Народная артистка украины мария стефюк:»я сидела на вокзале с совершенно незнакомым человеком, мы пили пиво прямо из бутылок и были счастливы»
С народной артисткой Украины Марией Стефюк мы встретились… в Минске — после многолетней паузы в Белоруссии шли Дни украинской культуры. Мария Юрьевна царила на сцене! Но как только уходила за кулисы, улыбка на ее лице гасла. А войдя в гостиничный номер, где расположилась певица, я почувствовала запах сердечных капель. «Мы здесь, а в Киеве — настоящая революция! Домой, домой, и как можно скорее… » — повторяла она.
«Если потребуется заштопать носки, сделаю это художественно»
- А что для вас дом, Мария Юрьевна? — Прежде всего, это родительская хата, — говорит Мария Стефюк. — Она, может быть, побольше Шевченковой, но очень скромная. Сейчас на подворье кое-что достроено, и там живет сестра с семьей. А во времена нашего детства это были две комнаты, в каждой — печка. Ни света, ни радио. Зато мы много читали. Родители мои прошли войну: отец дошел до Берлина, мама была в Бухенвальде, где и поседела совсем девочкой. Оба часто вспоминали войну. Отец рассказывал такое, за что в те годы могли и посадить. Например, как они шли в атаку, а за ними — заградотряды. Как расстреливали всякого, кто проявлял нерешительность в бою. Солдатам было очень страшно, им давали спирт, поэтому отец любил выпить. У него как-то пропал интерес к жизни, может быть, поэтому и умер рано — в 49 лет. Но и отец, и мама любили книги. А мама организовывала всякие театральные кружки, играла в пьесах Старицкого, Кропивницкого… А как она готовила! Ни в одном ресторане я такого не пробовала. Любимое блюдо — бануш. Это кукурузная каша, приготовленная определенным образом: со сметаной, грибами. А вообще, мама умела все — вышивать, ткать, рисовать… И меня учила. Говорила: «Как это так, чтобы девушка не могла заштопать носки?» Сейчас, конечно, не штопаю, но, если потребуется, сделаю это художественно. И хорошо вышиваю. Раньше ведь девушка с десяти лет готовила себе приданое, вышивала наволочки, подзоры. И я сидела и вышивала. Когда мы вернемся в Киев, Мария Юрьевна покажет и тканые, и вышитые рушники. И рубахи — маминой и своей собственной работы. Коричневые, ярко-желтые, бордовые тона расцветут в комнате, когда Мария Юрьевна разложит их на просторном столе. «Да что эти, — скажет хозяйка дома о своих работах. — Вы вот сюда взгляните — этой рубахе 200 лет! Ее в нашем роду старшие младшим передавали — не сосчитать, на скольких плечах она побывала. Но когда я в Америке в ней вышла, народ ахнул!» — Нас вообще в строгости держали, — продолжает Мария Юрьевна. — В пять лет я уже ходила с другими детьми пасти коров. Меня поднимали на рассвете, и я шла. Сейчас даже представить это страшно. — Стадо, штопка… Как же вы из всего этого в артистки-то попали? — Мама очень хотела, чтобы я занималась искусством. У нас дома был баян, меня учили на нем играть. Такой тяжелый! Я его ненавидела. Поэтому, когда пошла учиться в Снятинское музыкальное училище, то выбрала дирижерский факультет. А во время празднования 50-летия советской власти попала в Киев на фестиваль и пела там с оркестром. Меня услышал профессор из консерватории и удивился: «Почему вы не занимаетесь вокалом?» Он буквально за руку отвел меня в консерваторию, и я была принята без экзаменов.
«Киев наступил на меня большой тяжелой лапой»
- Во сколько же лет вы оторвались от дома? — Мне было 15, когда поступила в Снятинское музыкальное училище — в каких-то 26 километрах от села. Но эти километры казались мне бесконечно длинными. Поддерживало единственное: я жила на квартире у женщины, которая не имела детей и относилась ко мне, как к дочери. Всю жизнь благодарна ей за то, что она для меня сделала: открыла мир литературы, показала, что значит быть женщиной. Но самое страшное началось, когда попала в Киев. Во-первых, я не знала ни одного русского слова. Во-вторых, в консерватории была совсем другая обстановка. В комнате общежития нас жило восемь человек из разных областей. Девушки, дорвавшись до столицы, торопились, что называется, вписаться в моду: красились, пудрились. А у меня была длинная коса, я не красилась, не знала, что такое пудра. Надо мной смеялись. Было такое чувство, будто Киев наступил на меня большой тяжелой лапой. В праздники старалась обязательно поехать в село — не могла без этого. Слава Богу, у меня были прекрасные учителя в консерватории, они меня отпускали. И вообще очень поддерживали. Моя учительница Наталья Осиповна Захарченко говорила: «Кому-то Бог дает голос, кому-то внешность, кому-то ум… А кому-то все это, но не дает души. У тебя же есть все, и ты должна быть на сцене!» Это когда я собиралась бросать консерваторию. — Что вам чаще всего вспоминалось из домашней жизни? — Все, что связано с мамой. Я уже говорила, какая она была мастерица. Но главное — она умела чувствовать. Ей достаточно было взгляда, чтобы понять, что со мной происходит. Если я говорила что-нибудь не очень вежливое, она не упрекала, но скажет слово — и мне тут же становилось так стыдно, что я больше себе ничего подобного не позволяла. У нас никогда не произносили слово «воспитание», но то, что мы видели, становилось уроком на всю жизнь. Был такой момент: зашла в класс мой концертмейстер — и я встала. Она спрашивает: «Почему вы встали?» Я говорю: «Меня мама учила: если старший входит, нужно встать — независимо от того, мужчина это или женщина». Она была так удивлена! Город, театр меня очень изменили. В театре, если человек не будет сильным, он никогда не станет первым на сцене. И я старалась быть сильной. Но иногда очень хочется стать слабой, просто женщиной — чтобы обо мне кто-нибудь подумал, позаботился. — А мама? — Два года назад она умерла. После ее смерти наступила совершенно другая жизнь, будто она забрала то, что давало мне силы. Я иногда зарываюсь лицом в мамины кофты и вдыхаю ее запах. Эти слова вспомнятся мне, когда Мария Юрьевна покажет семейные фотографии. В юности они с матерью на одно лицо. И назвали ее Марией в честь мамы…
