«Мама так любила путешествовать! И сейчас мне кажется: она просто поехала куда-то очень далеко»
Михайлины Фоминичны Коцюбинской не стало в минувшем году на Рождество… Буквально за несколько дней до этого мы говорили с ней о рождественских обрядах, которые возрождали украинские шестидесятники. И Михайлина Фоминична читала вслух отрывок из своей рукописи (это было предисловие к книге Светланы Кириченко «Люди не зi страху»): «Первым делом в жизнь вошли рождественские колядки. Концерты хора Веревки в филармонии, ватаги колядников, пластинка с колядками в исполнении Ивана Козловского… (Как сейчас вижу: Василь Стус в свой день рождения, приходившийся на Святвечер, достает из шкафа заветную пластинку, ставит ее и блаженствует, слушая вместе с нами…)»
*Михайлина Коцюбинская с дочкой Татьяной и праправнуком знаменитого украинского писателя Игорем Коцюбинским, нынешним директором Черниговского музея.
К празднику готовились загодя. Разучивали колядки, разбивались на группы (ватаги) и продумывали, как не «засветиться» по дороге перед стражами порядка — в то время такие обряды были под запретом. Куда идти колядовать, тоже решали заранее. Одним из адресов был писательский дом на нынешней улице Хмельницкого (бывшей Ленина), 68. На этой же улице в старой коммуналке тогда жила Михайлина Коцюбинская с дочкой Таней.
«В лес мы ходили часто. Так же, кстати, как и в Оперный театр на балетные спектакли»
— Помню, как на Рождество к нам приходила Алла Горская с компанией, — рассказывает Татьяна Коцюбинская. — Было так весело! Рождественская звезда и колядники-ряженые: Медведь, Чертик, Коза… Я, маленькая, почему-то очень боялась рогатой Козы — пряталась от нее, с головой замотавшись в одеяло. Мама раскутывала меня, и потом мы уже вместе смеялись.
Так случилось, что маленькая Таня сама выбрала себе маму. Когда Михайлина Коцюбинская решила воспитывать ребенка-сироту и пришла в детский дом, к ней бросилась девочка с криком: «Мама!» Таниными крестными стали друзья Коцюбинской супруги Валентина и Юлий Савченко (его мама работала в детдоме).
В одном из киевских детских приютов впервые встретились в 20-е годы и родители Михайлины Коцюбинской: отец был директором, а мама воспитателем. Катерина Бедризова — крымская армянка, выпускница Высших женских Бестужевских курсов в Петербурге, — связав свою судьбу с Фомой Коцюбинским, младшим братом знаменитого писателя, всем сердцем восприняла украинскую культуру. Вместе с мужем создавала первый музей классика украинской литературы.
Портрет Катерины Яковлевны и сегодня висит в комнате Михайлины Коцюбинской.
— Мама всегда ставила перед ним цветы, — говорит Татьяна Коцюбинская.
— А какие цветы она любила?
— Мне на день рождения она дарила гиацинты. В то время они были редкостью. Ставила на стол в вазочке один маленький нежный цветок — и больше ничего не нужно было. Тот аромат помню до сих пор… А я собирала для мамы первые лесные цветы. В лес мы с ней часто ходили. Так же, кстати, как и в Оперный театр на балетные спектакли. После них я танцевала дома, в нашей комнате в коммуналке, воображая себя принцессой. Из комнаты, длинной, как аппендикс, на кухню мы ходили через библиотеку, минуя коридор. Горячей воды не было, и ванной — тоже.
Засыпала я в детстве под классическую музыку — мама ставила пластинку из своей прекрасной коллекции. Там была и эстрада. Чуть больше года назад мы с мамой, лежа рядышком, слушали «Ямайку» в исполнении Робертино Лоретти…
— Вы, знаю, в «дочернобыльские» времена частенько ездили с мамой в Припять?
— Да, летом там собиралась большая компания: человек 50 взрослых и детей. Свитлычные, Стусы, Бадзьо, Дворко… Жили в палатках. Это была наша Припятская республика. Однажды меня сбросили с лодки возле берега, крикнув: «Хочешь жить — плыви!» Так я, наконец-то, научилась плавать.
