна Бузовская за свою долгую жизнь путешествовала немного. Первый раз -- в пятилетнем возрасте, когда отец с семейством перебирался из Ямпольского уезда на место будущей Станиславки. Второй раз -- перед самой войной -- в Котовск, где в райбольнице ей удалили злокачественную опухоль. Третий -- в 1996-м, снова в Котовск, в ту же больницу, когда сломала бедро. Услышав о возрасте, ее поначалу не хотели принимать в больницу. Но, увидев, как мужественно она перенесла операцию, шутит и подбадривает других, поверили в ее силы. Студентам--практикантам показывали ее как уникальный экспонат. Когда внуки забирали ее домой, вся больница провожала полюбившуюся бабушку.
«А я, выходит, старше села!.. »
Она помнит и любит всех своих родных.
-- Да что я, слабачка, -- улыбается Татьяна Ильковна. -- У моих отца и матери нас, детей, было двенадцать душ. Выжили, конечно, не все. Мама моя, Оляна Митрофановна, прожила 103 года. И дед был очень крепкий старик. Жил бы, наверное, долго. Да однажды, лет в девяносто, поскользнулся в гололед на улице, ударился затылком и вскоре умер от сильного сотрясения мозга.
Как мы попали в эти края? Подростали мои старшие братья, начали жениться один за другим. У отца же земли не хватало, чтобы наделить всех, -- вот и переехали. Местный помещик проиграл здешние земли в карты, а новый хозяин часть продавал, часть просто раздавал.
Привез нас отец, высыпал, как цыплят, в яму с соломой -- землянку значит. Села еще в помине не было. Голые, заросшие будяками поля, разрезанные посреди балкой. Видать, прежний хозяин не утруждал себя ничем, кроме вина, карт и женщин. Зато новый помещик оказался хорошим человеком. Подарил отцу и старшим братьям по паре лошадей, плугу, дал семена: «Посмотрю, как будете хозяйствовать. Потом рассчитаемся». В честь его и назвали село Станиславкой. В этом году ей исполняется 95. А я, выходит, старше села!
«За полторы копейки можно было купить большой кулек конфет… »
-- В школе я училась один день, -- вспоминает Татьяна Ильковна. -- Нас тогда не заставляли ходить, как нынче. Хотя отец и братья тяжко трудились от темна до темна, у нас ни обувки, ни одежонки не было. В посевную и во время уборки все работали в поле, спины не чувствовали. Когда снопы вязали, песни пели: «Маю ж›нку, маю д›ти, та не маю дол›… », «За Сиб›ром сонце сходить. Хлопц›, не др›майте! Ви на мене, Кармелюка, всю над›ю майте… » Помню, мы любили бегать в лес, там криничка была. Бабушка рассказывала, что туда приходил по ночам Кармелюк водицы испить.
Лет в десять начала работать у помещика. Делала все, что скажут. И в поле, и в экономии. Помещик привозил нам в поле мамалыгу, селедку. За день платил по копейке -- тогда деньги были. За копейку можно было купить кулек дорогих конфет. А за три рубля -- хорошее бобриковое пальто! Корова стоила 25-30 рублей. Деньги тогда ценились… А училась я уже взрослой, на вечерних курсах ликбеза.
«Сосватали за Антона. Я же любила Максима… »
-- Лет в восемнадцать меня сосватали, продолжает бабушка Таня. -- Ну, как бы помолвка состоялась. Жених -- Антон Красовский, хлопец из зажиточной семьи. Его отец, мой будущий свекор дал Антону корову, волы, бороны… А на мне были -- шерстяные капчики--чуни, домотканая юбка. Но не лежала моя душа к нему. Мне больше нравился Максим. Хоть бедняк, но веселый, озорной. Катал меня верхом на коне. Однажды пустил Гнедка галопом. Я перепугалась, думала -- понес, сейчас с кручи сорвемся. А Максим остановил коня, спрыгнул на землю, снял меня за талию и поцеловал. Я испугалась, вырвалась из его объятий, убежала. Потом дома подумала -- и чего, дура, убежала? Нравился он мне.