«Чтобы мой оглохший и ослепший пес ни с кем меня не спутал, не меняю духи»
- Мария Юрьевна, у вас такая богатая палитра ролей… Виолетта в «Травиате», Джильда в «Риголетто», Мюзетта в «Богеме», Розита в «Севильском цирюльнике»… Какая из ролей полнее всего вбирает в себя то, что вы вынесли из родительского дома? — Это роль в «Травиате». Виолетта — драматическая жертвенная личность. А если говорить не об элитарном искусстве, то это, конечно же, женские образы в народных песнях. Песню не исполняешь — ее переживаешь, как маленькую драму. В этот момент в тебе работает все, что видел, слышал, чувствовал. А детство мое, хоть прошло без телевизора, было наполнено впечатлениями, которые ни на одном экране не увидишь. Свадьбы, крестины… Церковный хор… А рассветы в горах!.. — Вы такая домашняя, а жизнь — сплошные гастроли. Есть ли страна или местность, где бы вы чувствовали себя пусть не как дома, но все-таки терпимо? — Если бы мне пришлось жить вне Украины, я выбрала бы Западную Германию. Может быть, Мюнхен. Западные немцы ближе мне по характеру. А еще я заметила, что все горцы чем-то похожи. Они более открытые, смелые… — Образ гастрольной жизни не утомляет? — Ой, мне так надоели эти поезда, самолеты… — Никогда не хотелось построить свой дом? — У меня и без того столько забот! Я всегда всем помогаю — друзьям, родственникам. — И много у вас родственников? — Много. Все мне говорят: «Мария, так тяжко жить». — А земляки тревожат просьбами? Клара Лучко как-то рассказывала, что у нее стиральную машину попросили — у вас такого не было? — Было. Но я помогаю, если речь идет о чем-то важном — лекарствах или врачах. Но вот вспомнила интересный случай. Звонит как-то мужчина: «Я с Франковщины, сейчас на вокзале и нет денег доехать домой. Узнал ваш телефон. Можно приехать?» Мне в тот момент было не до гостей — навалилась ужасная депрессия! И я сказала, что сама к нему подъеду на вокзал. Мы встретились, купили билет. Потом он говорит: «А можно пива выпить?» Мы купили пиво, сели на вокзале на лавку и как начали говорить… Боже, о чем мы только не говорили! Я слушала родную речь, она ласкала слух, и мне было так хорошо, что думала: и зачем этот поезд так скоро отправляется? С вокзала возвращалась совсем в другом настроении! Так что неизвестно, кто тогда больше кому помог: я земляку или он мне. Кстати, деньги он, к моему удивлению, выслал. — В своем доме кого опекаете? — У меня есть собака. Пекинес Кирюша. Ему 14 лет. Уже слепой и ничего не слышит. Но меня узнает по запаху, поэтому не меняю духи. Уезжая на гастроли, оставляю его у подруги, а когда возвращаюсь, собака прямо бросается ко мне. И я так счастлива! — Вот вы говорите, вам везло на людей. До сих пор помните женщину, которая вас приняла, как мать. И учителей, которые поддержали. А есть ли человек, которому вы стали родной душой? — По-моему, молодежь, которая сегодня приходит на сцену в том возрасте, в котором пришла я, совсем другая. Она мгновенно воспринимает то, чему мы учились годами, но не вкладывает той души, которую вкладывали мы. Она не только имеет мобильные телефоны, она сама мобильна. А так как и публика сейчас не та — привыкла питаться в «Макдональдсе», то ей, видно, большего и не требуется. — Кстати, о публике. Что вы скажете о минской? — Люди принимают нас не просто хорошо, а как-то благодарно. — Может быть, потому, что в Белоруссии пока невозможно то, что происходит в Украине? Я имею в виду, что народ заставил себя услышать. А сами-то вы что сейчас ощущаете? — Мы с вами говорили о доме. Так вот, сейчас я всю Украину ощущаю как дом. Мне тревожно и хочется скорей вернуться… Но оказалось, что для Украины важней, чтобы Мария Юрьевна задержалась в Белоруссии. Она была приглашена в жюри Международного конкурса оперных певцов, который начинался в Минске и в котором должна была принять участие ее воспитанница Оксана Дика. И хорошо, что осталась, иначе не видать бы Украине первого места. Оказалось: белорусская публика — это одно, а власть — другое. Решили, что Украина, которая «такое устроила!», не должна чувствовать себя победительницей. Первое место хотели отдать Белоруссии. Но Оксана пела лучше всех! Она пять раз выходила на поклон. И Мария Юрьевна сказала: если не будет принято справедливое решение, я… объявлю голодовку. Или пусть министр культуры позвонит и скажет, что конкурс этот не международный, а белорусский. Позвонил ей не министр, а заместитель и сказал: да-да, конечно, Украина первая. Вот теперь можно было и домой…
Читайте нас у Facebook
