Егор лигачев желал, чтобы бывшему узнику освенцима павлу айдонцу заткнули рот
С приближением советских войск летом 1944 года к Освенциму фашисты начали эвакуировать узников концлагеря на запад, планомерно взрывая все крематории и газовые камеры. 18 января последние 60 тысяч заключенных двинулись колоннами в сторону Германии. Поэтому солдаты советской 107-й стрелковой дивизии вошли 27 января в уже опустевший лагерь. Но именно этот день запечатлен в истории как день освобождения узников Освенцима. Минуло 55 лет. А один из миллионов людей, прошедших через этот ад, полтавчанин Павел Иванович Айдонец многие факты и события того времени помнит до мельчайших подробностей.
С первого дня войны Павел рвался в бой. Однако пыл юноши был охлажден тем обстоятельством, что в 41-м ему шел только шестнадцатый год. И Пашка вместе с другом Колькой решили действовать иначе. Прослышав, что где-то в районе Железяков близ их родного города Сумы действуют партизаны, ребята, недолго думая, «свистнули» у кого-то лошадь с санками и среди ночи, не предупредив родных, отправились искать народных мстителей. То «путешествие», однако, закончилось тюрьмой -- километров через 18 мальчишки нарвались на полицаев. Ребят отдали в руки гестаповцам, где и стали известны истинные намерения любителей ночного катания на лошадях.
«Вначале меня спасла спящая немка, к которой я прижимался в поезде… »
-- Кольку смогла вызволить мать, а меня присоединили к группе остарбайтеров, поскольку даже по гитлеровским законам семнадцатилетних не судили, -- вспоминает Павел Иванович. -- И вот 30 мая 1942 года меня и еще пятерых моих сверстников вывели из камеры и посадили в товарный вагон эшелона. Через сутки мы были в Варшаве. Услыхав, как обходчик вагонов начал жалеть нас, я решил, что дальше не поеду. Мне вдруг так захотелось домой, к маме, что я вышел на перрон и незаметно юркнул под состав. А составов этих на путях -- не счесть. Пробирался я под ними, пока не увидел совершенно новенький паровоз. Он мне так понравился, что я решил забраться в один из вагонов, прицепленных к нему. Тем более, что состав был развернут в сторону востока. Но, тронувшись, эшелон развернулся по кольцу и двинулся, как и все остальные, на запад.
Вскоре мы пересекли Вислу и поезд остановился. Слышу -- с одной и с другой стороны состава бегут солдаты. Они меня быстренько сняли с крыши, посадили в грузовик и отвезли в небольшой городок Цеттин, в тюрьму. Оказалось, как я узнал позже, что подвозил меня военный поезд с боеприпасами. Поэтому его осматривали не только снизу, но и сверху.
В этот раз меня отправили на биржу труда, поверив, что я отстал от своего эшелона. На судоремонтном заводе, куда меня определили, тоже долго не задержался -- с помощью польских друзей удалось благополучно добраться пассажирским поездом и даже в вагоне, на котором было написано «Только для немцев» -- до Катовице. Рядом со мной сидела толстая немка, всю дорогу спавшая, и во время обходов полицейских на каждой остановке я прижимался к ней, выдавая себя за ее сына.
Билет у меня был до Кракова. Но в Катовице проходила старая польская граница, и здесь особо тщательно проверяли каждого пассажира. Поскольку я ехал без документов, встретившиеся мне на перроне русские остарбайтеры посоветовали дальше не рыпаться. Они помогли мне определиться в остарбайтерский лагерь, узники которого работали на шахте.
Вел я себя неосторожно, чисто по-детски. Когда называли большевиком, гордился этим и даже пытался записывать желающих в большевики. Вообще я был неуправляем. Хотел воевать, поэтому всячески старался отлынивать от работы. Чтоб не спускаться в шахту, сделал из жести терку и растер себе левую ногу, а в рану втер каустическую соду. Нога сразу же распухла так, что пальцев не видно было. Правую ногу попросил прожечь автогеном. Чтобы раны подольше не заживали, я постоянно их «травил». До сих пор на ногах шрамы…
«А гестаповец мною, наверное, побрезговал… »
Но надзиратели и лагерфюрер запомнили Павла Айдонца не только как симулянта, а еще и как политически неблагонадежного. Бывший комсорг полка, ставший лагерным начальником, заподозрил меня в содействии побегу двух советских офицеров из лагеря военнопленных, расположенного поблизости. Офицеры должны были организовать восстание узников Верхней Силезии перед приходом Советской Армии.
За это уже полагался Освенцим. Но прежде чем отправить в этот ад, меня привезли в гестапо. Как ни странно, но там меня и пальцем не тронули.
Видимо, гестаповец просто побрезговал, не захотел мараться. Ведь до него меня шесть часов кряду допрашивало лагерное начальство -- я был весь в кровоподтеках и сочащихся ранах. Особенно ужасно, наверное, выглядел левый глаз -- когда я упал, вышедший охранник изо всей силы ударил кованым сапогом. Меня спасло то, что я потерял сознание. Потом, уже в тюремной камере, мои раны лечил профессор теологии Краковского университета. А глаз еще где-то с полгода оставался красным.
