«хуже всего в освенциме было чувство безнадежности, охватывавшее нас при виде машин, которые каждый день подвозили к газовым камерам все новых и новых жертв… »
Кроме Дня Победы, в нынешнем году на начало мая пришелся еще один праздник «со слезами на глазах» — День освобождения узников фашистских концлагерей (он высчитывается по иудейскому календарю, поэтому имеет «плавающую» дату). Для тех, кто не понаслышке знает о лагерях смерти, это праздник возвращения к жизни, к человеческому существованию.
Особенно памятен этот день для евреев, ведь в годы Второй мировой они чаще других становились жертвами проводимой Гитлером политики чистки. Только из маленького Закарпатья в лагеря вывезли 118 тысяч представителей этой национальности. В их числе была и молоденькая девушка Розалия Филип…
«На каждой станции немецкие солдаты открывали вагон, забирали трупы и отбирали у матерей грудных детей… »
- Мой отец вместе с компаньоном владел антикварными лавками в Берлине и Франкфурте, — вспоминает Розалия Филип. — Поэтому часто ездил в Германию и хотел, чтобы вся наша семья переехала туда на постоянное место жительства. Но мама не соглашалась, и мы остались в селе Копашнево Хустского района Закарпатья. Когда началась Вторая мировая война, мне было семнадцать лет. За год до начала войны из Германии приехал отец и остался в селе, а из Братиславы, на свою беду, вернулся брат.
Евреев на Закарпатье забирали, начиная именно с нашего Хустского района. Я со старшей сестрой в это время жила в Мукачево и Тячеве, а родителей с тремя моими сестрами и двумя братьями забрали прямо из родной хаты. Поезд с евреями следовал через Тячев, и я прибежала на перрон в надежде увидеть родных. Отец стоял у окошка вагона и, заметив меня, стал махать рукой, по его щекам текли слезы. Поезд тронулся… После этого никого из родных, кроме старшей сестры, я уже никогда не увидела. В городе говорили, что часть пассажиров поезда расстреляли, остальных сожгли в синагоге…
Вскоре сестры перебрались в Хуст. К хозяйке, у которой жила Розалия, часто приезжали пожилые супруги-врачи из небольшого венгерского города. Не имея своих детей, они оформили над молодой девушкой опекунство и забрали ее к себе. В новой семье Розалия прожила более трех лет, а после смерти врача переехала к новой опекунше, которую она звала тетей Ларисой. В 1944 году евреев стали забирать и из центральной части Венгрии, где они жили.
- В конце весны в небольшое село возле Будапешта согнали около тысячи евреев, — продолжает Розалия Германовна. — В их числе были и мы с тетей Ларисой. Гетто охраняли венгерские жандармы, и один из них, подозвав меня, сказал: «Я помогу тебе спастись — отправлю к своей матери». Я испугалась.
Через неделю всех погрузили в товарный поезд и отправили в Польшу. Дорога была мучительной: люди в вагоне толпились в страшной тесноте, задыхаясь от нехватки воздуха. Старики не выдерживали и умирали, а более выносливые, не в силах держаться на ногах, садились прямо на трупы. Поезд охраняли немецкие солдаты. На каждой станции они открывали вагон, забирали трупы и отбирали у матерей грудных детей. Младенцев убивали тут же, разбивая им головы о стенку вагона…
На следующий день поезд прибыл в Освенцим. Первое, что я увидела в окошко вагона, — стоявшие за колючей проволокой мужчины в женской одежде. На самом деле это были стриженные наголо женщины. Нам приказали оставить на плацу все личные вещи, и вскоре там выросла куча из женских сумочек, фотографий, денег, детских игрушек…
Затем всех выстроили в один ряд и повели по коридору, в конце которого стояла женщина в форме СС. Детей, беременных женщин, больных и пожилых людей она указкой направляла направо, а молодых и здоровых — налево. В правой группе я вдруг увидела свою опекуншу и с криком «Тетя Лариса!» бросилась к ней. Какая-то женщина схватила меня за руку и толкнула влево, где стояли здоровые узники. Из всего состава годными к работе оставили около 30 процентов людей, остальных забраковали. Позже мы узнали, что всех их прямо с плаца отвели в газовые камеры.
