"Помню: зима, метель, а Курбас приходит на репетицию без шапки — отдал ее букинисту за несколько редких книг..."
«В зале присутствует лучший режиссер Советского Союза Лесь Курбас. Прошу встать!» — торжественно объявил перед началом своего спектакля Всеволод Мейерхольд. Кто-кто, а он знал цену Курбасу, прозванному критиками «украинским Мейерхольдом». Определение, правда, не бесспорно. Курбас всегда был самим собою: режиссер-философ, создатель «Березиля» — украинского модерного театра европейского образца. Его личность как магнитом притягивала талантливых украинских поэтов, драматургов, художников, композиторов… В режиссуре он видел способ обустройства и преображения действительности. Каждый спектакль — ступенька к самопознанию, творческому раскрепощению и актеров, и зрителей. Возникает островок духовного единения артистов с публикой. Таких островков, как думалось режиссеру, будет все больше, и со временем они образуют целый архипелаг… Но замыслы Курбаса перечеркнул архипелаг ГУЛАГ. В 1933 году режиссера арестовали и отправили в лагерь на Соловках. А в 1937-м он был расстрелян в урочище Сандармох вместе с другими «врагами народа» — цветом украинской интеллигенции. Много лет о Курбасе официально даже не упоминали (несмотря на реабилитацию в 1956 году). Публично назвать его имя означало заговорить об эпохе расстрелянного украинского Возрождения.
«Люди боялись, и их опасения были не беспочвенны», — замечает доктор искусствоведения, академик Академии искусств Украины, создатель и директор Национального центра театрального искусства имени Леся Курбаса Нелли Корниенко. Впервые она увидела уцелевших «березильцев» из театра Курбаса весной 1962 года в Киеве, в Октябрьском дворце. Вечер памяти расстрелянного режиссера отважился провести студент Театрального института Лесь Танюк. С того вечера (разумеется, власти посчитали его «националистическим») все и началось… «Это же так едино — любовь, театр, дух», — говорил Лесь Танюк Нелли Корниенко на заре их знакомства. С годами увлеченность творчеством Курбаса у супругов не угасла (ведь ей сопутствовала любовь!), и каждый делал свои открытия. Символично, что последняя опубликованная работа Леся Танюка (известного политика, общественного деятеля, народного артиста Украины, ушедшего из жизни год назад) — первый перевод на украинский книги «Христианство как мистический факт» антропософа Штайнера, которого чтил Курбас…
— Лесь Степанович говорил, что ему повезло попасть в театральном институте на курс, который вел Марьян Крушельницкий — ученик Курбаса.
— Да, именно от Крушельницкого Лесь впервые услышал о режиссере театра «Березиль», — говорит Нелли Корниенко. — Тогда все ученики Курбаса молчали. Настолько сильным был страх! А Марьян Михайлович, мне кажется, уже просто не смог таить в себе то, что было только ему ведомо. (Народный артист СССР Марьян Крушельницкий умер в 1963 году. — Авт.) Лесь записал 400 (!) его лекций. Затем, после памятного вечера, началось общение с другими «березильцами» — почти 50 человек еще были живы. Встречи, документальные записи, поиск новых свидетельств…
*Супруги Лесь Танюк и Нелли Корниенко были увлечены творчеством Леся Курбаса всю жизнь. Фото 1968 года
— В итоге вы написали первую в мире монографию о Лесе Курбасе, введя имя украинского режиссера в научный обиход, что было уже не формальной, а реальной его реабилитацией. Когда «всматривались» в его личность, что больше всего поражало?
— Благородство! Талантливых людей много, а вот искушение «золотой пробой» выдерживают единицы. То, как вел себя Курбас в экстремальных моментах, его умение прощать, сострадать… Это дорогого стоит.
…Как ни удивительно, но еще 130 лет назад актерская профессия считалась «низкой». И для почтенных семейств было позором, если их отпрыски становились «бродячими комедиантами». Молодой талантливый актер Степан Курбас, взявший сценический псевдоним Янович, и его жена Ванда были именно такими «отщепенцами» — они самовольно ушли на сцену. Когда у супругов во время гастролей в Самборе на Львовщине родился сын, разгневанный дед мальчика — священник — отказался его крестить. Крестными ребенка стали актеры львовского украинского театра «Руська бесіда».