«Концлагерь расширили, уничтожив семь польских деревень… »
Концлагерь Освенцим первых 700 узников-поляков принял еще 14 июня 1940 года. А до конца года там уже томилось 10 тысяч жертв нацизма. Незадолго до нападения фашистской Германии на Советский Союз в Освенциме с инспекторской проверкой побывал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Было решено расширить концлагерь за счет уничтожения семи польских сел. На очищенной территории планировалось построить еще один концлагерь на сто тысяч политзаключенных и военнопленных, поступающих с востока. С сентября 1941 года в Освенцим пошли эшелоны с советскими военнопленными. человек. Голод, холод, каторжный труд, террор ежедневно косили людей сотнями. «Советские военнопленные умирали, как мухи, -- скажет на следствии перед Нюрнбергским процессом комендант лагеря Рудольф Гесс (не путать с помощником Гитлера по нацистской партии). -- Люди ели людей. Я сам видел трупы с вырванной печенью». К концу 1944 года в Освенциме остались живыми только 92 советских военнопленных. По разным данным, через Освенцим прошли от 1,5 до 4 миллионов людей. Комендант лагеря Гесс на Нюрнбергском процессе назвал цифру 2,8 миллиона.
Иван Павлович продолжает:
-- Я попал в главный лагерь, где содержались 28-30 тысяч узников. После карантина поначалу выполнял всякие грязные работы на территории лагеря, а затем меня определили в так называемую гольцкоманду -- разгружать лес из вагонов. Дрова нужны были немцам для сжигания трупов в ямах. И что меня поразило на железнодорожной станции -- бесконечные составы с евреями. В мае-июле 44-го товарные составы с евреями стояли в очереди к крематориям.
Из истории известно, что поначалу умерщвленных в камерах газом складывали в глубокие ямы, заливали нефтепродуктами и сжигали. Но на это уходило много времени, которого у фашистов не было. Поэтому приехавший в Освенцим Адольф Эйхман, отвечавший перед Гитлером за ликвидацию евреев, приказал Гессу срочно возвести крематорий. В короткое время их было построено четыре. Однако и печи крематориев, и постоянно дымящиеся ямы не успевали за газовыми камерами, «выдающими» до тридцати тысяч трупов ежесуточно.
-- После уничтожения евреев оставалось не только много драгоценностей и денег, но и еды, которую они брали с собой в дорогу, -- вспоминает Павел Иванович. -- Немцы грузили эти харчи на машины и ехали по лагерю, к пищеблоку. Их забавляла медленная езда, провоцировавшая вечно голодных узников бросаться на грузовик. Они наслаждались, нанося подбегающим удары палками.
Помню, однажды я увидел в грузовике свисающее из-за борта белое эмалированное ведро с огромной, килограмма на четыре, буханкой серого хлеба. Я подбежал, схватился одной рукой за борт, а другой -- за ведро. На меня градом сыпались удары, а я никак не могу оторвать ведро. В конце концов упал вместе с добычей. Поднявшись, побежал в барак, но вдруг сзади раздались выстрелы. Оказалось, что посетившее лагерь начальство увидело эту картину. Немедленно был дан приказ стрелять по толпе. Несколько человек остались лежать на земле…
С этой буханкой хлеба я пролежал несколько часов на нарах, не притронувшись к ней. А после окончания смены честно разделил между своими товарищами. Иначе не мог поступить, это было уже воспитано во мне атмосферой страха, боязни потерять жизнь. Предателей или сволочей в лагере уничтожали свои же. Немцам не было ведь дела, по какой причине умер узник, главное, чтобы цифры сходились.
«За съеденную соседову пайку хлеба товарищи приговорили узника к… самоубийству… »
Вспомнил Павел Иванович один случай, который, правда, произошел в другом уже лагере, но и в Освенциме такое случалось:
-- Как-то захожу в барак, а на нарах сидит бледный, как стена, Петро. Вокруг него -- «судьи». Узнаю, что Петро сознался в том, что он съел пайку хлеба (250 граммов) своего соседа. Бывший офицер выносит приговор: «Иди на запретку!» (запретная зона перед двумя рядами колючей проволоки, опоясывающих лагерь, через которую пропущен электроток высокой частоты). И Петро понимал, что наказание неотвратимо, но все же покончить жизнь самоубийством не решился. А утром его труп вынесли из барака -- ночью ребята задушили.
А вообще лагерная дружба -- это нечто особое. Такой нигде не может возникнуть, как в концлагере. Правильно говорят, что человек познается в беде. Были такие, кто птихаря под дырявым одеялом ел найденную брюкву или какие-то хлебные крохи. А в нашей интернациональной группе все вопросы решались коллегиально. Самый важный -- дележка суточной пайки баланды. Поскольку литр этой жидкости выдавали только в обед, группа решала, как лучше ею распорядиться, на сколько растянуть.
