Борис Олийнык: "Нет времени погружаться в глубокие раздумья о своем прошлом"
Вчера в столичной Национальной опере состоялся юбилейный творческий вечер Бориса Олийныка. Накануне, 22 сентября, поэт-шестидесятник отметил 80-летие. Борис Ильич в особом представлении не нуждается. Как государственный и общественный деятель он хорошо известен не только в Украине, но и за рубежом. Его стихи, книги и статьи переведены на многие языки мира. Бывший член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР и УССР, советник первого и последнего президента Советского Союза Михаила Горбачева, Борис Олийнык с 1992 по 2006 год заседал в парламенте независимой Украины. Но, после того как в 2005-м он поддержал кандидатуру Юлии Тимошенко на должность премьер-министра, его исключили из фракции Компартии. Впрочем, Борис Ильич утверждает, что сам подал заявление о выходе как «законопослушный коммунист», поскольку несколько раз голосовал вопреки решениям фракции.
Тем не менее Борис Олийнык, которого уважают как левые, так и правые, до сих пор остается коммунистом, хотя и весьма своеобразным. По признанию поэта, высокие кремлевские трибуны он использовал, чтобы рассказать о реальных масштабах аварии на ЧАЭС, репрессиях и Голодоморе 1932—1933 годов, защитить украинский язык и национальную культуру. И при любой политической погоде оставался поэтом.
«Сизим інеєм капусти цвітуть.
Аж під зорями літаки гудуть.
Хмара стелиться скатертиною
Та над бабою над Катериною».
Это о родных людях. О Полтавщине. О селе Зачепиловка, где родился. Борис Олийнык продолжает руководить благотворительной организацией Украинский фонд культуры, возглавляет комитет Национальной премии имени Тараса Шевченко и уходить на покой не собирается.
— Борис Ильич, к 80 годам чаще стали размышлять о прожитом и пережитом? — спрашиваю юбиляра.
— К сожалению, нет времени погружаться в глубокие раздумья о прошлом. А если и оглядываюсь назад, то очень удивляюсь, как мне удалось выскочить из той или иной критической ситуации. На рубеже 1980—1990-х годов я работал заместителем председателя Совета национальностей Верховного Совета СССР и посетил все на тот момент горячие точки: Грузию, Нагорный Карабах, Таджикистан, Южную Осетию… Вспоминаю, как дважды побывал в заложниках, и только сейчас мне становится страшно. А тогда спокойно ехал под пули и вел переговоры с конфликтующими сторонами.
Первый раз меня взяли в заложники в Цхинвали (Южная Осетия). Похлопали по плечу, мол, мы вас прекрасно знаем по выступлениям в Верховном Совете СССР, посадили в самолет и… на кого-то обменяли. Второй случай произошел во время осетинско-ингушского конфликта. После мирных переговоров председатель Верховного Совета Северо-Осетинской АССР Ахсарбек Галазов проводил меня в аэропорт, поблагодарив за участие в урегулировании ситуации. Я сел в самолет, чтобы вернуться в Москву, и услышал объявление: «Внимание! Летим в Турцию». На борту оказались террористы, один из которых держал гранату с выдернутой чекой. Увидел в иллюминатор, как самолет начали окружать военные, как бегал и что-то кричал им Галазов… Я представился террористам, сказал, что если они отпустят стариков и детей, то смогу уговорить власти не штурмовать лайнер и спокойно дать им улететь. Те согласились, и в конечном итоге никто не пострадал. Если не ошибаюсь, террористы долетели до Анкары и сдались турецким властям.
— В 1941 году вам было шесть лет. Помните, как выживали во время той страшной войны?
— Война застала нашу семью в Тернопольской области, куда отца перевели редактировать местную газету. С горем пополам, обозами, поездами, добрались до родной Зачепиловки. По дороге видел, как немецкие самолеты бомбили колонны беженцев, как в небе горели наши фанерные истребители, которые при этом все же умудрялись сбивать вражеские самолеты.
