"Во время обстрела мы с дочкой пробегали возле девятиэтажки. Куски стекла сплошной стеной обрушились прямо на нас"
41-летняя Наталья Малий из Славянска и ее 13-летняя дочь Полина стали одними из первых мирных жителей Донбасса, получивших ранения в результате развязанной Россией войны. Двадцать шестого мая 2014 года мама и дочка попали под артобстрел. Как остались живы, обе не понимают до сих пор. «Это было настоящее чудо!» — признается Наталья Малий. Она кандидат наук, много лет преподает в Донбасском государственном педагогическом университете, рассуждает как ученый. Однако случай их удивительного спасения объясняет «прямым вмешательством высших сил».
— В тот день мы с дочкой отправились в супермаркет за продуктами, — говорит 41-летняя Наталья Малий. — Вместе с нами была моя беременная подруга и ее 13-летняя дочь (погодка моей Полины). Мы стояли в очереди на кассу, когда начался обстрел. Охранники стали кричать покупателям: «Бегите на улицу! Здание из гипсокартона: если сюда попадет бомба, погибнут все!» Началась паника, люди бросились врассыпную. Подруга с дочкой помчались в одну сторону, мы с Полиной — в другую. И оказались в… самом эпицентре взрывов.
Моя первая мысль была: «На работу! Университет совсем рядом, там укроемся». Я схватила дочку за руку, и мы побежали в сторону вуза. Полина дико кричала: она страшно испугалась. Рядом бежали люди и тоже от страха истошно кричали. И вдруг прямо перед нами стали разрываться снаряды — один за другим. После каждого взрыва вырастал столб земли высотой, наверное, метров десять. Я не знала, что делать: падать на асфальт и бежать дальше? «Надо вырваться из этого ада», — мелькнула мысль, и мы бросились вперед.
Когда пробегали возле хлебозавода, раздался взрыв. Потом я узнала, что им убило мою коллегу. Через минуту мы с дочкой оказались во дворе девятиэтажки. И тут новый взрыв: во всем доме задрожали стекла, потом раздался страшный скрежет (звук, когда десятки оконных стекол трескаются в одну секунду, я не забуду никогда) — и куски стекла сплошной стеной обрушились вниз, прямо на нас. Помню, как мы с дочерью бежали, а буквально в сантиметре от нас пролетали куски стекла. Они падали на асфальт и разбивались — нас засыпало мелкими осколками.
Понимая, что нас сейчас убьет кусками падающего сверху стекла, я затащила дочку под козырек ближайшего подъезда. Поднимаю голову, на балконе второго этажа стоит мужчина. «Какой код замка на двери?» — спрашиваю его. «Лучше не заходите в дом, — отвечает. — Я прошел войну в Афганистане и знаю, что делать во время обстрелов. Поэтому и вышел на балкон». В эту секунду перед домом разорвался еще один снаряд. Здесь нужно объяснить: девятиэтажка стоит в низине, а взрыв произошел на пригорке — прямо на уровне наших с дочкой голов. В нескольких метрах от нас, под козырьком соседнего подъезда, стоял парень. Осколки пробили ему голову, он погиб сразу…
Не понимаю, как, но, вопреки законам физики, осколки этого же снаряда обрушились не на наши головы, а ударили снизу. Я ощутила толчок и увидела, как из Полининой ноги хлынула кровь. Потом сама почувствовала жар в ногах… Увидев, что нас ранило, афганец бросился на помощь. Он открыл дверь, втащил меня с дочкой в подъезд, перетянул ремнем от своих брюк раненую ногу Полины, потом наложил жгут мне.
Испугавшись обстрела, жильцы дома спустились на первый этаж, но, увидев нас, оцепенели от страха. Мы лежали в луже крови прямо перед дверью подъезда. В шоке я не могла понять: откуда столько крови? Потом достала мобильный, позвонила маме: «Нас ранило» — и назвала адрес. Родители примчались через десять минут, мама была в домашнем халате. Нас вынесли на улицу, усадили в машину и повезли в больницу. Вы никогда не видели, как после обстрела падают ветки деревьев? Так часто бывает: взрывы уже затихли, а дерево вдруг разламывается на куски. Мы ехали в машине, а за стеклом пролетали зеленые ветки, на асфальте лежали убитые люди…
Первый обстрел жилых кварталов города застал врачей врасплох. Раненых в больницу везли и везли, а доктора уже разошлись по домам… В операционной нас было трое, хирург оперировал всех сразу, бегая от одного стола к другому. Рядом со мной лежала молодая женщина с практически оторванной рукой. «Забирала ребенка из садика, — объясняла она мне. — И тут полетели бомбы. Я закрыла сыночка руками. Слава Богу, его не зацепило».