У детей были свои обязанности: ходить в лес за ягодами, мыть посуду, чистить рыбу, которую наловят взрослые. Еще вместе с тетей Лелей (жена Ивана Свитлычного — Леонида. — Авт.) ходили в село покупать в магазине хлеб и крупу. Знаете, мамины друзья так и остались для меня «дядями» и «тетями», как в детстве. И сегодня не могу называть их по имени-отчеству, говорю «дядько Євген», «дядько Роман», «тьотя Атена» (Евген Сверстюк, Роман Корогодский, Атена Пашко. — Авт.). Во Львове дом тети Атены был для меня вторым домом, с ее дочерью мы как сестры, Ирочка даже называла мою маму «мама Михайлина».
«Обыск начинался в пять утра и продолжался до ночи»
Братство шестидесятников не распалось после массовых арестов. Оставшиеся на свободе заботились о детях политзаключенных, отправляли передачи и письма в зону, распространяли самиздатовскую литературу. Первый экземпляр работы Ивана Дзюбы «Iнтернацiоналiзм чи русифiкацiя?» Михайлина Коцюбинская печатала на своей машинке в коммунальной квартире на Ленина, 84. Поселиться здесь ей, не имевшей своего угла, помогла в 1959 году сестра университетского профессора Анастасия Маслова — выпускница Бестужевских курсов, как и мама Коцюбинской. Здесь Михайлина Фоминична прожила почти тридцать лет. Обыски у нее проводили постоянно, изымали каждый листок. Поэтому все, что удавалось написать дома, она сразу заворачивала в целлофан и прятала под старый соседский шкаф в коридоре. Там хранила она и начатую в 70-е годы рукопись «Мир ловил меня…» Мир ловил ее, обещая работу по специальности, зарубежные поездки, комфортную и спокойную жизнь. Взамен требовалась «самая малость» — покаяться, отказаться от своих взглядов, публично осудить друзей.
— Маму страшно шантажировали, — говорит Татьяна Коцюбинская. — Угрожали, что отберут меня, потому что она «недостойна» воспитывать ребенка. Появились грязные статьи в газетах, маме особенно больно было, что писали и обо мне всякую ложь: мол, у нее еще молоко на губах не обсохло, а она уже ходит во всем иностранном. Обвиняли в том, что мы получаем «подачки из-за границы». В школе ко мне цеплялись.
Один обыск в 1977 году запомнила очень хорошо: в тот день мне исполнилось 16 лет, и день рождения испортили. Пришли, как обычно, в пять утра, рылись до ночи — все в комнате разбросали. И вот, когда уже сели оформлять протокол, один «гость» говорит: «У меня что-то ручка не пишет». А напарник ему: «Возьми мою, американскую». Представляете, и эти люди занимались тем, что выискивали «американских шпионов»!
Во время этого обыска, вспоминала Михайлина Коцюбинская, у нее нашли экземпляр обращения Хельсинкской группы. Спустя несколько дней в издательстве, где работала Михайлина Фоминична, провели общее собрание с повесткой дня: уволить Коцюбинскую «за антисоветскую деятельность». «Против проголосовали двое: секретарша Людмила Коробова и моя коллега из редакции Люба Хейна (в будущем Маринович). Она демонстративно встала и подняла руку «против» — в то время это был действительно героический поступок».
— Люба Маринович недавно привезла на мамину могилу удивительно красивую лампадку, — рассказывает Татьяна Коцюбинская. — Вот, взгляните, — показывает фотографию. Вместе с моей собеседницей мы рассматриваем снимки разных лет. — Угадайте, кто это? Молодой Мирослав Маринович. Когда мы только переехали в эту квартиру на Троещине, мама, помню, все переживала, что никто теперь не выберется в гости в такую даль, «в пески». Первыми приехали Мариновичи, а там и все другие. Телефон в доме не умолкал. Вот только сейчас молчит.
*Маленькая Таня Коцюбинская сама выбрала свою маму. Снимок 1965 года.
