Владимир Семиноженко: "В 39 лет меня хотели избрать первым секретарем Харьковского обкома партии, но я отказался"
С ученым и политиком, академиком НАН Украины Владимиром Семиноженко мы встретились по поводу двух его юбилеев: 65-летия со дня рождения, которое он отмечает сегодня, и 30-летия руководства уникальным научно-технологическим комплексом «Институт монокристаллов». Владимир Петрович энергичен, по-юношески строен.
— Владимир Петрович, отлично выглядите — вид молодецкий, бицепсы, как у атлета. Занимаетесь спортом?
— Мои давние друзья знают, что в течение тридцати лет каждое утро в четверть седьмого я приступал к тренировке на теннисном корте. Сейчас поменял вид спорта — с утра наматываю километры на беговой дорожке или велоэргометре. Аппаратура тренажеров точно показывает, сколько ты жира спалил, то есть сколько килокалорий потратил. Так вот, у меня норма — «сжечь» свыше 500 килокалорий. Примерно столько содержит один плотный обед. В обеденный перерыв занимаюсь в тренажерном зале «железом». Для нормального жизнеощущения, тонуса спорт незаменим. В организме все связано, поэтому когда ты чувствуешь силу в теле, и голова работает живее. Для меня ежедневный спорт — это как зависимость. Я так привык к физическим нагрузкам, что без них уже не могу.
— Диеты придерживаетесь?
— Стараюсь. Но тяжело. Правда, «железо» требует белковой пищи — куриную грудку, рыбу на пару. Но, честно, я при первой возможности все это меняю на нашу украинскую кухню: сало с чесночком и солеными огурчиками. Особенно они хороши в качестве закуски. Впрочем, алкоголь стараюсь пить редко. Ем много овощей и фруктов, а сладостей почти избегаю — тяжело потом сбрасывать лишние килограммы…
— В 35 лет вы возглавили «Институт монокристаллов» — один из крупнейших в бывшем Советском Союзе научно-производственных объединений. Как вам это удалось?
— Тогда, в 1985 году, началась перестройка. Это почти как революция. Страна жила радужным ожиданием быстрых перемен к лучшему. На этой волне на руководящие должности стали выдвигать молодых. Правда, я к тому времени уже был известным физиком, доктором физико-математических наук, мои работы широко цитировались в мире. Я участвовал практически во всех ведущих международных конференциях по физике твердого тела. Кроме того, имел серьезный опыт работы по партийной линии, несколько лет возглавлял совет молодых ученых Харькова. Все вместе это, видимо, дало основания высшему руководству остановиться на мне. Ввиду особого значения НПО «Монокристаллреактив» (так тогда назывался нынешний НТК «Институт монокристаллов») для военно-промышленного комплекса СССР моя кандидатура утверждалась на очень высоком уровне — в секретариате ЦК КПСС.
Когда меня назначили генеральным директором НПО «Монокристаллреактив», нужно было на деле доказать, что я соответствую должности, добиться признания коллектива.
Понятно, что поначалу люди ко мне присматривались, вероятно, не все были довольны, что прислали человека со стороны, да еще такого молодого. Перелом, думаю, произошел в результате двух знаковых событий: мне удалось добиться строительства очень нужного институту большого лабораторно-производственного корпуса, провести реконструкцию ряда объектов. Также мы вместе с коллегами получили результаты мирового значения по нескольким направлениям, например, в исследованиях высокотемпературной сверхпроводимости, на которые нам выделили беспрецедентное финансирование на научное оборудование.
Нужно сказать, что наше НПО тогда входило в структуру Министерства химической промышленности СССР, занималось созданием кристаллов, приборов для радиационного контроля особых химических веществ. Например, когда готовился к подписанию с США Договор о сокращении и ограничении стратегических наступательных вооружений, мы создали детекторы для системы «Дельфин», позволявшей эффективно контролировать соблюдение условий этого документа: нашу аппаратуру буксировали на специальных кораблях, и она отслеживала прохождение атомных подводных лодок с ядерным оружием на борту — улавливала следы излучений, которые оставляли за собой субмарины.
Еще до Чернобыльской катастрофы я создал отдел, который занимался разработкой аппаратуры для измерения радиационных излучений на основе новейших материалов. Наши приборы работали в самых горячих точках Чернобыльской АЭС, устанавливались на вертолеты, чтобы составить карту радиационного загрязнения территорий. До сих пор высокоточные уникальные дозиметры «Института монокристаллов» работают в Чернобыле, еще со времен экспедиции «Курчатовского института».
— Что помогло вашему институту быстро справиться с проблемами, с которыми столкнулись экономика и наука после развала Советского Союза?
— Потеряли мы много, но грамотно и быстро отреагировали на перемены. Я их предвидел, поэтому, например, когда в 1989 году меня хотели избрать первым секретарем Харьковского обкома партии (в советские времена это был головокружительный карьерный рост), сделал все возможное, чтобы не занять этот пост. Мне в этом очень помог Борис Евгеньевич Патон. Во время перестройки руководство страны взяло курс на конверсию (переход оборонных предприятий на выпуск мирной продукции). Мы воспользовались этим и наладили в 1990—1991 годах сотрудничество с американским отделением мировой компании Siemens. Речь шла о нашем участии в создании медицинских аппаратов для выявления рака на начальной стадии — томографических гамма-камер. Их основной составляющей являются детекторы, которые получают из гигантских — весом до полутонны — искусственных кристаллов. Мы их выращиваем в разработанных нами установках. Американские партнеры изъявили желание наладить такое же производство у себя. В результате был подписан контракт, согласно которому наши технологии внедрили в Соединенных Штатах. Причем на наших условиях: компания Siemens имела право использовать детекторы только для своей продукции.