Еще малышом Александр (в семье его звали Лесь) играл с братом и соседскими ребятишками в домашних инсценировках басен и сказок, которые сам же и сочинял. А в Тернопольской гимназии товарищи сразу же окрестили его арлекином. Но мать, вкусившая горького актерского хлеба и рано овдовевшая, не хотела, чтобы он связал свою жизнь с театром. Даже взяла с сына честное слово, что он не будет играть ни в каких любительских спектаклях во время учебы. Лесь слово сдержал. В гимназии, в Венском и Львовском университетах он штудировал литературу — страсть чтения, страсть познания владели им с детства, напитывался европейской культурой. Но сцене не выступал. А в 25 лет… пришел в тот самый театр, где когда-то играли его родители и его крестные. Мать сдалась. И отныне повсюду сопровождала сына.
Худенькую энергичную пани Ванду знали все «березильцы» и доверяли ее вкусу. Компромиссов в оценках она не признавала. Говорила с неистребимым галицким акцентом: «То є добре» или «То є зле». Курбас относился к маме трогательно и нежно, боясь огорчить. «Помню случай: зима, метель, а Курбас приходит на репетицию без шапки, — рассказывал один из воспитанников режиссера. — Доволен, улыбается, в руках несколько редких книг. Выменял у старика букиниста, тот заломил неимоверную цену, пришлось отдать шапку. «Только не говорите, пожалуйста, маме. Скажем — отняли грабители… Хотя нет, не надо, испугается». Стояла суровая зима 1921—1922 годов, в Киеве книги многим заменяли дрова. Актеры студии (часть из них уже прошли школу Молодого театра Курбаса, часть — новички) репетировали в нетопленом здании по улице Прорезной. У студии еще не было названия. Однажды режиссер, обожающий веселую выдумку, шутку, взял в руки бутафорский молоток и начал продавать с «аукциона» чудом сохранившуюся бутылку еще дореволюционного вина. Цена — лучшее название нового театра. Вариантов была масса. Тычина (он дружил с Курбасом и, как и режиссер, был увлечен учением Григория Сковороды) предложил именоваться Студией актеров драмы (сокращенно САД). Все поняли, что это от «Сада божественных песен» Сковороды. И многим идея понравилась. Но тут Курбас с невинным видом обратился к сидевшему рядом артисту Гнату Игнатовичу: «Уявляєш, як гарно тепер про тебе в газеті напишуть: актор — САДист Ігнатович». Хохот стоял такой, что даже обиженный Тычина невольно улыбнулся… Бутылочку малаги распили сообща. После того как Курбас нашел слово «березіль» — староукраинское название первого месяца весны. 30 марта 1922 года стало днем рождения «Березиля».
В театре, где собрались близкие по духу люди, были свои неписаные правила. Если во время репетиций актеры видели, что режиссер держится за сердце, то старались его не волновать. Понимали: дает о себе знать пуля. В молодости он стрелялся. Пуля небольшого калибра попала прямо в сердце, но при этом «закапсулировалась» — вокруг нее возник жировой пузырек (спасибо старенькому бутафору, который перед спектаклем смазал и театральный пистолет, и находившуюся в нем пулю). Хирург, вскрыв грудную клетку, сказал, что оперировать не будет. И Курбас жил с пулей в сердце.
— К тому отчаянному шагу его привели моральные страдания из-за влюбленности в актрису Катерину Рубчакову, — говорит Нелли Корниенко. — Ее муж Иван был учителем Курбаса и относился к нему как к сыну… Рубчакова, замечательная актриса, обладала особой женской магией. В нее нельзя было не влюбиться, рассказывали «березильцы». Она буквально покоряла сердца, хотя и не была красавицей.
*Актриса Катерина Рубчакова, с которой Лесь Курбас был занят в театральных постановках, обладала особой женской магией. И молодой артист, конечно же, влюбился в нее. 1914 год
— Красавицей, говорят, была жена Курбаса — актриса «Березиля» Валентина Чистякова, которую он горячо любил. И с их взаимоотношениями тоже ведь связана драматическая история, изобиловавшая прямо-таки шекспировскими страстями?