Меня прооперировали в Славянске: вытащили осколки из голени, зашили раны. У Полины травма была тяжелее, и местные врачи не рискнули браться за операцию. Нас отправили в Харьков — в медцентр на Салтовке. Напишите, пожалуйста, что там работают замечательные люди. Для нас с Полиной выделили отдельную палату, обеспечили едой и медикаментами, не взяли ни копейки за лечение.
Когда дочке сделали операцию, хирург сказал мне: «Осколок, а он был довольно крупный, засел в двух миллиметрах от бедренной артерии. Это невероятное везение. Продвинься осколок чуть вперед, девочка погибла бы от кровопотери еще до того, как ее доставили в больницу». По словам врачей, я тоже родилась в рубашке. Осколок прошел через мою ногу по странной траектории: он описал круг, обойдя кость и крупные артерии. Наверное, меня и дочку спасло то, что в момент обстрела я неотрывно читала молитву «Отче наш». Такое ощущение, будто кто-то невидимый прикрыл нас собой, защитив от смерти.
После обстрела у меня развилась клаустрофобия: до сих пор боюсь заходить в лифт. И у меня, и у дочери начались нарушения памяти. Целую неделю я не могла запомнить имя лечащего врача. По десять раз на день переспрашивала у медсестер, как зовут хирурга, и через минуту забывала. Мне было жутко от этого, я рыдала от бессилия… На следующую ночь после того, как Полину прооперировали, началась гроза. Дочке нельзя было вставать (нога была в гипсе), она подпрыгивала на кровати и страшно кричала. Прибежала медсестра: «Что случилось?» «Гроза — как война, — объяснила свозь слезы Полина. — У вас есть палата без окон?»
В больнице дочка вспомнила такой случай. За день до обстрела в постель к Полине забрался паук. Дочка его отшвырнула раз, второй, а он, настырный, снова карабкается по одеялу. Полина рассердилась и убила паука тапком. «Пауков нельзя убивать, — пожурила я дочку. — Так моя бабушка говорила». «А я сейчас посмотрю в Интернете, можно или нет», — парировала дочка. Мы вместе стали искать информацию. Открываем сайты, а там написано: «Убить паука — к страшной беде, болезням или увечьям». Вот и не верь после этого народным приметам.
Лежа на больничной койке, я анализировала события в Славянске. И поняла, как воюют солдаты. В момент обстрела у человека невероятно обостряется инстинкт самосохранения. Эмоции (страх, ужас) отходят на второй план. Решение, как действовать, чтобы выжить, приходит мгновенно. А если от этого еще зависят человеческие жизни (например, в момент обстрела я несла ответственность, в первую очередь, за дочку), мышление работает с молниеносной скоростью. Ужас заполняет мозг позже, когда шок проходит.
Когда нас с дочкой выписали из больницы, Полина рыдала и, буквально стоя на коленях, умоляла: «Мамочка, вези меня куда угодно, только не домой! Я не смогу там жить». К тому времени боевые действия в Славянске закончились, город снова стал мирным. Но дочка даже слушать не хотела. Ехать было некуда, и мы все-таки вернулись домой. Первые четыре месяца Полина просыпалась от малейшего шума и с диким воплем бежала в туалет (там нет окон, и дочке казалось, что это самое безопасное место в квартире).