Я понимал, что нам нужно переходить в структуру Академии наук, ведь это открывает возможность более широкого сотрудничества с другими научными центрами и дает финансирование хотя бы на минимальном уровне. Минхимпром СССР нас не отпускал, но как только была провозглашена независимость Украины, я, снова при поддержке Бориса Патона, добился того, чтобы «Институт монокристаллов» стал академическим.
Тогда, в 1990-е, мы участвовали в масштабном международном эксперименте в области физики, который проводился в японском городе ученых Цукуба. А затем — в еще более крупных международных исследовательских проектах в Международном научном центре по ядерной физике в городе Дубна и в Европейском центре ядерных исследований (CERN) в Женеве. Мы тогда поставили для этих экспериментов десятки тонн искусственных кристаллов, специальных полимеров, которые соответствовали очень жестким техническим требованиям.
Сейчас мы задействованы в проекте мирового масштаба. Буквально недавно поставили детекторы (это важнейшие комплектующие) для большого адронного коллайдера (гигантский ускоритель элементарных частиц, построенный под землей на границе Франции и Швейцарии). Открытие с помощью этого коллайдера бозона (элементарной частицы)
Хиггса, которое широко освещалось средствами массовой информации, было бы невозможно без детекторов нашего института. Основной материал детектора на основе вольфрама свинца был впервые в мире открыт у нас в Институте в 1995 году Людмилой Нагорной. Фактически мы причастны к сенсационному открытию бозона Хиггса (его еще называют «частицей Бога». — Авт.).
Кроме того, мы поставили для большого адронного коллайдера тысячи микроэлектронных схем, которые выдерживают высокие радиационные поля. Эти микросхемы — разработка еще советских времен, рассчитанная для применения в условиях ядерной войны. Во многом благодаря нашему институту Украина стала первым и, если не ошибаюсь, пока единственным из числа стран СНГ ассоциированным членом Европейского центра ядерных исследований.
Следует сказать о крупном проекте по созданию систем безопасности в аэропортах. Их изготовляет с использованием наших уникальных кристаллов селенида цинка немецкая компания «Смитс Хайманн». С помощью этой техники в багаже ищут оружие, опасные вещества, наркотики. Кристаллы селенида цинка — «глаза» и «уши» этого оборудования.
— Ваш институт участвует в обеспечении украинской армии сложным оборудованием?
— Безусловно, это прежде всего разработки, связанные с использованием сапфира как стратегического материала для создания оптических элементов противодействия самонаведению боеголовок и прозрачной брони. В частности, сапфировые пластины в качестве подложек являются наиболее эффективным и, по-сути, единственным материалом для производства инфракрасных фильтров в системе защиты летательных аппаратов от ракет самонаведения, которая обеспечивает увод ракеты с траектории ее полета. Такой системой в настоящее время массово оснащается отечественная военная авиатехника — от вертолетов до самолетов. Высочайшую ее эффективность подтверждает тот факт, что ни один оснащенный системой вертолет не был поражен в зоне боевых действий. Мы едва справляемся с выполнением этого заказа.
Другим примером служат наши разработки в области прозрачной брони, направленные на повышение класса защиты украинской бронетехники. Суть состоит в создании пакета прозрачных материалов на базе упрочненного сапфира и стекол. Прозрачная броня при значительно меньшей толщине и весе по сравнению с аналогами выдерживает выстрелы бронебойными пулями и даже пулями из карбида кремния. Такая броня позволила нам усилить защиту отечественных серийных бронетранспортеров, а также новых машин типа «Дозор-Б». На мирной территории прозрачной броней можно оснащать машины для перевозки ценностей, использовать ее в качестве окон в бронедверях.
Мы готовы разработать такой «сапфиростеклопакет», который позволит задерживать пули калибра 12,7 миллиметра новейших снайперских винтовок. Можем поставлять армии также комплексы связи, защищенной от прослушивания противником. Предлагаем высочайшего качества тепловизоры, которые примерно в два с половиной раза дешевле импортных аналогов.
Значительная часть нашей продукции медицинская. Для армии предлагаем новейшую разработку — спрей-пену, которая дезинфицирует раны и способствует их быстрому заживлению. Важно, что это средство удобно применять в полевых условиях. Вообще, мы выпускаем порядка тридцати субстанций для лекарственных препаратов. Например, таких популярных, как тиатриазолин, оксолиновая мазь, валидол, кокарбоксилаза. Мы хотели бы создать собственный фармзавод, но для этого нужны кредиты. Брать их под 30 процентов годовых — значит, поставить себя на грань разорения. Можем рассчитывать только на свои деньги. К сожалению, из-за войны мы потеряли до половины зарубежных заказчиков — иностранные партнеры не хотят рисковать. Но продолжаем вкладывать средства в создание перспективных препаратов, в том числе нового поколения, работающих на клеточном уровне.
— На оккупированных территориях есть предприятия, которые входят в ваш научно-технический комплекс?
— Да, в Крыму и в Луганске. На полуострове национализировали наше предприятие по производству микроэлектроники. К тому же Национальная академия наук Украины потеряла расположенное в Саках производство йодистых солей, которые мы использовали для выращивания кристаллов. Пришлось экстренно закупать аналогичное сырье за рубежом. Там оно стоит в два-три раза дороже.
В Луганске находится Центральное КБ машиностроения, которое по нашим технологиям конструировало и изготовляло установки для выращивания кристаллов. Они поставлялись во многие страны мира. Сейчас это предприятие не работает, сотрудники сидят по домам…
Фото в заголовке из архива Владимира Семиноженко
1674Читайте нас у Facebook