А однажды Максим пришел ко мне в дом и с порога: «Слазь с печи. Одевайся». И привел меня в сельсовет. Там нас расписали. Оказывается, Максим узнал, что на мне собирается жениться Антон, и решил его опередить. Поставил магарыч сельскому начальству, и те согласились нас тайком расписать. С Максимом было легко, широкой бесшабашной натуры был человек, любил справедливость. Однажды, уже на старости лет, шел он мимо нашего сельского базарчика. А там участковый милиционер пристал к старушке, которая продавала мак. С ним были какие-то люди -- то ли из налоговой инспекции, то ли из народного контроля -- не наши, из района, прогоняли бабку: «Уходи, незаконной торговлей занимаешься!» Максим знал эту женщину -- жила она в нищете, давно похоронила мужа-фронтовика. И попытался усовестить милиционера: «Что ты из нее преступницу делаешь, зачем грех на душу берешь?» «Дед, иди своей дорогой!» -- отмахнулся участковый.
Тогда Максим вскипел, ухватив милиционера за грудки: «Я немца не боялся и не за то воевал, чтобы ты убогих обижал!» Максим тогда еще при здоровье был. Уполномоченные из района возмутились: «Дед, ты что хулиганишь! Мы тебя сейчас на пятнадцать суток!.. » А участковый отошел, отряхиваясь, и говорит: «Черт с ним, не трогайте его, он у нас немного «не того»… » Максим же был очень даже «того». Всю жизнь проработал в колхозе агрономом-химиком, с вредителями боролся. В селе его уважали. Эта химия его и доконала. Умер 31 год назад. А ведь мог бы еще пожить.
-- А как сложилась судьба вашего первого жениха? Не пытался отбить любимую у соперника?
-- Нет. Вскоре он женился на Варваре, из богатых. Дочка у них была. Жаль, молодой померла.
Когда же не стало моего мужа, Антон снова пришел ко мне свататься. Дескать, давай доживать вместе. А я ему -- гарбуза. Нет, говорю. Теперь -- тем более ни к чему. Я Максима любила.
«Узнав, что шла к нему по минному полю, муж в сердцах разбил крынку… »
-- Мой муж и работать умел, и повеселиться любил. А работали мы тяжко. Даже когда у меня дети были маленькие, я ходила работать в поле. Бывало, запеленаю Галю, которая неделю как родилась, положу в тенечке под копной, засуну в ротик тряпочку с жеванным мякишем и норму наравне со всеми делаю. Там, на поле, и подхватила болячку -- надорвалась, простудилась. Сделали в Котовске операцию, лежу совсем слабая. А тут -- известие, что война началась. Людечки добрые, куда же мне такой тридцать пять верст идти?
Правда, вскоре примчался Максим на лошадях. Вынес меня на руках, уложил на солому в подводу. Правда, так трясло, что еле живую привез.
А через пару дней пришел грустный: «Прости Татьяна, покидаю тебя. Забирают на фронт. Девочек сбереги». Божечко, а дома же хозяйство, тяжелые горшки, казаны надо таскать, чтобы скотину и птицу кормить! Ничего, выдюжила.
Все село провожало наших мужчин в армию. Бабы голосили, дети плакали, мужики тоже слезы вытирали. А мой -- улыбался. Детей расцеловал, меня к себе прижал: «Не реви, еще успеешь. Чего беду кличешь? Мы еще с тобой поживем!» А что там у него внутри творилось -- только его душа знает.
Позже мне пришла весточка, что часть Максима воюет где-то недалеко, с полсотни верст от Станиславки. Я испекла хлеб, собрала в котомки брынзу, вареную картошку, пару крынок молока и пошла туда, где гремит. День шла и ночь, пока нашла окопы.