«Дневной рацион состоял из двухлитрового котелка баланды, выдаваемого на пятерых узников»
- После сортировки женщин отделили от мужчин, отвели в огромный зал и приказали полностью раздеться, — продолжает Розалия Филип. — В конце зала трое мужчин стригли узниц наголо. Видя наше смущение, они успокаивали: «Сестрички, не стыдитесь, десятки тысяч женщин уже прошли через наши руки… » После стрижки и дезинфекции нам выдали одежду, оставшуюся от прежних узников. Мне досталась не по размеру большая юбка, которую я перехватила веревкой, и кофта с пышными кружевами на воротнике и рукавах. Но вскоре шея и запястья у меня стали чесаться — кружева на кофте кишели гнидами. Я отпорола эти кружева и выбросила. На ногах все еще оставались мои босоножки, но на следующий день надзирательница отобрала и их, выдав взамен грубые деревянные платформы, перехваченные лоскутом кожи. Я долго плакала после этого, ведь босоножки были единственной вещью, остававшейся у меня от вольной жизни.
Розалия попала в самую худшую часть Освенцима — Биркенау, или Бжезинку, построенную на месте бывшей польской деревни Бжезинка. Эта часть предназначалась для смертников, однако, поскольку остальной лагерь был переполнен, рабочую силу начали селить и сюда. В Биркенау находились газовые камеры и крематории, к которым грузовики каждый день подвозили «отбракованных» людей.
- Первые полтора месяца мы жили в каком-то ангаре и ночевали прямо на полу, — продолжает Розалия Германовна. — Это было словно испытание на выносливость. Каждый день нас выгоняли на солнцепек за территорию лагеря убирать школу гитлерюгенда. Воды практически не давали, а дневной рацион состоял из двухлитрового котелка баланды, рассчитанного на пятерых. Ложек не было, поэтому первый узник, отпив немного из котелка, передавал его следующему… Люди, боясь, что им не хватит, часто вырывали котелок друг у друга, едва не дрались за него.
Чтобы отсеять нетрудоспособных, каждые несколько недель проводилась сортировка, которой руководил главный врач Освенцима Йозеф Менгеле. Люди страшно боялись «медосмотра» и шли на разные ухищрения, лишь бы избежать смерти. Женщина из нашего блока перед осмотром натирала своей дочери песком щеки, чтобы на них выступил румянец и девушка казалась более здоровой. Так же боялись попасть в блок, где проводились медицинские эксперименты. Желая увеличить плодовитость немецких женщин, врачи экспериментировали там над узницами, особое внимание уделяя детям и женщинам-близнецам.
«Неоднократно на моих глазах людей расстреливали за малейшую провинность»
- Осенью наш блок перебросили на строительство аэродрома, — вспоминает Розалия Филип. — Похолодало, но теплую одежду не давали. Наша группа состояла из 25 женщин из разных стран, а поскольку я знала немецкий, русский, чешский, венгерский, польский языки и иврит, меня сделали старшей. К месту работы группу сопровождали два вооруженных охранника с собаками. Уследить за всеми узниками было трудно, и однажды, когда охранников вблизи не было, я позволила одной обессиленной женщине немного отдохнуть. Это увидел мастер. Не говоря ни слова, он подошел ко мне и дважды наотмашь ударил рукой по лицу.
Неоднократно на моих глазах узниц расстреливали за малейшую провинность или вообще без вины. Одну женщину убили за то, что подобрала выкатившуюся из продуктового склада картофелину, поэтому «мягкое» наказание мастера оказалось для меня крупным везением. За время пребывания в лагере я несколько раз находилась в миллиметре от верной гибели, но каким-то чудом ее избегала.
