«когда меня хотели выслать из крыма в третий раз, я ночью уехала в москву к андрею сахарову»
-- Откровенно говоря, в 1944 году я, десятилетняя девочка, была очень рада, когда нас выслали из Крыма, -- говорит 70-летняя Веджие-абла Кашка. -- В тот день я каталась на качелях, и веревка оторвалась. Обрывки спрятала подальше и боялась, чтобы отец меня не наказал, поскольку найти новую веревку в то время было невозможно. А так нас увезли из дома и мое «преступление» не обнаружилось. К тому же тогда я первый раз ехала на машине. Мне очень понравилось. Господи, какой горечью обернулась потом эта радость!
«Мама до самой смерти хранила ключ от крымского дома -- надеялась вернуться»
-- Два моих старших брата в то время служили в Советской армии, еще двоих забрали в трудармию, -- продолжает Веджие-абла Кашка. -- Их, наверное, потому и забрали, чтобы не сопротивлялись во время высылки. Из детей в доме остались сестра, младший брат и я.
Помню, мама как раз испекла кубетэ (мясные пирожки. -- Авт. ), чтобы с соседкой передать сыновьям в трудармию. Понесла посылку к соседям (у нас с ними был один дом на два входа), а их уже нет! Накануне отец и сосед, сидя на лестнице, обсуждали новость: через село Усть-Кут (сейчас Приветное) ехали машины из Алушты и Судака, из них доносились крики, шум. На следующую ночь такие машины появились и в нашем селе. В домах отключили свет. Везде раздавались плач, рыдания. В наш дом вошла целая группа людей в форме. Они отобрали у матери зажженную керосиновую лампу и начали пугать ее штыком. Собирайся, говорят. Мать пыталась объяснить им, что дочка и младший сын ушли в поле, их надо дождаться. Но один из солдат сказал: «Ничего, если мы их по дороге увидим, тут же «пух, пух». Мама упала без сознания. Когда она пришла в себя, нас вытолкали из дома, ничего не разрешив брать с собой. Привезли к сельсовету. Там уже сидели люди, обсуждали, кто какие вещи успел прихватить. Отец решил пойти домой и взять хоть что-то из имущества, но ему не позволили. У матери в кармане остался ключ от дома. И долгие годы, уже в Узбекистане, она мечтала: вернусь, открою этим ключом дверь, и будет детям в приданое дом и то, что в нем осталось. Даже умирая, в 1957 году, мама в это верила и ждала сыновей из армии. Но оба моих брата так и не вернулись.
Дорога в Узбекистан была ужасна. Вагоны битком набиты, у всех вши. Люди умирали от болезней и голода, похоронить было негде, выбрасывали покойников на ходу. Когда останавливался поезд, каждый бежал собрать веточек -- ставит два кирпича и печет какую-то лепешку, чтобы покормить детей. А охрана, сопровождавшая нас, еще и поторапливала, пинала. Кто успел приготовить еду, тот детей и кормил… И рожали в переполненных вагонах… Как скотину перевозили наш народ. Этого я никогда не смогу забыть.
Привезли на место, поселили в бараках. В каждом углу барака по семье, четыре угла -- четыре семьи. Клопы сыплются с потолка, блохи прыгают… Помню, когда родителей выгоняли на поле собирать хлопок, сзади ехал надсмотрщик на лошади с кнутом. Чуть кто зазевался, хлестал нещадно. А как над нашими девчатами издевались, за кусок хлеба насиловали женщин! Родители об этом рассказывали. Сейчас много говорят, что мы там жили в хороших условиях. Я никогда с этим не соглашусь! Не знаю, как в других местах, но там, где жили мы, было очень плохо. Я это видела…
Мама нас кормила отрубями, травой. Помню, однажды сделала чебуреки из… ежика и травы (клевер и лободу замачивали и разминали). Какими же они тогда казались вкусными! До сих пор помню их запах.
Когда мы приехали в Узбекистан, там уже были высланные болгары, греки… Все они по мере сил и возможностей старались отмечать свои народные праздники. Каждому ребенку в этот день давали по одной лепешечке. Мы, дети, выстраивались в очереди и ждали, пока хозяйка вынесет и угостит нас.