— Любовь, страсть — это не осуждаемо… Так случилось, что Валя Чистякова (у нее, кстати, были редкой красоты фиалковые глаза и волосы по колено) влюбилась в молодого актера их театра Березу-Кудрицкого — ученика Курбаса. Оказавшись неспособными справиться с чувством, они решили оба одновременно покончить с собой, избрав для этого вполне романтический сюжет — выплыть лодкой на середину реки и… Он смог это сделать, она — нет… Благородство, мудрость и тонкость Курбаса в этой драматической ситуации, как мне кажется, невольно повлияли на нравственную историю его театра. Как истинно любящий человек, он болел болью жены, сострадал ей… Все «березильцы» знали об этой драме. Но никто не позволил себе злословить, унижая тем боль учителя. Такой была этика театра. Собственно, все художественные открытия Курбаса более всего чувствительны к теме этики и морали. В подобных сюжетах и сам Шекспир познавал подлинность жизни…
— Читала, что Валентина Чистякова спустя годы после гибели мужа отказывалась что-либо рассказывать. Боялась?
— Она говорила: «Мне в те страшные годы сделали несколько уколов, и я все забыла». Однажды мы с Лесем попросили ее представить сцену из курбасовского спектакля «Газ». И я была совершенно убита, увидев игру актрисы традиционного театра Гната Юры. Очевидно, это реакция самозащиты: память вытеснила все угрозы, включая творческие, связанные с катастрофой — гибелью Курбаса. И вправе ли мы судить Валентину Чистякову? Так или иначе, но она была женой гения, а после его смерти трепетно заботилась о маме Курбаса. Женщины коротали свой век в маленькой харьковской квартире, выделенной когда-то «лучшему режиссеру республики».
— Курбас предчувствовал свою смерть?
— Думаю, да. Возможно, поэтому и не уезжал из Украины. Его приглашали работать в Канаду, Германию, в Москву — он не соглашался. Хотел как можно больше успеть на родине. Создание театра он отождествлял со строительством державы.
Незадолго до ареста режиссера пригласил к себе Павел Постышев, секретарь ЦК КП (б) Украины, и сказал: «Вы будете по-прежнему режиссером номер один в Украине, но должны отказаться от своих взглядов, отречься от друзей по творчеству» (некоторые из них, как писатель Микола Хвылевый, в 1933-м покончили жизнь самоубийством). Курбас не смог предать ни свое творчество, ни друзей. Он ставил пьесы Миколы Кулиша, и спектакли все больше диссонировали с тотальным «единомыслием», а критики набрасывались на них все яростней.
В лагере на Соловках начальство поначалу относилось к режиссеру спокойно. У него был срок пять лет — столько тогда давали за анекдот. Но все изменилось после доноса заключенного — конферансье Алексеева, который не мог смириться с тем, что на его место директора тюремного театра поставили Курбаса. Алексеев получил «с материка» журнал «За марксо-ленинскую критику» с разгромной статьей об украинском режиссере и доложил о ней начальству. Чекисты всполошились, и дело Курбаса подали на пересуд «тройки», выявлявшей особо опасных националистов.
«Статья называлась „Националистическая эстетика Леся Курбаса“, — рассказывал автору этих строк Лесь Танюк. — Автором выступил Гнат Петрович Юра (бессменный руководитель Театра имени Франко с 1920 по 1961 год. — Ред.). Юра именовал Курбаса „националистом“, „фашистом“, „сторонником буржуазного философа Бергсона“. Убийственная статья, политический донос… В 1962 году, когда я готовил вечер памяти Курбаса и приглашал на него „березильцев“, мы разговаривали с Гнатом Петровичем. Спросил его прямо: „Как случилось, что вы написали такую статью?“ „Вот вам крест, не писал ничего подобного, — говорил Гнат Петрович. — Я этого Бергсона и не читал никогда. А Курбас — мой кумир, он меня в театр брал“. Тогда я попросил рассказать, как все было, если статью ему писать „помогали“. Он отказался… Потом оказалось, что власть держала Юру на крючке за „грех“ — когда-то он торжественно приветствовал Петлюру на Софиевской площади. Мы снова встретились. Гнат Петрович расплакался: „А що мені було робить? Або кулю пустити собі в лоба, або дурника валяти. То я й грав Швейка“. Швейка он играл прекрасно…»
— Гнат Петрович так и не нашел в себе силы публично поведать о том, что ему известно, не смог преодолеть страх, — говорит Нелли Корниенко. — Журнал, как рассказывал нам с Лесем сын Гната Юры, лежал на столике в его комнате. Он не писал ту статью, но дал свою подпись. И, думаю, это мучило его до конца жизни.
