"Найбільша крамола — бути українцем в Україні", - записала в дневнике Алла Горская незадолго до смерти
…Лет за 50 до того, как на Майдане прозвучало «Борітеся — поборете», в советском Киеве разгоняли собравшихся на Шевченковский вечер. Мероприятие должно было проходить в Дворце культуры завода станков и автоматов. Но перед самым началом его отменили. Заводской парторг заявил: «Слишком много пришло тех, кто на украинском языке разговаривает. Националисты собрались, во главе с Дзюбой!» И все-таки импровизированный вечер состоялся — под открытым небом. Выступавших было много, люди не расходились, несмотря на холодную погоду. Несколько стихотворений прочитал Василь Стус, дотоле не известный публике. «Да прекратите же эти выступления на бандеровском языке!» — не выдержав, закричал парторг. Стали подъезжать милицейские машины…
А на следующий день художница Алла Горская в дружеском кругу сказала: «Геніальні вірші в Стуса! Я намалюю його портрет». И поделилась замыслом: они с мужем, художником Виктором Зарецким, хотят создать галерею портретов национальных героев — «від Ярослава Мудрого до Василя Стуса». Это говорилось в 1965 году! Столь масштабным было творческое видение (и предвидение) у Аллы Горской, которую называли «душой украинского шестидесятничества».
Феномен ее личности, трагическая судьба (Горская погибла 41-летней) волнуют и поныне. Первая документальная книга-сборник о художнице «Червона тінь калини» уже стала библиографической редкостью. Один из ее авторов и составителей — Алексей Зарецкий. Он биограф и исследователь творчества своих родителей — Аллы Горской и Виктора Зарецкого. Алексей Викторович — старший научный сотрудник Национального научно-исследовательского института украиноведения. Сейчас он готовит к изданию объемную книгу — биографию Аллы Горской.
У Аллы, в отличие от матери, не сохранился блокадный страх в отношении еды
«Дорогий Лесику!
Ми з татом багато працюємо — малюємо. Я малюю дівчинку Галочку. Вона вчиться у четвертому класі. Живе в білому будинку біля колодязя, неподалік крамниці. В неї круглі щічки й карі очі. Вона добре вчиться. Тато малює Оксану й різних жінок, красивих і працьовитих.
Що ти, сину, малюєш?
Живемо ми у тітки, яку звуть Параскою. В неї — чорна рогата корова. Її кличуть Ягідкою. Ще в тітки п’ятеро курочок. Одна жовта й велика, інші чотири — білі, з червоними-червоними гребінцями.
Зранку тато коле дрова. Але спочатку ми з ним пиляємо великі колоди…»
Это письмо семилетнему сыну Алла Горская отправляла в 1961 году из живописного села Горностайполь Чернобыльского района.
*Портрет с сыном. Работа Аллы Горской
— Мама тогда впервые в жизни оказалась в украинском селе, — говорит сын Аллы Горской Алексей Зарецкий. — До этого ей, горожанке, сельская аура была абсолютно неизвестна.
Художница родилась в Ялте. Ее отец Александр Валентинович Горский в то время был директором Ялтинской киностудии. Солидные, как тогда говорили — номенклатурные, должности в кинематографе он занимал и позже, направляясь на очередное место работы. Перед самой войной, будучи директором «Ленфильма», выехал на съемки в Монголию. А жена с дочерью остались в Ленинграде, где и пережили две блокадные зимы — эвакуироваться не смогли. Старший брат Аллы Арсен погиб на Ленинградском фронте в 1943 году.
У Аллы, в отличие от ее матери, не сохранился блокадный страх в отношении еды. Но она никогда не рассказывала о пережитом. И только ленинградская, интеллигентная манера речи выдавала большеглазую длинноногую девочку-подростка, приехавшую с родителями в Киев в конце 1943 года.