Чтобы прокормиться, дети собирали колоски. А однажды мой брат решил просеять землю на поле, где убрали ячмень, чтобы хоть какие-то зернышки домой принести. Но надсмотрщик, увидев это, все зерно разбросал, а брата привязал к лошади и волок так до самого барака, где мы жили.
Стреляли за одно яблоко, за горстку зерна по семь-восемь лет лагерей давали! Время тогда страшное было, а жить ведь все равно хотелось! Каждому. Многие умерли от голода. Вечером ложились спать, а утром в бараке находили три-четыре трупа. А похоронить уже было некому.
«Полгода я с детьми ночевала на дороге между лесом и кладбищем»
Рассказала Веджие-абла и о том, как в Узбекистане зарождалось движение крымскотатарского народа за возвращение на родину.
-- Когда в 1956 году наступило некоторое «потепление» (комендантский час уже не был таким строгим), -- вспоминает моя собеседница, -- люди стали требовать вернуть их в Крым. Но я сперва была против. Не понимала еще толком ничего. У нас стояли две железные кровати. С собой их не увезешь, а где, думала, найду такие же? Но на собрания, где обсуждали возвращение, ходила. Окна закрывали одеялами, якобы читали молитву, а в это время собирали подписи. Позже, в 1964 году, я и хозяин (так Веджие-абла называет мужа. -- Авт. ) уже вовсю занялись этим делом.
В 1966 году нам разрешили переехать поближе к побережью Черного моря, и мы перебрались на Кубань. Жили там до 1969 года. Потом я написала в райисполком письмо с просьбой вернуть нас на родину. Мне ответили: «Из-за отсутствия жилплощади удовлетворить вашу просьбу не можем». Тогда мы погрузили в машину 15 барашков, кур и все равно вернулись в Крым, в Кизиловку Белогорского района. Купили дом -- раз отсутствует жилплощадь. Я пыталась найти родительский дом. Помню, что он стоял на высоком месте, море было видно…
Вскоре появилась милиция и председатель сельсовета и начали составлять протокол: как смели приехать, нарушить паспортный режим! Я им ответила: подписывать ваш протокол, а фактически себе приговор, не буду! И так мы жили 33 месяца. Спасибо жителям Кизиловки, доверили мужу коров пасти. И благодаря этому мы могли прокормиться.
Как-то муж болел, температурил, поэтому остался дома. Вечером он мне сказал, что на подворье кто-то ходит. Я подумала, муж бредит. Легли спать. Вдруг -- стук в дверь, в окно начали прожектором светить и машина загудела. Крик: «Откройте, сельсовет, милиция!» Я им отвечаю: «Днем приходите. » Но они выбили дверь и ворвались в дом. Мужа подняли с постели, выкрутили руки и кинули в автомобиль. Возле нашего дома еще стояли машины -- «скорая», пожарная с песком. Прибывших было больше 30 человек, все нетрезвые. Когда мужа увели, я схватила со стола нож, но его у меня сразу вырвали из рук. Пятеро наших детей спали в соседней комнате. Я просила, чтобы их не трогали, но одна женщина -- судоисполнитель облила спящих детей холодной водой, еще и насмехалась, мол, мы вас в Ялту повезем. Младший сын хотел убежать, но председатель сельсовета так его ударил, что бедняжка кувырком отлетел в сторону. Когда я бросилась защищать ребенка, мне сунули в рот платок и ударом выбили челюсть. (После этого случая я года два, когда говорила, поддерживала челюсть, чтобы она на место становилась. )
… Когда я на следующий день вернулась в дом, все имущество, которое мы привезли с Кубани, забрали и жилище опечатали. Пошла к начальнику милиции за разрешением хоть что-то из оставшихся вещей взять. А он отвечает: «Войдешь в дом, если подпишешь бумагу, что согласна выехать за пределы Крыма». Я ему тогда сказала: «Имущество я наживу, а Родину за тряпки не продам!» Вернулась к своему дому, взяла топор и при свидетелях открыла дверь. Так и жила с детьми в пустом доме. Но только днем. Боялась, что ночью нагрянет милиция. Поэтому целых шесть месяцев мы ночевали между лесом и кладбищем, на дороге.