…Расстрел в урочище Сандармох проходил в ноябре 1937 года — в ознаменование 20-й годовщины Октября. Капитан Матвеев по приказу чекиста Кашкетина собственноручно расстрелял 1111 человек. Он записывал в донесениях, кого и как ликвидировал. Из экономии расстреливал одной пулей сразу двух заключенных. Их ставили затылками друг к другу. А если с первого раза добить не удавалось, капитан разбивал черепа ломом (за свой ударный труд он получил тогда орден Ленина и путевку на Черное море. Скончался в Москве, будучи почетным пенсионером). Леся Курбаса расстреляли в паре с Миколой Кулишом. Они и в изоляторе не расставались…
О расстреле стало известно лишь спустя 60 лет. До этого о гибели режиссера ходило много легенд. Актер «Березиля» Иосип Гирняк, например, считал, что Курбаса с Кулишом утопили в Белом море. Сам Гирняк, в юности бывший сечевым стрельцом, чудом уцелел в лагерях. Затем руководил Украинским театром в США, где жил с 1947 года. Уцелела — единственная из всей семьи — и актриса Ирина Стешенко, внучка выдающегося украинского драматурга Михаила Старицкого (ее мама Оксана, подруга Леси Украинки, и брат Ярослав погибли в сталинских лагерях, а отца — министра образования УНР — убили в Киеве в 1918 году). И так случилось, что между этими двумя «березильцами», живущими на разных континентах, в 1960-е годы завязалась удивительная переписка.
— Адрес Гирняка передал нам Виталий Коротич, — рассказывает Нелли Корниенко. — Ирина Ивановна была ему очень благодарна. У пани Орыси (так ее все называли), жившей на крохотную пенсию, всегда были аккуратная прическа и маникюр. Она сохранила по-девичьи стройную фигуру. В ее киевской квартире на улице Пушкинской, где я гостила регулярно, жила память о нескольких поколениях украинских аристократических родов: кресло Леси Украинки, портрет Старицкого… Свои письма к Гирняку пани Орыся подписывала романтически — Джульетта. А он — Ромео.
— У них был роман?
— Нет. Но их связывала любовь к «Березилю», память о режиссере — их учителе. Почтовый роман Ромео и Джульетты продолжался и после того, как я написала свою монографию о Курбасе. Иосип Гирняк, кстати, не верил, что мне удастся защитить кандидатскую диссертацию. И я решила передать ему копию работы. Ксероксов еще не было, фотопринт 500 страниц делали на машине «Эра». Когда Гирняк увидел текст, то заплакал… Он жил идеями Курбаса. В Америке ставил спектакли, которые были продолжением «Березиля». Прислал нам огромную бобину, на которой начитал сцены из «Мины Мазайло» и «Маклена Граса». Он и пани Орыся стали для нас с Лесем родными людьми.
«В 1987 году я добился передачи помещения кинотеатра „Комсомолец Украины“ Молодому театру, — вспоминал Лесь Степанович Танюк. — И на здании установили мемориальную доску режиссеру Курбасу. „Пока ты этого не сделаешь, я не умру“, — говорила мне Ирина Ивановна Стешенко… Привез ей в больницу фотографию здания и мемориальной доски, запись вечера памяти Курбаса. Ирина Ивановна лежит, слушает, беззвучно плачет. „Ну, вот и хорошо, — говорит. — Я счастлива, что дождалась“. И добавляет: „Ты приходи завтра в 11 утра. А сейчас попроси, чтобы ко мне позвали Маню — покрасить волосы и Верочку — сделать маникюр“. Утром Ирина Ивановна умерла… Это просто мистика!»
— Именно так все и было, — подтверждает Нелли Корниенко. — «Неличка, ты не представляешь, как быстро летит жизнь!» — говорила мне пани Орыся. И кульминацией в этом полете для нее стало восстановление справедливости по отношению к режиссеру, создание Центра театрального искусства имени Леся Курбаса. Знаете, это фундаментальный закон: если жизнь человека обрывается преждевременно, то позже обязательно найдутся те, кто резонируют с ним душою и свяжет оборванные нити. Продлит траекторию его полета.
Помню лицо Ирины Ивановны в обрамлении белой кружевной пены — в больнице она надевала белоснежные накрахмаленные сорочки с кружевом. Было в ее облике что-то инопланетное. Как у гостьи из будущего, с планеты Театр. Где все молоды, красивы, талантливы и… бессмертны.
1016Читайте нас у Facebook