На занятия в Республиканскую художественную школу Аллу привозили на служебной машине отца — он стал директором Киевской киностудии, был в хороших отношениях с Александром Довженко. Училась девочка отлично, шла на золотую медаль, дававшую в то время право поступать в вуз без экзаменов. Одна проблема — незнание украинского языка. Как быть? Перед выпускным экзаменом решили: подруга пишет сочинение, Алла переписывает. В тот день мама Аллы принесла завтрак для всего класса. Что за чудо-завтрак это был! Горячее какао, бутерброды с икрой и колбасой, пончики…
Алла поступила в Киевский художественный институт (там, по настоянию родителей, ее освободили от украинского языка). На занятиях в мастерской по классу живописи она познакомилась со своим будущим мужем Виктором Зарецким… Родители Аллы, переезжая из Киева в Одессу, оставили молодым супругам квартиру в доме по улице Репина, 25, — возле парка Шевченко. Картины Зарецкого и Горской часто выставлялись. У художников появились ученики, приходившие рисовать к ним домой.
«Нынешний кремлевский миф о „киевских бандеровцах“ имеет давние корни»
— Нашу квартиру я помню уже коммунальной, — продолжает Алексей Зарецкий. — В одну из трех комнат по решению суда въехали соседи — Яков и Ада Червинские, работники одного из киевских заводов. Отношения с ними у нас были неплохие. Когда отец с матерью ездили в командировки, соседи кормили меня обедами. А родители отдавали им на вечер одну из комнат, если те что-то праздновали со своей большой родней. Однажды соседи позвали нас на обед. И дядя Яша стал рассказывать, как во время войны попал в плен к бандеровцам, а те отпустили его, живого и невредимого — вот, мол, и среди них были хорошие люди. Таким образом он по доброте душевной хотел сказать что-то приятное, сделать комплимент моим родителям.
— Разве они имели отношение к ОУН-УПА?
— Нет. Но в ту пору мы в семье уже разговаривали по-украински. Отец знал язык, а мама учила с нуля. Ее близкая подруга Надия Свитлычна у нас дома вела занятия для начинающих, мама с коллегами-художницами писала диктанты (причем тексты Свитлычна диктовала нестандартные — отрывки из Мопассана). Для русифицированного Киева это было необычно и подозрительно. Советская пропаганда умела бороться с крамолой «национализма». Информационная война с Украиной началась не сегодня. И нынешний кремлевский миф о «киевских бандеровцах» имеет давние корни…
«Добрий день, любий, єдиний Батьку! — обращалась в письме к отцу Алла Горская. — Ти знаєш, весь час хочеться писати українською мовою. Розмовляєш по-українськи — й думати починаєш українською мовою. Читаю Коцюбинського…»
«Украинизация» у художницы происходила стремительно и самозабвенно. Друзья прозвали ее неофиткой, народницей. Она с головой окунулась в работу Клуба творческой молодежи, появившегося во время короткой оттепели 60-х годов. На его заседаниях обсуждали запретные прежде темы. Открывали для себя Украину — ее подлинную, а не изуродованную советской идеологией, историю и культуру.
Лекции по истории Киевской Руси им читал ученый с мировым именем Михаил Брайчевский. Именно он подверг сомнению постулат об «историческом воссоединении Украины с Россией». Ученый заявил: употреблять термин «воссоединение» — это элементарное невежество. Ведь «воссоединиться» могут только части чего-то целого, единого, а не отдельные народы. И Богдан Хмельницкий не мечтал с колыбели о «воссоединении». Брайчевский привел убийственные характеристики из первого тома «Истории Украинской ССР»: «Петр Дорошенко — турецкий ставленник, предатель», «Пилип Орлик и другие мазепинцы — предатели, агенты панской Польши и шведского короля». Получается, с иронией заметил ученый, что все, кто призывал на борьбу за национальную независимость, были… самыми лютыми врагами украинского народа.
За статью «Приєднання чи воз'єднання?» Брайчевского уволят с работы и запретят печататься. Опальный ученый придет на похороны Аллы Горской вместе с ее друзьями, многих из которых вскоре бросят за решетку. Арестованного врача Миколу Плахотнюка подвергнут экспертизе в московском института Сербского. На вопрос: «В каком году состоялось воссоединение Украины с Россией?» — Плахотнюк ответил, что воссоединения никогда не было. А было объединение двух братских народов как равного с равным в военном союзе. В итоге заключенному поставили диагноз: «острый психоз на почве национализма» с последующим принудительным лечением.