Как-то пришел товарищ из КГБ и говорит: «Что ты мучаешь детей! Образумься!» -- «А ты моих детей пожалел, -- отвечаю, -- и отобрал у них кусок хлеба!» Но потом нас все равно вывезли за пределы Крыма, на Кубань. Там умер один из моих сыновей… От страха… Помню, как наступила ночь, он начал кричать: «Мама, милиция идет! Меня тянут, спасай меня, мама!» Накрылся одеялом и через два часа умер. А после смерти сына я уже ничего не боялась…
«Во время беседы с Сахаровым мне черкнули в блокноте: «Все прослушивается»
На Кубань вывезли две семьи: нашу и сестры мужа -- Зульфинар -- с семью ребятишками, -- продолжает печальный рассказ женщина. -- Один сопровождающий нас милиционер из Межгорья, по фамилии Крамар, говорит: «Я вижу, вы снова будете пробираться обратно в Крым, потому что имущество у вас дома осталось. Мы вас сейчас на паром посадим, но вы постарайтесь далеко не отъезжать, чтобы расходов было меньше. Вернетесь назад». Добрый человек был. И мы на первой же станции сошли. Лил дождь. Дети мокрые, голые, босые, а я в одном нижнем белье -- в чем забрали. Но мне не было стыдно. Потом нас нашли татары из Тамани, определили детей, собрали 20-30 рублей денег. И я никого, даже мужа, не послушалась: снова вернулась в Кизиловку. Пришла в дом Эльдара Шабанова в Белогорске. Он написал протест, а я пошла по Кизиловке собирать подписи народа. Помню, подошла к магазину, плачу и кричу людям: «Тогда был 44-й год, а сейчас ведь 69-й!» Они как увидели меня, бросились обнимать, говорят: «Мы думали, что ты никогда не приедешь».
… Обратиться к Сахарову мне посоветовала жена генерала Петра Григорьевича Григоренко, с которым я познакомилась еще в Узбекистане. В 1974 году на меня завели уголовное дело за нарушение паспортного режима. Днем я получила повестку, а ночью уехала в Москву. Остановилась у Зинаиды Михайловны, жены генерала. Я ей все рассказала, и она свела меня с секретарем Сахарова. Там же я познакомилась с Гинзбургом, Твердохлебовым и еще со многими диссидентами.
На следующий день меня принял Сахаров. Во время беседы, вижу, его секретарь показывает мне вот так (Веджие-абла подняла указательные пальцы кверху, потом развела руки в стороны и вниз. -- Авт. ) Я не поняла, и он черкнул в блокноте: «Все прослушивается». После нашей встречи Сахаров написал письмо Щербицкому. Я вернулась в Крым, старшего сына взяли в армию, остальных детей приняли в школу. Через шесть месяцев нас прописали в Крыму. Если бы не Сахаров, наверное, меня в третий раз выслали бы из Крыма.
Судьба генерала Григоренко сложилась трагично. За свободомыслие его лишили всех военных наград, званий, а потом посадили в психушку. Я по просьбе Зинаиды Михайловны носила ему туда передачи. А мои дети писали ему письма -- генерал говорил, что его буквально ошарашили ребячьи рассказы о том, как их не принимают в школу, не берут брата в армию, что на самом деле происходит в Крыму. Из больницы Петр Григорьевич, когда-то высокий красавец, вышел совершенно другим человеком, так его накололи лекарствами. Позже он вынужден был покинуть Родину, так и умер на чужбине…
Эту невысокую, хрупкую женщину с удивительно твердым характером, родившую пятерых детей и воспитывающую шестерых внуков, в семье ласково и шутя называют «командиром».
-- Спасибо моим маме и папе за то, что они меня такой вырастили, прямой, не оглядывающейся назад, -- говорит Велжие-абла Кашка. -- Я всегда смотрю вперед, и верю в светлый завтрашний день моего народа.
Читайте нас у Facebook