Благодаря друзьям я благополучно вышел из ревира -- лагерной больницы, куда попал однажды с высокой температурой. Лечение там, понятно, было примитивным: во всех случаях больным давали одно лекарство -- угольный порошок. А на болезнь отводилось всего десять дней. По истечении этого срока мертвый ты или живой -- грузили в машину и везли в крематорий. (Сначала, правда, живым делали укол фенола прямо в сердце, от чего моментально наступала смерть. Но фенола нужно было много, поэтому позже с узниками не церемонились). И вот когда уже срок пребывания в больнице истекал, товарищи тайно перенесли меня в барак, спрятали и уже сами выходили.
«До сих пор в мире нет равных лагерному оркестру, в котором играли знаменитости… »
Главное в лагере было держаться на ногах, -- вспоминает Павел Иванович. -- Истощенным, изможденным людям это давалось нелегко. Ежедневно работающие на химическом и военном производствах за чертой лагеря возвращались в бараки с самодельными носилками и с трупами на них. Каждая бригада в конце строя несла своих смертников. В воротах лагеря всех встречал духовой оркестр.
О, Рудольф Гесс очень любил музыку! Музыканты в лагерном оркестре были чуть ли не всех национальностей земного шара. Причем знаменитые, с мировыми именами. Если кто-то вдруг выбывал из оркестра, на его место сразу же находили другого -- арестовывали, привозили, надевали полосатую форму… По признанию специалистов, до сих пор его никто не может превзойти.
Утром колонны узников, отправляясь на производство, целый час неспрерывным людским потоком выходили через ворота Освенцима. Уходили под звуки музыки. И возвращались под них же.
«В газете «Правда» пожурили меня за отсутствие в моем рассказе социалистического реализма»
Девять месяцев провел в бараке Освенцима узник N 132776 Павел Айдонец, ныне сопредседатель Международного Освенцимского комитета. Далее были лагеря Мауттхаузен и Линц в Австрии. Один неудачный побег не закончился виселицей только потому, что во время бомбежки ударной волной разрушило часть стены здания, в котором отдыхало начальство, а его, ждавшего своей участи в бане, освободил товарищ. И был год каторжных работ в полузатопленной холодной водой шахте Ворошиловграда.
-- После освобождения 5 мая 1945 года я еще некоторое время работал в комиссии по репатриации, -- продолжает Павел Иванович. -- Видел, как уезжали, улетали и уплывали итальянцы, французы, англичане… Им тут же выдавали новую военную форму, зачитывали приказы о повышении воинских званий, назначали компенсации… И вдруг вижу своих, советских, с которыми вместе выживали в этих нечеловеческих условиях и которые намерены были не возвращаться на родину. Я впервые за три года заплакал -- не мог в это поверить…
Только на вокзале во Львове, когда нас окружили солдаты внутренних войск и майор МВД процедил сквозь зубы: «Поскольку вы трудились на врага и после окончания войны не сможете искупить кровью своего преступления, то вы должны поработать на благо восстановления Родины. Сейчас идет поезд по маршруту Львов--Ворошиловград. Будете трудиться в угольной промышленности». И лишь тогда я понял, что мои старшие товарищи оказались гораздо мудрее меня.
Многим бывшим узникам Освенцима удалось занять видные посты в своих государствах и стать известными личностями. Зато нашим… Днепропетровец Сергей Богатырев 10 лет провел в Воркутлаге как изменник родины. Ленинградец Михаил Янковский по той же причине 10 лет рубил лес в Коми АССР. Полтавчанин Андрей Рева после Бухенвальда был сослан на 13 лет на Колыму…
Пятнадцать лет потратил Павел Айдонец, чтобы пробиться на страницы печати и рассказать правду. Практически все его письма оставались без ответа. В «Правде» ответили, что в его материале нет… социалистического реализма.
«Лишь при Лехе Валенсе мне удалось побывать в памятных местах»
Долгие годы я не мог добиться разрешения на поездку в Освенцим, где с 1948 года существует музей, -- сказал Павел Иванович. -- Всякий раз мои письма в высшие инстанции возвращались в областной ОВИР, где проводили очередную беседу о невозможности выдать визу. В конце концов у Лигачева лопнуло терпение и он лично позвонил в Полтаву с единственным вопросом: «Вы что там не можете заткнуть рот этому Айдонцу?».
Но мир не без добрых людей. И лишь в 1990-м я по приглашению Леха Валенсы принимал участие в торжествах по случаю 45-й годовщины освобождения узников Освенцима. И на 50-летие ездил. Тогда там, кстати, набрался храбрости и дернул за рукав нашего Президента Леонида Кучму, чтоб поговорить. Пожаловался в беседе на то, что пришло приглашение посетить и Мауттхаузен, да вот денег самостоятельно оплатить поездку нет. Леонид Данилович пообещал сделать все, чтобы поездка состоялась. И она таки состоялась -- я был включен в состав группы бывших узников Маутхаузена от Украины.
«Facty i kommentarii «. 27 января 2000. Жизнь
675
Читайте нас у Facebook