«Тетка, куда прешься, позиции рассекретишь!» -- закричал какой-то старшой. «Мужа своего ищу», -- отвечаю. Слава Богу, Максима моего знали, он начальником небольшим служил, ефрейтором, человек с десяток у него было в подчинении. Максим, увидев меня, чуть винтовку не уронил от радости: «Откуда ты, как нашла?» Узнав, какой дорогой я брела, переменился в лице и ударил пустой крынкой об землю: «Ты же, дура, через минные поля шла!» Бойцы на него зашикали: «Да ты ей ноги должен целовать… » «Прости, Таня, -- сказал Максим, -- просто мне за тебя и за детей стало страшно… »
Потом проводил меня, показал дорогу. Просил, чтобы больше не приходила. А мне так жалко было их, голодных…
«Глаза закрывала и своим, и чужим… »
-- Через пару дней я снова пошла на позиции, -- продолжает рассказ старая солдатка. -- Подхожу -- а там тихо. Поле как будто перепахано -- чернеют воронки, стерня обожжена. И солдатики, кто где, с открытыми глазами лежат. В некоторых узнала сослуживцев Максима. Давай своего искать! Не нашла.
А стерня перед окопами усеяна немцами. Все такие гладкие, упитанные, чисто выбритые. Кулаки, как горшки. Вот это хозяева были! Вдруг услышала, один немец застонал. Неужели живой? Господи, у него ни сапог, ни ног по колено не было и воздух через дырку в груди свистел. Смотрел на меня -- совсем молоденький, светленький такой -- и слезы текли по его лицу. Я оторвала кусок от сорочки, перевязала хлопца. Он пробормотал «Матка, матка… » -- и захрипел. Ведь это ж дите чье-то было. Я закрыла им всем глаза, лица накрыла касками и пилотками, чтобы воронье не клевало. Хоронить не было сил.
Потом, когда Максим, весь израненный, вернулся с войны, он достал из кармана завернутый в платок глиняный черепок. Я узнала -- от той самой крынки, которую он в гневе разбил в окопе. «Мне его велел хранить командир, -- говорит. -- Сказал, посуда бьется -- на счастье. А сам погиб. Ну не плачь, говорил же вернусь!»
Вот такой он был. А то, во что Максим верил, непременно сбывалось.
Помню, в голодовку закончился хлеб. Кур, гусей, уток съели еще раньше -- их нечем было кормить. Засуха стояла два года. Только одна худая корова осталась, ребрами светила. Максим привязал ее к подводе: «Обменяю на зерно в Молдавии». А через несколько дней вернулся сам не свой: ни коровы, ни зерна. Ехал, говорит, уже с хлебом. В поле встретил людей на лошадях, вот они все до зернышка и забрали. «Ладно, поздно реветь, силы береги, -- пытался успокоить муж. -- Как-то выживем». Лебеду ели, молодые стручки акации. Болели, животы пухли, но все-таки выжили. Нет, без веры нельзя.
«Когда власти решили разрушить церковь, тракторист пригнал трактор и ушел… »
Возрожденная церковь в Станиславке пока занимает часть бывшей чайной. Старую, построенную еще в начале века, разрушили еще при Хрущеве.
«Как тогда люди возмущались, -- вспоминает Татьяна Ильковна. -- Говорили, Бог накажет. Трактористу велели подогнать со стана трактор, чтобы тросами валить колокольню. Когда он приехал и заглушил трактор, сказал начальству: «Грешите сами, а я не буду». Плюнул и ушел. Его за это перевели в ездовые.
А теперь жители Станиславки мечтают к 100-летию села построить новый храм, чтобы замаливать и свои, и чужие прегрешения.
Вера в Бога -- это и вера в человека, его совесть и милосердие. В сорок первом после боя за селом люди нашли раненного 12-летнего мальчика в военной форме. По эмблемам на петлицах определили -- музыкант. Он же ничего не помнил. Его выходили и вырастили вместе с собственной детворой покойные уже Анна Васильевна и Андрей Павлович Топальские -- простые колхозники. Рос он в семье, как родной. И о печальной (а может, счастливой) истории появления Димы в селе напоминает только его фамилия -- Кругляков, которую сельчане придумали ему в честь села Кругляк, возле которого нашли мальчика. И стал бывший сын полка сыном села, получил профессию музыканта.
