Роман о любви и терроре, или двое в «норд-осте»
В прошлую пятницу (30 января 2004 года) «ФАКТЫ» опубликовали отрывок из книги известного писателя Эдуарда Тополя о событиях на Дубровке. Рассказ о том, как разрабатывалась операция освобождения заложников, захваченных чеченскими террористами, вызвал огромный интерес у наших читателей. Поэтому сегодня «ФАКТЫ» предлагают ознакомиться с еще одной частью из этого уникального произведения.
РАДИО «ЭХО МОСКВЫ», 26 октября 2002 года, 5. 30 утра:
Телефонный разговор с заложницами Натальей Скопцовой и Анной Андриановой, сидящими в ДК на Дубровке. Ведущий А. СТЕПАНЕНКО (запись)
Н. СКОПЦОВА: Я не знаю, пустили газ… Все сидят в зале… Мы очень просим, чтобы нас не это самое… Мы не на «Курске», не там…
А. АНДРИАНОВА: Это Аня. Такое впечатление, что начались действия наших силовиков… Ребята, не оставляйте нас! Мы просим!…
А. СТЕПАНЕНКО: Ань, мы пытаемся. Вы можете объяснить, что вы чувствуете? Что это за газ? Слезоточивый газ?
А. АНДРИАНОВА: Я не знаю, что это за газ. Но я вижу реакцию: эти люди не хотят смертей -- наших, не наших… Но, по-моему, наши силовики начали что-то делать. По-моему, у кого-то есть желание, чтобы мы отсюда живыми не вышли, и таким образом эту ситуацию закончить.
А. СТЕПАНЕНКО: Аня, вы можете объяснить, что это за газ? Вы его видите, вы его чувствуете? Что происходит с людьми?
А. АНДРИАНОВА: Ребята, я умоляю! Я не знаю… Мы его видим, чувствуем, мы дышим в тряпки. Что-то делают наши…
(Раздаются выстрелы в течение 2--3 секунд)
О, господи!!!
(Пауза)
Вы нас слышите?
А. СТЕПАНЕНКО: Да.
А. АНДРИАНОВА: Мы сейчас все к черту взлетим на воздух!.. Ну, это начали наши, на самом деле.
А. СТЕПАНЕНКО: Что за стрельба была сейчас?
А. АНДРИАНОВА: Я не знаю, я сижу мордой в чью-то спину, и я не знаю… Господи! Мы только что сидели, досматривали НТВ и радовались. Это началось извне. Видимо, такое решение приняло наше правительство, чтобы никто отсюда живым не вышел!
(Далее слышна стрельба в течение 2--3 минут)
В ЗАЛЕ:
ЗИНАИДА ОКУНЬ, менеджер телекоммуникационной компании, партер:
Мы спали перед штурмом. И почему-то проснулись -- видимо, от очередей автоматных. Я проснулась, поняла, что газ. Достала платочек, закрыла нос и подумала, что хорошо бы этот платок намочить. Вспомнила, что от дыма, от газа нужно намочить ткань. Рядом стояла бутылочка с водой, но мне уже было лень к ней тянуться -- видимо, я уже отключалась…
ГЕОРГИЙ ВАСИЛЬЕВ, один из авторов и продюсеров мюзикла:
Из СМИ я знал, что после третьей ночи нас начнут расстреливать, и поэтому спокойно приготовился к штурму. Было абсолютно ясно, что в такой ситуации никакой спецназ не устоит перед соблазном начать штурм. И когда пошел газ, я сказал соседям по креслам: успокойтесь и засыпайте. А потом и сам вырубился.