На этом снимке мы с мамой в Карпатах. Она так любила путешествовать! Мы с ней объездили Украину, были в Прибалтике, Грузии. Мама и по ночам работала — делала переводы, чтобы летом мы смогли попутешествовать. А вот за границу ее впервые выпустили только в 1986 году, она поехала в Прагу в гости к своей подруге Зине Геник-Березовской (чешский украинист, переводчица. — Авт.). Вскоре и я там побывала. По поводу зарубежных поездок вспоминается один забавный случай. Когда я уже работала в производственно-художественном объединении, мне вручили вымпел комсомольца-ударника. И тут выяснилось, что я не комсомолка (не вступала принципиально). Срочно предложили пополнить ряды передовой молодежи, мол, буду тогда ездить за рубеж. «Спасибо, — говорю, — я как-нибудь сама поеду…»
Уже повидав мир, Михайлина Коцюбинская на вопрос, не хотела ли бы она перебраться на Запад, честно ответила: «Только в том случае, если бы дома меня ожидала смертная казнь!» Однажды в Праге подруга показала ей небольшое окошко под крышей старого замка — оказалось, это окно комнаты, где когда-то жил Кафка. И тогда, вспоминала Михайлина Фоминична, она снова пережила знакомое ей чувство: «На тебя смотрят глаза людей, которых уже нет в живых, но чей дух не покидает родных мест». Ей свойственна была эта удивительная готовность к «виртуальным духовным встречам».
В последние годы Михайлина Коцюбинская почти не покидала стен своей квартиры: тяжело болела, с трудом передвигалась. Но посторонние не слышали от нее ни жалоб, ни просьб. «Мама никогда ни у кого ничего не просила, — замечает Татьяна Коцюбинская. — Уговаривать ее — «Ты же имеешь право!» — было бесполезно».
«Кухня была маминым рабочим кабинетом»
На одном из снимков домашнего альбома Михайлина Фоминична запечатлена с Игорем Коцюбинским — праправнуком писателя и нынешним директором Черниговского музея. В кадр попал и роскошный серый кот.
— Его звали Василий Афанасьевич, — с улыбкой объясняет Татьяна Коцюбинская. — После него у нас дома поселились Грей и Тимуня. Грей сливался шерстью с серым ковриком, и мама говорила: хорошо, что у него хоть на лапках есть белые рукавички — а то можно ненароком наступить. А Тимуня — это мамин любимчик, он с ней не расставался, и я их часто фотографировала. Маме нравились мои снимки, она нередко посылала их друзьям как открытки, в конвертах. На обратной стороне фотографии писала текст. Много было снимков с выставок цветов. В последние годы я приносила с выставок растения для мамы, и все они на удивление хорошо принимались. Вот здесь, на кухне, ее любимая кордилина — цветок нужно постоянно поворачивать к свету, ему это нравится.
Кухня была маминым кабинетом. Здесь она работала. В шутку говорила мне: «Выгони уже меня отсюда!» С утра садилась перед рукописью и смотрела в окно в просвет между домами. Летала мысленно…
Я только сейчас заставила себя заходить на кухню, чтобы что-то приготовить. До этого не могла. Здесь все мамино… Пятого января она уже очень плохо себя чувствовала. Седьмого я сходила в аптеку за очередным лекарством. Вернувшись, зашла к маме. Казалось, она спит. Взяла ее за руку: «Мам!» А она не отозвалась…
— Вам снится мама?
— Один раз, накануне сороковин, она пришла во сне и говорит: «Я вернулась, все в порядке». Мама не может умереть. Мне кажется, она просто поехала куда-то очень далеко.
Справка «ФАКТОВ»
Михайлина Коцюбинская родилась 18 декабря 1931 года в Виннице, в том же доме, где появился на свет ее родной дядя — классик украинский литературы. В честь писателя ее назвали Михайлиной. С отличием окончив Киевский университет имени Т. Г. Шевченко и аспирантуру, была приглашена на работу в Институт литературы, где в 1958 году блестяще защитила кандидатскую диссертацию «Поэтика Шевченко и украинский романтизм». В 1965 году участвовала в акции протеста против арестов украинской интеллигенции, состоявшейся в кинотеатре «Украина» на премьере фильма Параджанова «Тени забытых предков». После этого была исключена из партии и уволена из Института литературы, где вновь смогла появиться уже в конце 1980-х годов, а с 1992 года — и работать в отделе рукописных фондов, готовя к печати многотомное собрание произведений Василя Стуса. Ее перу принадлежат книги «Лiтература як мистецтво слова», «Зафiксоване i нетлiнне». Роздуми про епiстолярну творчiсть», «Етюди про поетику Шевченка», «Мої обрії» и другие. Почетный доктор Национального университета «Киево-Могилянская академия». Лауреат Национальной премии имени Тараса Шевченко, литературной премии имени академика Билецкого.
Фото из семейного альбома
1201Читайте нас у Facebook