Кстати, Дмитрий Петрович рассказал, что ему посчастливилось играть на золотой свадьбе другого станиславского долгожителя -- Софрона Байдака, тоже дожившего до ста лет.
Еще Татьяна Ильковна поведала мне историю о другом, совсем маленьком чудом спасшемся мальчике из колонны евреев, которых фашисты расстреляли неподалеку от Станиславки. Его тоже подобрали и вырастили сельские жители. Единственное, о чем попросила нас женщина, -- не называть его фамилию (он стесняется своей национальности и уже, похоже, сам уверовал в придуманную им для молодежи несколько иную версию своего происхождения).
-- Ну что ты сделаешь, чудак-человек, -- улыбается Татьяна Ильковна. -- Его в селе уважают и любят. Не пойму, зачем выдавать себя за украинца, если на физиономии другое написано? Когда-то к нам в село приезжали евреи-коммерсанты. Меняли на хлеб мануфактуру, керосин, гвозди и прочие необходимые в хозяйстве предметы. Люди как люди. Очень вежливые, порядочные. В каждой нации, как в стаде, есть своя поганая овца. Чего ее бояться, если добрых людей больше?
«Котовский был герой, но дурак. Гулять надо было умеючи… »
-- Татьяна Ильковна, а доводилось ли вам встречать каких-либо знаменитых людей? Знаю, что в вашем уезде служил Григорий Котовский…
-- Да куда ему в нашу глухомань… Нет, я его видела только в газетах. Но, постойте, году где-то в 1925-м его избрали почетным членом сельсовета в соседней Нестоите. Люди говорили, что он красивый, представительный мужчина был. Хоть и лысый, как колено петуха, а женщинам нравился -- настоящий герой. Но дурак. Говорят, его не враги застрелили, а кто-то из своих, застав с чужой жинкой.
Но Григорий Иванович был герой. Немцы боялись даже его праха. Когда пришли в Котовск, где он был похоронен, кости выбросили в яму вместе с расстрелянными местными жителями, украли ордена, саблю и револьвер. Только от ворованного Бог счастья не даст.
Даже герою гулять надо умеючи. Вон и про моего Максима в селе болтали, что таскается по чужим женщинам. А я не думаю: он дома всегда ночевал. Всякое, конечно, бывало -- и ссорились порой так, что горшки летали. Но муж меня никогда не обижал, и я его старалась не обижать.
Постойте, были и у нас знаменитости -- Иван Осипенко, бригадир трактористов, где-то в шестидесятых годах стал Героем Социалистического Труда. Кстати, его дед тоже прожил сто лет. Колхоз наш тогда гремел, миллионером был! Литр бензина стоил как поллитра воды. А сейчас Петя, муж моей внучки, рассказывает, что за литр солярки надо отдать ведро зерна. Это же настоящий грабеж! Наши коммерсанты из Бирзулы (бывшее название Котовска. -- Авт. ) и Рыбницы никогда такого не вытворяли, как сейчас депутаты в Верховной Раде. И вроде бы грамотные люди!
«В сельской школе уже появились классы «А» и «Б»… »
-- Сколько бы ни занимались говорильней в столицах, а кушать хочется всем, -- говорит бабушка Татьяна. -- Мои внуки и другие сельчане понимают, что надо работать. И трудятся от зари до зари без зарплаты. А в свободное время вынуждены собирать старые медные самовары и прочий цветной металлолом, чтобы сдать и купить обувку и одежку детям. Но так же нельзя! Людям и отдыхать когда-то надо. Иначе разве доживешь до моих лет?
Но я верю, что долго так продолжаться не может. Мне уже пенсии немножко добавили, и платят, спасибо, регулярно. Когда правнучка Алиса заканчивала школу, у них в выпускном классе училось всего семь душ! Сейчас девочка заканчивает исторический факультет Киевского университета. -- А в родной станиславской школе выпускных классов уже целых два, одиннадцатые «А» и «Б».
622Читайте нас у Facebook