Вернувшись в Зачепиловку, отец пошел работать редактором Новосанжарской районной газеты. Его предшественник на этом посту ушел на фронт с первым призывом. У папы же была контрактура правой руки. В юности отец работал на шахте, где его привалило породой, в результате чего и травмировалось сухожилие кисти. Он не подлежал мобилизации. Но, когда немцы подходили к нашему селу, папа завернул в промасленную газету типографские шрифты, спрятал их в высохшем колодце и пошел через Ворсклу в Новые Санжары. Сказал, что скоро вернется. До сих пор возвращается… Отец погиб на фронте в 1943 году под Харьковом.
Когда в сентябре 1941-го немцы подошли совсем близко, мама сказала, что нужно бежать, иначе семью коммуниста могут расстрелять. Она упросила, чтобы нас взяли в какую-то полувоенную автоколонну. По дороге, недалеко от Чутово Полтавской области, попали под бомбежку. Люди высыпали из машин и спрятались в леске. Вдруг видим: непонятно откуда вылетел немецкий танк и резко затормозил перед нами, присев на рессорах. Из люка вылез офицер, помахал белым платочком: «Рус капут! Сдавайтесь, вы окружены». Нас взяли в плен. На маме был польский костюм: темно-синий жакет и такого же цвета юбка. Заметив ее, немецкий офицер то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «О, комиссар!» Мама запричитала: «Божечки, та що ви таке кажете…» Офицер посмотрел на мою белокурую голову, щелкнул по ней пальцами и сказал: «Weg», катитесь, мол, пошли вон. Дважды просить мы себя не заставили и поспешили назад, домой.
— Добрались без приключений?
— Мы несколько десятков километров шли к нашему селу:
Уже давно нас вдома поховали.
А ми йдемо… по смерті до живих.
Помню, как вышли в какое-то поле, а оно… от края до края усеяно нашей выбитой кавалерией. Это жуткое зрелище стоит перед моими глазами до сих пор:
Те поле на мені, в мені лежить.
Чужий патруль по ньому важко гупа.
І тягнуть руки зледенілі трупи,
І мертві коні тоскно просять пить.
А еще дальше увидели: стоят аккуратненькие деревянные крестики с немецкими касками на них.
Вернулись домой, пережили оккупацию… К осени 1943 года Красная армия освободила от захватчиков Полтавскую область и всю Левобережную Украину. Мама пошла работать в колхоз, а я оставался под присмотром бабы Химки и бабы Кати, папиной мамы.
— Спустя годы вам пришлось вновь увидеть непрошеного немецкого гостя — крохотный самолет, приземлившийся на Красной площади в Москве в мае 1987 года. Какие чувства вы тогда испытывали?
— Почувствовал себя слабым и беззащитным. В тот день, 28 мая (День пограничных войск СССР), я в Москве с трибуны Всесоюзного съезда общества «Знание» рассказал на весь Советский Союз правду о действительных масштабах чернобыльской трагедии, которую власти скрывали. Сразу после аварии я неоднократно бывал в Припяти на ЧАЭС. Написал в московской «Литературной газете» статью «Испытание Чернобылем», где изложил некоторые замалчиваемые факты, приведшие к аварии. К тому же у меня на руках был фрагмент статьи академика Бориса Патона, вычеркнутый цензурой, о причинах трагедии, а также анализ возможных последствий от выброса радиации, выполненный учеными Сорбонны. После моего выступления разразился настоящий скандал. Генсек Михаил Горбачев в истерике позвонил первому секретарю ЦК КПУ Владимиру Щербицкому, дескать, что тут твои в Москве вытворяют, панику в стране сеют. Сам Владимир Васильевич порядочным был человеком, но вот его окружение… В общем, в Киеве заявили, что Олийнык съехал с катушек.