НАТАЛЬЯ N, экономист, 33 года (балкон):
Перед штурмом я спала уже на полу, свернувшись под креслом клубочком и сняв сапоги и носки. Но потом, не знаю почему, проснулась. Смотрю: часть народа не спит, беседуют с чеченцами. Такие по всему залу дискуссии у мужиков. Мне стало интересно, который же час? И то ли мне послышалось, то ли запомнилась -- около шести. Я еще подумала: ну вот, блин, как я рано проснулась! Нужно бы подольше поспать, чтобы этот ужас не видеть. Посмотрела на Гошу -- он и еще какие-то мужики беседуют с нашей пожилой чеченкой. Потом Гоша увидел, что я проснулась, и быстрым шагом пошел ко мне. Я про носки забыла, думаю: хоть сапоги застегну, а то придет человек, а я тут босиком. Сижу, застегиваю сапоги. А он плюхнулся рядом со мной и сказал, что всю ночь проговорил с террористами. Я усмехнулась: «Ну и что? Договорился? Отдаем Кавказ?». Гоша хотел что-то ответить, но в этот момент подали газ. И я чувствую, что мне плохо становится, я говорю: «Представляешь, у меня руки и ноги немеют». А он: «Да, у меня тоже немеют». Я закрываю рот воротником своей белой кофты и валюсь ему на ноги. Между нами подлокотник, но я как-то за этот подлокотник кладу ему на колени свою голову и, засыпая, помню, произношу: «Рот платком закрой, Гоша. Господи, как же мне хорошо с тобой!.. ». А в ответ слышу: «Мне тоже хорошо с тобой». И в этот момент уснула.
АНАСТАСИЯ НАХАБИНА, 18 лет, чертежница (партер):
Когда пошел газ, я его сразу заметила: на секунду над залом появился серо-зеленый туман, который тут же развеялся. Я увидела, как женщины-боевички тут же заснули, никто из них не успел даже пальцем пошевелить. А мужики не вырубились, забегали, закричали что-то по-своему, судорожно пытаясь надеть респираторы, и стали палить, куда попало. Я подумала, что это все, конец, сейчас взорвут. Но, слава богу, что они нас не взорвали. Видимо, никакие они не камикадзе. Если бы они хотели это сделать, времени нажать на кнопку у них бы хватило. Я, например, отключилась секунд через 15--20 после того, как пошел газ.
Сзади, помню, в соседнем ряду женщина говорила соседке: «Нужно уснуть. Во сне умирать не страшно».
Ольга Черняк, журналистка «Интерфакса»:
Чеченцы, конечно, поняли, что появился какой-то газ. Но тут вот какое дело: у нас и раньше то вода протекала, то какое-то возгорание случилось, время от времени появлялся какой-то посторонний дым. И, возможно, террористы не так быстро среагировали на газ. Они стали смотреть на потолок, искать, куда бы пальнуть. Пару очередей выпустили. Запретили нам прятаться под кресла. Сказали: если спрячетесь под кресла, мы туда кинем гранату, так что сидите ровно. Некоторые чеченцы специально сели в зрительные ряды, чтобы можно было использовать людей, как живой щит. Дальше я ничего не помню, потому что сознание ко мне пришло только в реанимации.
РЕНАТА БОЯРЧИК, 22 года, стриптизерша ночного клуба, партер:
Мы с Олегом почувствовали запах газа -- очень резкий, неприятный, его ни с чем сравнить невозможно. Все начали волноваться, чеченцы на сцене надели респираторы, один из них выстрелил в потолок.
По другую сторону от меня сидел молодой человек со своей девушкой. И я слышу, как эта девушка начинает его тормошить: «Саша, Саша очнись!». Я поняла, что он вдохнул этот газ и потерял сознание. Чеченки еще пытались как-то успокоить народ, а их мужчины ушли куда-то за сцену, за кулисы.
Мы с Олегом, зажав носы бумажными салфетками, пригнулись к передним креслам. Я вспомнила про свою клятву: если начнется штурм, отдаться Олегу хоть под креслом! И чуть не заревела с отчаяния -- как же мы это сделаем, если газ пошел? Ничего не успеем! А Олег успел послать по мобильнику последнее сообщение: «Газ пошел и работает. «Чехи» ушли за сцену, «чешки» в зале. Желаю победы!».
Потом Олег потерял сознание, а за ним и я отключилась.