Однажды, когда мы возвращались с работы, охранник соседней группы, видя, как мы замерзли, бросил на землю небольшое одеяло и показал мне жестом поднять его. Только я взяла одеяло, как появился старший группы СС. Завернув рукав на моей кофте, посмотрел на вытатуированный номер и молча ушел. Это означало одно: смерть! Злополучное одеяло сразу отобрали, а по прибытии в лагерь дежурный приказал мне зайти в блок к начальству. «Кто из охранников бросил одеяло?» — спросил эсэсовец, как только я переступила порог. «Не знаю, — отвечаю, — они все очень похожи». Офицер кивнул на дверь, разрешая уйти, а утром опять появился перед нашей группой и приказал мне следовать за ним. Мы подошли к выстроившимся охранникам, и он снова спросил: «Кто из них бросил одеяло?» «Не знаю, — отвечаю, — не могу их различить».
Тогда он приказал дежурившим вчера охранникам выйти вперед, и эсэсовец спросил: «И теперь не узнаешь?» «Нет», — отвечаю. Он смерил меня взглядом и приказал: «Иди работать». Наверное, эсэсовцу понравилось, что я даже под страхом смерти не выдала охранника, и он решил меня пощадить…
О том, что творилось в это время на фронте, мы не знали. Но хуже всего было не отсутствие информации, а чувство безнадежности, охватывавшее нас при виде машин, которые каждый день подвозили к газовым камерам все новых и новых жертв. Тяжелый труд, жестокое отношение, нехватка пищи и убийство многих тысяч людей, происходившее на наших глазах, действовали удручающе, люди, словно одурманенные этими ужасами, становились равнодушными к собственной судьбе. Однако и среди них иногда встречались отчаянные головы, решавшиеся на побег. Их, как правило, ловили и устраивали публичную казнь, чаще всего тройное повешение. Беглеца на заполненном узниками плацу дважды вешали, в последний момент вынимая из петли, а третий раз — окончательно. При виде подобных сцен надежда выбраться из этого ада практически исчезала. Оставалось лишь уповать на выносливость организма…
В конце 1944-го линия фронта сильно продвинулась на запад, и немцы начали узников Освенцима, которых не успевали «утилизировать» в газовых камерах, спешно перебрасывать в другие лагеря. Розалия попала в Штутгоф в Восточной Пруссии, что недалеко от Кенигсберга.
- Старшим в кухонном блоке лагеря был чех, — рассказывает Розалия Германовна. — Сразу после прибытия он дал мне немного еды, а в последующие дни тоже выдавал дополнительную порцию, которую я делила с подругами. Еще через несколько дней чех нашел меня в бараке и сказал: «Скоро вас будут забирать отсюда небольшими группами. Ты постарайся остаться, спрячься где-нибудь». Его слова показались мне подозрительными, и когда через два дня действительно начали формировать группу, я стала в первый ряд. Но выйти из лагеря не удалось: надзирательница, указав на меня, приказала вернуться в барак. Наверное, ее попросил об этом чех.
Это еще больше насторожило меня, и на следующий день при формировании новой группы я незаметно для надзирательницы стала в средний ряд. Нас под охраной повели в новый лагерь и поселили в бараки.
- Через пять дней узниц выстроили в колонну из пятисот человек и повели через Кенигсберг на новое место, — продолжает Розалия Германовна. — Идти было трудно, и того, кто падал и не мог подняться, отводили на обочину и убивали выстрелом в затылок. За городом вся обочина была усеяна телами расстрелянных.
Вечером колонну привели на какой-то заброшенный завод, дали поужинать, а в полночь снова построили и повели дальше. Наконец подошли к морю. Над площадкой, на которой мы остановились, возвышалась отвесная скала, с другой стороны — двухметровый обрыв к воде. Люди почувствовали скорую смерть, в рядах начался ропот. Тогда всем приказали сесть на землю.