«Найбільша крамола — бути українцем в Україні», — записала в дневнике Алла Горская.
«Врагами народа», с точки зрения власти, были и талантливые украинские писатели, художники, ученые, репрессированные в 1930-е годы. Их имена вычеркнули из официальных учебников. Впервые о «расстрелянном Возрождении» заговорили в Киеве на заседаниях клуба. Решили собирать материалы о репрессиях. В инициативную группу вошли Лесь Танюк, Василь Симоненко и Алла Горская. Очевидцы рассказали им, что в том самом Октябрьском дворце, где собираются участники клуба, в 30-е годы была тюрьма НКВД, в подвалах пытали людей. Очевидцы же вывели их на место массовых расстрелов — поселок Быковню под Киевом. Приехали туда втроем, вспоминает Лесь Танюк. На поляне в лесу мальчишки играли в футбол. «Ты посмотри, чем они играют», — заметил Симоненко. Пацаны играли маленьким детским черепом, простреленным дважды. Алла заплакала…
В Киевский горсовет они передали меморандум с требованием расследовать события в Быковне в 1930-е годы, поставить тут памятник жертвам репрессий. И, очевидно, этим шагом окончательно переступили черту дозволенного. Вскоре клуб разогнали. Собирались теперь чаще всего у Ивана Свитлычного в его хрущевке на Уманской и у Аллы с Виктором на Репина.
«Они ходили по лезвию ножа»
— Дома у нас стопками лежали «Собор» Олеся Гончара и «Мальвы» Романа Иванычука, — вспоминает Алексей Зарецкий. — Мать распространяла их среди знакомых. Это были, как тогда говорили, «притопленные» книги — их не выдавали в библиотеках, хотя официально не запрещали. Но кроме «притопленной» литературы, была и нелегальная самиздатовская. С самиздатом власть боролась жестко. Ведь прочитанная книга может изменить сознание человека, заставить его думать иначе, чем принято. А для системы это было недопустимо. Но, представьте, во время экспедиции в Карпаты эта троица — Чорновил, Свитлычный и Горская — умудрялась распространять среди незнакомых людей «Історію України», изданную во Львове в 1942 году. Тут требовалась не только смелость, а и интуиция — чувствовать, что передаешь книгу в надежные руки и тебя не сдадут. А вообще, они ходили по лезвию ножа.
— Вы ведь вместе со взрослыми были в карпатском походе, когда на Говерле ваша мама с друзьями из камней выкладывали надпись «Слава Україні»?
— Да. Спустя год, в 1965-м, началась первая волна арестов. В 1967-м арестовали Чорновола. Он успел выпустить в самиздате свой сборник «Правосуддя чи рецидиви терору» и «Лихо з розуму». Их переиздали на Западе, и это было подобно взрыву — мир увидел, что Украина на глобусе есть и что она борется…
За подписание «Письма-139» с протестом против закрытых судебных процессов над политзаключенными в 1968 году Аллу Горскую вторично исключили из Союза художников (первое исключение было за «идейно порочное произведение, дающее искаженный образ Т. Г. Шевченко» — этот витраж, созданный группой художников в Киевском университете, уничтожили). Подписантов вынуждали покаяться. Горская не каялась. Больше того: на собрании, когда клеймили «отщепенцев» по принципу «я не читал, но скажу», она заявила: «Это неправда!» И потребовала от сидевшего в президиуме секретаря горкома партии… зачитать текст письма. Неслыханный по тем временам вызов.
.jpg)
*Этот витраж признали «идейно порочным произведением, дающим искаженный образ Тараса Шевченко», и исключили Аллу Горскую из Союза художников
Так же вызывающе бесстрашно она организовывала сбор средств для семей политзаключенных, ездила в мордовский лагерь проведать отбывавшего срок художника Панаса Заливаху. «Мене позбавили авторства», — сообщила ему в одном из писем (после исключения из Союза художников ей было запрещено подписывать свои работы). И с горькой иронией добавляла: «Хай живе підпілля у монументальному мистецтві!» Она ведь мечтала о создании украинской школы монументального искусства. «Така велика ідея Аллі і підходила, — вспоминал, беседуя с сыном, Виктор Зарецкий. — Алла — людина безмежно обдарована — є малюнки з натури з великим смаком, є графіка і живопис високого класу. Вона шість років поклала на мозаїку. Виросла до мозаїчиста, якому не було рівних… Ясно, що її життя у широкому сенсі слова — це елемент Відродження».