Я понял, что мне лучше поскорее уехать из Москвы. Собрал вещи, вышел из гостиницы «Россия» и стою, жду машину тогдашнего главного редактора «Роман-газеты» Валерия Ганичева (сейчас он председатель Союза писателей России). Заметил в небе игрушечный, ярко раскрашенный самолетик, круживший над Кремлем в поисках места для посадки. Мне подумалось, что это какой-то рекламный полет. На моих глазах самолетик приземлился на Красной площади. Из кабины выпрыгнул худенький парнишка в белом комбинезончике. В этот момент подъехал мой коллега на машине, и мы отправились на железнодорожный вокзал.
На следующее утро в поезде услышал по радио об аресте гражданина ФРГ Матиаса Руста, нарушившего воздушное пространство СССР. Боже мой, подумал, после всего того, что наговорил в Москве, я еще стал свидетелем нашего всемирного позора. Чего доброго, могут сказать, что это я посадку корректировал (смеется).
— И как вас в Киеве встретили товарищи по партии после скандального выступления?
— Мне рассказали, что впервые видели Щербицкого таким раздраженным и что действительно некоторые члены украинского Политбюро сомневаются в моем психическом здоровье. Пошли звонки сверху с предложениями подлечиться в санатории. Дело принимало серьезный оборот. Подумал, что действительно попробуют упечь в психиатрическую клинику. Пришлось ехать обратно в Москву. Передал через Раису Максимовну письмо Горбачеву, в котором написал, что меня могут в богадельню определить, поэтому настоятельно прошу проверить состояние здоровья некоторых членов политбюро ЦК КПУ, поставивших мне диагноз.
Вернулся в Киев, сразу же звонок из Кремля: «Борис Ильич? С вами хочет поговорить Михаил Сергеевич». «И что мне с этим письмом делать?» — спросил Горбачев. «Да пусть лежит, вдруг из Киева вам придет бумага, что я сумасшедший, так чтобы вы знали, что не совсем», — ответил я. Он рассмеялся и положил трубку. Михаил Сергеевич прекрасно понимал, что об этом звонке сразу станет известно членам Политбюро ЦК КПУ. Знайте, дескать, кто мне письма пишет. После этого партийное руководство долго на меня дулось за то, что я к Горбачеву обратился, но о моем психическом здоровье никто больше не говорил.
Более того, возможно, в качестве компенсации в 1988 году меня отправили на XIX Всесоюзную партконференцию, где я впервые на союзном уровне призвал написать «Белую книгу» о Голодоморе 1932—1933 годов в Украине, унесшем жизни миллионов украинцев, назвать причины трагедии и всех палачей поименно. В Киеве, видно, думали: «Ну все, в этот раз он уже не вернется». Но я вернулся…
— Многие ваши стихи посвящены Зачепиловке. В одном из них вы даже удивляетесь, не найдя родного села на глобусе. Часто на родине бываете?
— Стараюсь каждый год приезжать. Вот отбуду юбилей и поеду к своим родным зачепилянам. Там у меня остались две двоюродные сестры и двоюродный брат.
Народ у нас очень интересный, юморной. Помню, как-то иду по селу. А на улице стоят две бабуси и вслух обсуждают каждого проходящего. Замечают меня. «А хто то такий?» — «Та це ж Боря. Воно в нас таке скромне…» — «Та ми знаєм. Рачки, рачки та в президiю… Здрастуй, Борю!» (Смеется.)
Да и вся украинская нация очень интересная. Конечно, есть люди, которые радуются, что у соседа корова сдохла. Но, когда украинцы берутся за оружие, им нет равных. Безгранично храбрые люди. И как бы пафосно это ни прозвучало, я верю в лучшее будущее Украины. Верю, что когда-нибудь мы перестанем «чубитись» между собой. Верю, что Господь посылает нам нынешние тяжелые испытания, чтобы сделать народ духовно крепче, чтобы он смог преодолеть любые трудности.
Фото в заголовке Сергея Тушинского, «ФАКТЫ»
1460Читайте нас у Facebook