ИЗ ПРЕССЫ:
… Поняв, что в зал пущен газ, террористы сразу закрыли двери зала и начали бить окна в коридорах ДК, чтобы снизить концентрацию газа. Полагая, что с пуском газа начнется штурм, они открыли беспорядочный превентивный огонь по близлежащим строениям, где, по их мнению, могли находиться бойцы спецназа. Надо сказать, что там они и находились, но огонь вреда им не причинил. Сами же спецназовцы на огонь не отвечали. Стравив пар первичного психоза, террористы прекратили стрельбу, начиная успокаиваться.
В ЗАЛЕ:
ЗИНАИДА ОКУНЬ (партер):
Но я, оказывается, и спала, и не спала. Сначала слышала какие-то выстрелы, потом два крика о помощи -- мужской голос: «помогите!» и женский -- тоже «помогите!». Потом ничего не помню. Очнулась в тишине, вокруг ни звука, я в зале, в партере, на своем месте, на четвереньках, в правой руке нашатырь, а в левой марля. Стала думать: Боже, что случилось? Или я уже умерла? Но чувствую -- двигаюсь, даже встала. И тут увидела, я вам честно скажу, кошмарную картину. Просто ужас! Весь зал -- поле мертвецов. Зеленые и лежат в таких странных позах. А Аллы Петровны, моей подруги по работе, с которой мы вместе пришли сюда, ее почему-то нет. Я своим глазам не поверила, стала щупать соседей -- нет, не она. Но ведь Алла прямо передо мной сидела! Я принялась ее по рядам смотреть: впереди смотрю -- нет ее, сзади -- тоже нет. Боже, что же с ней случилось? Я же не знала тогда, что она уже убежала. Потом она рассказала, что она меня толкала, но я спала и никак не реагировала. И она убежала одна, чуть не самая первая, и прямо под обстрел попала, ее там, у входа чуть не подстрелили. То есть, она выбежала из главного входа ДК, где больше всего стреляли, и ей там стали орать: «Ложись! Ложись!». И она плюхнулась в лужу…
ГАЛИНА ДЕЛЯТИЦКАЯ, балетмейстер «Норд-Оста» (балкон):
У Сережи Лобанкова был огромный платок, реквизитный, от «Оливера». А у девчонок была реквизитная юбка. И когда пошел газ -- такая дымка над залом -- мы с ним стали все это рвать, мочить и раздавать детям, объясняя: ребятки, что бы сейчас ни происходило, вам надо спокойно лежать. Закройте глазки, закройте носоглотку и полежите какое-то время.
И они все прилегли, закрыли глаза. И я тоже легла, хотя страшно было ужасно. Потому что явного ничего не происходило, но нарастало ощущение какого-то жуткого конца. Что происходило вокруг, что делали боевики, я не видела -- мне надо было заниматься детьми и говорить им неважно что -- лишь бы снять их страх.
Не знаю, сколько времени я так лежала, но сознание не отключалось. Наверно, потому что, когда мы с Сережей все эти тряпки раздали, выяснилось, что мне ни куска не досталось. И тут я сообразила, что лежу на каком-то стеганом пальто, которое мне мои заботливые ребятки подложили. Ну, я его намочила, приложила к лицу и, наверное, за счет плотности этого пальто у меня получился настоящий фильтр, как в противогазе. К тому же я старалась неглубоко дышать и не нюхать этот газ. А Сережа, наоборот, решил выяснить, какой этот газ на вкус -- кислый, соленый, сладкий? Нюхнул его пару раз поглубже и -- отключился.
И вот я лежу, накрывшись пальто, ничего не вижу, но все слышу. Сначала какой-то треск, какие-то активные движения и шум, но не в зале, а снаружи -- в фойе и в коридорах, куда боевики выбежали. Какая-то там стрельба, что-то бухало -- наверно, гранаты взрывались. Но постепенно и это стихло.
И с этого момента вокруг меня вдруг начал нарастать храп. Вот это было жутко! Я никогда в жизни не слышала такой неестественный храп. И даже в кино, в этих фильмах ужасов не видела. Все-таки когда человек храпит в обычном, нормальном сне, то это и храп нормальный. А тут какой-то гипертрофированный, просто кошмарный храп. Причем не один, а много голосов этого храпа и все -- разных тональностей и разной мощности звука.