Возможно, не все знают, что бригада художников-монументалистов, в которую входила Горская, создала ряд масштабных мозаичных панно на Донбассе — в донецкой школе № 5, в Краснодонском музее «Молодая гвардия»… Их мозаики «Дерево життя» и «Боривітер» украшали кафе «Украина» в Мариуполе.
А в Киеве художники оформляли рестораны «Вiтряк» и «Полтава» (сейчас «Наталка») — там были росписи по сухой штукатурке. В «Полтаве» и собрала компанию друзей Алла Горская — чтобы отпраздновать выход на волю Панаса Заливахи. Это, опять-таки, был вызов спецслужбам. «Политзаключенных так не встречали, — вспоминает Евген Сверстюк. — Их сторонились, обходя десятой дорогой. А тут Алла устраивает праздник. И мы собираемся вместе, поем, шутим, как будто нет вокруг нечисти. Но нечисть следит: кто присутствует, кто организатор…»
— Уже в конце 1968 года, после событий в Чехословакии, по Киеву поползли слухи: в городе существует террористическая бандеровская организация, которой руководят на Западе, и в нее входит Горская, — говорит Алексей Зарецкий. — Говорили об оружии, о шпионах, о том, что националисты распространяют литературу, которую печатают в Мюнхене… Такие слухи могли быть инспирированы только союзным КГБ. В кремлевском руководстве преимущественное влияние получили сталинисты, и КГБ усилил давление.
Наша квартира прослушивалась. Соседи, выезжая за рубеж в 1973 году, рассказали, что разрешили сотрудникам КГБ установить у себя микрофон. Маме угрожали по телефону, демонстративно следили за ней. Случайный прохожий, попутчик в транспорте вдруг говорил: «Вы доиграетесь, еще не такое будет»…
Рано утром 28 ноября 1970 года Алла Горская вышла из дома, чтобы первым автобусом поехать в Васильков, где жил свекор Иван Зарецкий — он должен был отдать ей швейную машинку «Зингер». Больше Аллу не видели… Ее, зверски убитую, в погребе васильковского дома обнаружили Евген Сверстюк и Надия Свитлычна. Официальная версия смерти художницы («на почве неприязненных отношений» убийство якобы совершил свекор, после чего сам бросился под поезд и погиб) до сих пор не изменилась.
— Московский журналист Владимир Крыловский, исследовавший несколько сотен политических убийств в России с 1918 по 1991 год, по моей просьбе провел расследование маминой смерти, — говорит Алексей Зарецкий. — Его вывод: в преступлении четко прослеживается почерк «отдела киллеров» спецслужб. Мой дед киллером не был.
Той осенью в Киеве тоже ходили слухи: «Убили какую-то националистку…» В следственной группе были представители КГБ. Один из них на допросе раздраженно бросил мне: «Ты современный пижон». Смысл этой реплики я понял позже. Им хотелось, чтобы у меня случился нервно-психический срыв. Но какая-то сила удерживала меня в норме. А главной их целью, думаю, было показательное устрашение и дискредитация украинских шестидесятников. Очевидно, уже тогда планировались массовые аресты 1972 года.
Через месяц после маминой смерти отца вызвали в прокуратуру. Помню, я пришел из школы и увидел, что в коридоре на привычном месте висит мамино серое пальто. Это было потрясение! Подумалось, что страшный сон закончился, и мама вернулась домой. Но, оказалось, пальто отцу передал следователь.
— Вам снится мама?
— Знаете, я видел ее трижды. В первом сне она была избитая, измученная. Во втором — уже спокойная, но грустная. А последний раз появилась такой, какой я привык ее видеть. Наверное, что-то происходит ТАМ, в высших сферах…
17926Читайте нас у Facebook