Охранники ждали сигнала. Наконец в небо взмыла ракета, и солдаты, взяв оружие наперевес, окружили нас с трех сторон и стали сбрасывать с обрыва. А когда все оказались внизу, открыли огонь из автоматов. Меня кто-то толкнул на землю, сверху посыпались другие тела, но я почувствовала, что не ранена. Автоматные очереди не прекращались, и люди все падали и падали…
После этого выстрелы прекратились, слышались лишь душераздирающие крики раненых: «Я еще жива, добейте меня!» А я лежу и молюсь. Вскоре снова послышались выстрелы — редкие, одиночные. Это солдаты проверяли, кто остался жив, и добивали их. Голоса все ближе и ближе, и я с ужасом жду свою смерть. Наконец подошли к нашей куче, разбросали тела. Кто-то взял меня за руку, и послышалась фраза на русском языке: «Она еще жива». От страха я не двигалась, каждую секунду ожидая пули, но солдат лишь ударил меня в спину прикладом и пошел дальше. Наверное, у него кончились патроны.
Небо начало сереть, и в нескольких десятках метров от меня послышались стоны. Я поползла на голос и у самой воды нашла девушку из Польши, которую тоже не зацепила пуля. Мы ползком обогнули гору и спрятались в кустах, чтобы переждать день. Дождавшись ночи, направились через поле к лесу. Наконец среди деревьев мелькнул свет, послышался лай собак, и мы увидели большое, огражденное кованым забором здание, во дворе которого стояло множество грузовых машин. Мы, худенькие, протиснулись сквозь стальные прутья во двор в надежде найти какой-нибудь сарай и согреться. Как вдруг услышали: «Стой!» Перед нами возник немецкий солдат с автоматом…
Как оказалось, девушки случайно забрели на место дислокации немецкого батальона, который готовился к эвакуации. Повезло, что это были фронтовики, а не эсэсовцы: бывших узниц обогрели, накормили, а на следующий день, когда батальон ушел, девушки остались вместе с другими польскими пленными, работавшими у местных помещиков. Вскоре Розалию задержала немецкая военная полиция, и она с группой других девушек попала в прачечную, обслуживающую солдат с передовой. Здесь Розалия пережила массированные бомбардировки союзнической авиации, двухмесячную битву за Кенигсберг и приход Красной Армии. Некоторое время девушка находилась в лагере для перемещенных лиц, а затем ей предложили работу переводчика в комендатуре…
На Закарпатье Розалия смогла вернуться лишь в 1947 году. В родном селе ее ожидал сюрприз — письмо от старшей сестры, которая пыталась узнать, выжил ли кто-то из родных. Оказалось, что сестра тоже пережила Освенцим, Штутгоф и была освобождена советскими войсками на территории Польши. Сестры смогли встретиться в 1948 году и с тех пор старались не расставаться.
Некоторое время Розалия работала в Хусте на маслозаводе, затем вышла замуж и переехала в Мукачево. После смерти мужа в 1995 году живет одна. В последние годы у женщины было немало возможностей уехать на ПМЖ в Германию или Израиль, однако она решила остаться дома. Бывшая узница не побывала даже в музее-мемориале на месте Освенцима, куда неоднократно организовывались туристические поездки, посетила лишь бывшее гетто возле Будапешта, откуда началась ее ужасная дорога в Освенцим-Биркенау…
- Розалия Германовна, как вы теперь оцениваете те события? Осталась ли обида за пережитое?
- Жестокое, нечеловеческое отношение эсэсовцев, отличавшихся особенной свирепостью, невозможно забыть! Однако у меня нет обиды на немецкий народ, это очень хорошая нация.
Я уважаю людей любой национальности, все они заслуживают сочувствия и любви. Только исповедуя эти принципы, можно надеяться, что пережитое нами никогда не повторится…
817Читайте нас у Facebook