У травмы войны срока давности нет, — вздыхает Наталья Малий. — Однажды мы шли возле железнодорожного вокзала, а там как раз разъединяли вагоны. Услышав резкий звук, Полина закричала и присела на корточки. А недавно произошел такой случай. Дочке сейчас 15 лет, она учится в девятом классе. Как-то во время уроков рядом со школой пролетел вертолет. Полина выскочила из-за парты и присела между рядами, закрыв голову руками. Потом дочка долго плакала в школьном туалете: ей было стыдно перед одноклассниками. Весной этого года в честь какого-то праздника жители Славянска стали запускать фейерверки. Едва заслышав свист, Полина рефлекторно упала на пол и поползла в ванную. У меня сжалось сердце: значит, время не лечит…
Буквально через несколько недель мне позвонили с неизвестного номера: «Это штаб Ахметова. Знаем, что вы с дочкой получили ранения в ходе боевых действий. Хотим предложить вам отдых в специализированном санатории. Все расходы за счет штаба». Я не поверила: думала, что меня разыгрывают. После всего (кроме обстрелов, я прочувствовала и другие страшные аспекты войны. Например, когда в Славянске не было воды, те, кто живет возле колонок, вешали на них амбарные замки — просто так, из вредности) уже не верю в человеческую доброту. Поэтому, если происходит что-то хорошее, это сначала вызывает опаску, а потом уже искреннее удивление.
Однако все сомнения рассеялись, когда мне позвонила заведующая отделением санатория. Две недели назад мы с дочкой прибыли в санаторий «Арктика» на Бердянской косе. Когда стали оформлять документы, врач сказала медсестре: «Выписывай две карточки: на маму и на дочку. Расписание процедур составь по максимуму, у них оплачено самое дорогое лечение». В тот момент я даже не поверила своим ушам: «Самое дорогое лечение? Для меня? Этого не может быть!» Ведь, как нам объяснили, лечение проходит в рамках программы штаба «Реабилитация раненых детей». При чем здесь я, мать ребенка?
— Дети войны очень болезненно переживают разлуку с родителями, — объясняет Марина Сорокина, координатор психологической службы Гуманитарного штаба Рината Ахметова. — Так устроена детская психика: родители являются для ребенка единственной гарантией защиты от ужасов внешнего мира. Если бы мы отправляли деток на санаторно-курортное лечение без родителей, это могло бы обернуться еще большей психологической травмой.
Второй важный момент: родители раненых детей тоже получили тяжелую психологическую травму, а иногда (как в случае Натальи и Полины Малий) и физическую. Для ребенка это двойной удар, или, как говорят психологи, мультитравма. Поэтому, создавая программу «Реабилитация раненых детей», мы приняли решение: вместе с ребенком проходить лечение будет один из родителей, ведь им тоже необходима реабилитация.
*"В санатории Полину как будто подменили. Она, соня, просыпается рано утром и с удовольствием бежит на процедуры", — говорит мама девочки Наталья Малий (фото из семейного альбома)
По наблюдениям кризисных психологов штаба, дети войны могут преодолеть самые тяжелые последствия травмы при условии, что рядом находится сильный взрослый (родитель). А если мама или папа сломлены войной, ребенку не на кого опереться. Кроме того, когда дети и родители вместе справляются с общей проблемой, это укрепляет взаимное доверие и дает ребенку уверенность. Судя по оценкам врачей санаториев, где проходят реабилитацию участники нашей программы, работа в паре с родителем дает двойной положительный эффект.
— В санатории Полину как будто подменили, — говорит Наталья Малий. — Обычно дочка любит поспать подольше, а тут просыпается рано утром и с удовольствием носится по процедурам. Бывает, прошу ее: «Поль, давай полежим, отдохнем». А она мне: «Нет. У нас же лечение!» Надо сказать, в этом санатории особенная атмосфера. Дети, взрослые, люди в инвалидных колясках — все улыбаются, радуются жизни. Каждый день — экскурсии, танцевальные вечера, конкурсы. Иногда мне даже кажется, будто мы попали на другую планету.
Само собой, что психологический комфорт (это то, что мы с дочкой не ощущали уже, как минимум, два года) позитивно отражается на здоровье. После ранения Полину мучили прострелы в ноге. Боль была такая, что дочка, идя по улице, начинала кричать и падала на землю. За время нашего пребывания в санатории (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить) ни одного прострела. Конечно, физпроцедуры тоже дают свое. У дочки сколиоз, раньше ходила сгорбленная. Всего после нескольких сеансов лечебной физкультуры и массажа у Полины заметно исправилась осанка.
— Проходить лечение в санатории с мамой — это так классно, — признается 15-летняя Полина Малий. — Мы вместе плаваем в бассейне, принимаем ванны, ходим на процедуры, шутим, смеемся… Мне очень приятно видеть, что мама становится такой, какой я помню ее до войны: веселой и жизнерадостной.
2300Читайте нас у Facebook