Этот храп заполнил весь зал -- то было удивительное, страшное ощущение.
И на фоне этого храпа вдруг слышу монотонный и совершенно бесцветный женский голос:
-- Помогите!.. Помогите!..
Причем, не у нас на балконе, а внизу, в партере:
-- Помогите!.. Помогите!..
Я приподнялась, держа у лица край мокрого пальто. Смотрю, все вокруг спят в разных позах -- кто запрокинул голову назад, кто вниз, кто боком как-то лежит. И -- храп, всюду храп!
А внизу, в партере стоит одинокая полная женщина в возрасте и монотонно вскрикивает с закрытыми глазами:
-- Помогите!.. Помогите!…
И все, и больше никто не шевелится.
От этого мне снова так жутко стало -- я опять легла, замерла и молчу.
И тут у меня родилась мысль, что вот они сейчас все спят, храпят, но больше никогда-никогда не проснутся. Потому что язычок западет, и они задохнутся во сне.
От этой мысли я вздрогнула и стала всех вокруг себя лихорадочно бить и толкать -- всех детей, до кого могла дотянуться. А они спят и не просыпаются, и меня поразили их лица -- бело-серые лица, а рты, губы -- сиреневые.
Такое ощущение было, будто я уже в стране мертвецов.
Только каких-то храпящих.
И я стала таскать их за волосы, по щекам шлепать -- и Арсения, и Кристинку, и Сашу Розовскую. Не просыпаются. Думаю: Господи, как же мне их всех вытащить наружу, пока эти боевики и шахидки спят в отключке? Надо же мне как-то их вытащить. Но как? Как я могу всю эту массу утащить?
И вдруг растолкала мальчика, Витальку Заболотного. Он очнулся, я говорю: «Бежим отсюда!» Он спрашивает: «А куда бежать?». Я говорю: «Давай по канату спускаться!». А этот канат с балкона в партер боевики повесили в первый же день, -- они, по-видимому, проигрывали все ситуации, и ситуацию отступления по канату в том числе. Потому что на лестницах -- я слышала -- они растяжки поставили. То есть, они про это на своем языке говорили, но «растяжки» это и на их языке «растяжки». И мы, если бы побежали по лестнице, могли на этих растяжках взорваться.
Не знаю, как я все это соображала в том полуобморочном состоянии, но ведь соображала -- вот что удивительно! У меня в руках была сумка, а в ней паспорт, и мне в голову запало, что паспорт ни в коем случае нельзя потерять. И вот левой рукой я закрываю тряпкой нос, на правой висит сумка с паспортом, и на этой правой руке я по канату начинаю спускаться вниз. Первая, потому что должна показать Витальке пример. На одной руке, да. Сейчас, наверное, я бы и на двух не спустилась, а тогда… Я этот канат просто мертвой хваткой ухватила, у меня сразу горячо стало в правой ладони. Чувствую: у меня там все стерто уже. И думаю: так, нужно послабей держаться. Причем все это в секунды происходило, мысли моментально работали.
И вот так, думая, как бы не стесать кожу, спускаюсь по канату на одной руке на первый этаж, в партер. А там все тот же храп. Я одной ногой ступила на спинку кресла, и смотрю, куда бы поставить вторую, чтобы никому на голову не наступить. Но не нашла, свалилась в кресло и на момент отключилась. А за мной Виталька, только он не отключился, а сразу побежал на выход…
ИЗ ПРЕССЫ:
Интервью с одним из руководителей оперативного штаба:
-- Средства массовой информации передают, что взрывчатки в зале было очень много -- две тонны. Это верно?
-- Нет. Но две тонны или 50 килограммов, разницы не было. И 50 килограммов хватило бы для того, чтобы это здание сложилось, обрушились бы перекрытия. Тогда в закрытом пространстве все находящиеся в зале погибли бы, и те, кто успел бы зайти при штурме -- тоже. Мы ясно понимали: взрыва нельзя допустить, мы должны не допустить террористов к кнопке взрывателя.
В ЗАЛЕ:
ЗИНАИДА ОКУНЬ (продолжение):
… Ну вот, а я-то встала и оказалась среди этого поля мертвецов -- это было ужасно страшно. Тут я еще своих девочек увидела, которых мы с Аллой Петровной наприглашали на мюзикл ради наших гостей из Норвегии -- все лежат в таких позах, бледные, глаза закатаны, жуть! Я стала их трясти, нашатырь под нос совать -- ничего, бесполезно. И в этот момент через дверь какая-то морда всунулась в противогазе -- наша, «альфовец». И он мне говорит: «Иди сюда!». А я говорю: «Я не могу, мне надо c ними что-то сделать». Он опять: «Иди сюда!». А я снова: «Не могу». Тут он на меня матом как сказал! «Твою мать, говорит, иди сюда, а то убьют!». Ну, я и пошла. Тут еще один сунулся в дверь, спрашивает: «На сцене кто? Наши?» Я говорю: «Нет, на сцене одни чеченцы». И он выстрелил в сторону сцены. Я говорю: «А в середине зала бомба».
И после этого я поплелась на выход. Там чеченец лежал, у двери, я через него перешагнула. И меня передали другому нашему, который стоял в фойе у выбитых стеклянных дверей. Он мне говорит: «Идите туда, быстро!». Правда, не на «вы», там не до церемоний. К тому же темнота, но он мне фонариком посветил, и я зашла в какое-то помещение, во флигель, который, оказывается, гей-клуб чуть ли не самой Аллы Пугачевой. Там был полный беспорядок: круглые столы, стулья, сцена для оркестра, музыкальные инструменты -- все перевернуто. И я, практически, первой туда пришла. А после меня стали приходить кто своими ногами, а кого приносить в таком виде, что я думала: они уже не живые. И всех стало выворачивать…
Потом появился какой-то молодой человек с автоматом и говорит:
-- Все, кто может идти, пойдемте за мной.
И мы за него уцепились -- первой какая-то девушка, я за нее ухватилась, за меня -- еще кто-то. И так -- цепочкой -- он повел нас к машинам. Я иду по лужам, шатаюсь, мерзну в одной блузке и думаю: я живу, я живу, я живу! Надо было пройти «Норд-Ост» и газом потравиться, чтобы выйти из депрессии и понять, что такое жизнь и что глоток чистого воздуха вкусней и дороже самого пылкого любовника.
В ЗАЛЕ:
ГАЛИНА ДЕЛЯТИЦКАЯ (продолжение):
Но до конца я все-таки не отключилась, просто чувствую, что обездвижена, силы кончились. И в этот момент зал начали заполнять наши ребята -- «Альфовцы» и «Вымпел». Все такие грохочущие, во всем черном, и бахилы у них -- бу-бух!, бу-бух! Они моментально заполнили зал, кричат, и все -- с матом. А я не привыкла к такому тексту, мне опять страшно стало -- ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть, просто какой-то внутренний стоп-кадр. А потом до меня дошло: это их специфика и способ распознавать друг друга. Они же не могут вяло действовать, они должны быть активны, и этим матом и криком они поддерживают свой боевой дух.
Но, нужно сказать, они очень профессионально действовали. Я это наблюдала, как в кино. Заполняя зал, орали: «Всем лечь! Не двигаться!» и с матом, с матом пошли по спинкам кресел, чтобы сверху им было видно всех, кто в форме чеченцев. Первым делом стали отстреливать этих чеченцев и девчонок-камикадзе. Один другому кричит: «Вот она!». И бабахали…
Только когда всех обезвредили, стали и нами заниматься -- выводить из зала тех, кто сам начинал двигаться, ползти. И каждого на выходе осматривали, проверяли, просеивали, чтобы за всей этой шумихой не просочился кто-то из боевиков. Меня вывели под руки…
359Читайте нас у Facebook
